— Не думаю, что Джон может возражать против этого! — воскликнула Энн, затем спросила: — Но ведь это еще не все?

— Да, есть еще кое-что, — ответил Доусон. — И это очень трудно выразить словами. Мое желание покинуть Джона и обрести независимость звучит альтруистически, но сюда приплетается еще и честолюбие. Я очень честолюбив. Я хочу добиться успеха, и добиться быстро… ну, потому что я люблю. Я должен добиться успеха. Место, которое мне предложат, — вне всякого сомнения, мое спасение. Нынешний член парламента принадлежит партии Джона, а не моей, и если я провалюсь на выборах — мне конец. Я должен буду использовать если не все, то часть своих сбережений. Джон не сможет взять меня обратно, даже если захочет. Мне придется начинать сначала — потеряв все.

— Включая девушку, которую вы любите. Но она, наверное…

Доусон вздохнул:

— Она меня не любит. То есть любит, но не настолько, чтобы быть со мной сейчас или в будущем, если я провалюсь. Единственная возможность, но возможность, в которую я верю, — что она придет ко мне, если я буду иметь успех. Если я однажды попаду в этот круг, я верю, что получу признание. У меня достаточно уверенности, что я должен выиграть, но правильно ли я выбрал момент для риска? Поставить все на одну карту, потерять положение, репутацию и ее, если я провалюсь? Вот что не дает мне покоя, Энн. И если вы можете дать правильный ответ на мои вопросы, ну тогда я буду благословлять вас всю жизнь.

Энн раздумывала минуту, затем мягко спросила:

— Чувствуете ли вы, что если будете представлять тех людей, с которыми работали, вы сможете помочь им и что эту работу сможете делать хорошо?

— Я знаю, что смогу, — сказал Доусон с силой, — это единственное, в чем я уверен. Это тоже возможность всей жизни — и одновременно я спрашиваю себя, по карману ли мне это?

Энн улыбнулась ему.

— Ответ на этот вопрос я знаю, — сказала она. — Я помню, несколько лет назад моему отцу задавали тот же вопрос, и он ответил: «Никогда не давайте деньгам преградить путь возможности».

— Он был прав! — сказал Доусон. — Конечно, он был прав, и все же, если быть честным перед вами, я знаю, что такое правильный выбор, но… я боюсь.

— Разве все мы не боимся чего-то? — ответила Энн. — И разве это не оттого, что не имеем веры? — Произнося эти слова, она чувствовала, что они пришли из другого источника, а не родились в ее голове.

Доусон смотрел на нее, поглощенный этой мыслью.

— О! «Если вы будете иметь веру хотя бы с горчичное зерно», — медленно сказал он. — Как это верно для многих из нас! Спасибо, Энн, вы уничтожили мои сомнения.

— Вы сделаете это?

— Сделаю.

— Тогда, я уверена, вы победите, — сказала Энн. — Если приложить достаточные усилия, можно добиться всего, чего хочешь.

— Вы верите в это?

— Когда я говорю о ваших проблемах, верю, — ответила Энн. — Но когда речь идет о моих, я тоже боюсь.

Он просто протянул ей руку, и она положила свою в его ладонь.

— Спасибо, — сказал он. — Близнецы заставили меня поверить, что вы чудесный человек. Теперь я знаю, они были правы.

— А девушка, которую вы любите? — спросила Энн.

— Возможно, вера поможет мне и здесь, — сказал он. — Глубоко в душе я знаю, что бы она ни говорила, чтобы ни делала, мы по-настоящему принадлежим друг другу. Каждый день в последние два года я был готов услышать, что потерял ее, но она свободна до сих пор, и, пока она свободна, я буду надеяться. Возможно, мы оба ослеплены тем же самым, оба испуганы, потому что верили, что деньги так важны. Я часто разуверял ее в этом, но и сам попал в тот же капкан. Вы показали мне выход.

— Я дала бы ей возможность бороться вместе с вами, — сказала Энн. — Возможно, это то, чего она ждет: чтобы вы были решительным.

Доусон вздохнул:

— Если бы ее знали так же хорошо, как знаю я… — Он замолчал, посмотрел в сторону, затем снова на Энн: — Я вам сказал уже так много, Энн, что, возможно, вам стоит узнать остальное. Это не принесет вреда. Вы знаете девушку, которую я люблю.

— Знаю ее?

— Да. Это Вивьен.

— Вивьен! Но ведь она… — Энн говорила, не задумываясь.

— Да, она старалась выйти за Джона, — перебил ее Доусон, — я знаю это. Она хотела выйти за него замуж, потому что он богат, потому что он может дать ей все, чего не могу дать я, и все-таки я знаю, что я единственный человек, которого она когда-либо любила, и единственный, кого она будет любить всегда.

Энн было нечего сказать. Это было настолько неожиданным, что она могла только смотреть на Доусона в изумлении.

— Вы сделаете для меня еще одну вещь, Энн? — продолжал он. — Вы были так добры, что я собираюсь и дальше злоупотреблять вашей добротой. Вы скажете Вивьен, что я оставляю Джона и почему я это делаю? Я бы хотел, чтобы она услышала это от вас, а не от кого-то еще. Мать Джона, а возможно, и Джон назовут меня дураком, но вы поймете и скажете Вивьен за меня, почему это имеет такое большое значение.

Все еще пораженная, все еще сбитая с толку, Энн молчала, и Доусон попросил ее снова:

— Вы сделаете это для меня? Прошу вас.

— Да, Доусон, сделаю, — тихо ответила Энн.

В этот момент дверь распахнулась, и Майра ворвалась в комнату.

— О Доусон, я вернулась, чтобы сказать, что не могу… — Она внезапно замолчала, увидев Энн. И только на миг старшей сестре показалось, как будто на лице Майры появилось не только выражение удивления, но и еще что-то — скрытное, дерзкое.

Потом Майра с криком бросилась через комнату:

— Энн, дорогая, как чудесно видеть тебя! Почему ты не дала мне знать, что приедешь?

14

Майра обвила руками шею Энн:

— Что ты сделала с собой, дорогая? Ты стала совсем другой.

Энн с трудом удержалась, чтобы не повторить те же слова, однако совсем не тем восхищенным тоном, с каким Майра обратилась к ней. Некоторое время она не могла придумать, что сказать, глядя на младшую сестру. Она вспомнила, что в прошлом всегда обуздывала вкус Майры, и поняла, каким сумасшествием было предоставить Майре одной выбор платьев, когда Джон дал ей деньги.

На девушке было цветастое шелковое платье с огненно-красными пятнами, которое почему-то выглядело одновременно и вульгарным, и дешевым. Сверху на него был надет узкий жакет из малиновой ткани с золотыми пуговицами, в петлицу которого был вдет букет из кожаных цветов. Как будто этой пестроты было недостаточно, на голове Майры красовалась шляпка, которую ей продали, по-видимому заверив, что это «изящное летнее изделие». Мешанина из цветов, лент и тюля была надвинута Майре на правый глаз, что должно было придавать ей, как она вообразила, искушенный вид, но на самом деле граничило с комическим эффектом, потому что Майра выглядела тем, чем она и была, — очень молодой, но чрезмерно разряженной девушкой. Охватив сестру одним взглядом, Энн заметила и роскошно отделанные открытые туфли, и сетчатые перчатки, и громоздкую сумку из черной кожи.

Бедная Майра! Энн могла бы пожалеть ее, если бы не была так сосредоточена на предметах, гораздо более важных, чем просто одежда. Прежде чем Энн успела произнести слово, Майра затараторила:

— О, если бы я знала, что ты приедешь! Дорогая, я хотела позвонить тебе вчера вечером, но рано ушла в кино. Вот так и получилось, что я уже приглашена на ленч и всю вторую половину дня. Вот почему я ворвалась сюда сказать Доусону, что не буду завтракать дома.

Майра говорила, не переводя дыхания, в своей обычной быстрой, живой манере. Но Энн, знакомая с каждой ее интонацией, знала слишком хорошо, что за потоком обычных слов девушка пытается скрыть свое смущение и даже чувство вины.

Быстро, повинуясь тому инстинкту, который безошибочно служил ей, когда дело касалось детей, она решила, как вести себя.

— О! — сказала она. — Как обидно, что ты занята. Какая жалость! А я ведь приехала специально, чтобы забрать тебя.

— Зачем? — подозрительно спросила Майра.

— На вечеринку, — сказала Энн. — Джон пригласил гостей на ужин сегодня вечером. Мы собирались немного потанцевать, а если будет тепло — покататься на лодках на озере. Все очень романтично. — Она улыбнулась. Затем, помолчав немного, чтобы Майра прочувствовала сказанное, добавила: — Но конечно, если ты не сможешь поехать, я пойму, хотя мне и жаль, потому что очень скоро все разъедутся в отпуск.

Майра дрогнула:

— Это звучит здорово, и, конечно же, я умираю хочу увидеть Галивер. Но ведь я уже обещала Томми… Томми Рэнкину — это мой друг — поехать с ним в Хенли сегодня после ленча и остаться с ним на обед.

— О! Ну конечно, если ты предпочитаешь Хенли… Джон будет разочарован, я тоже, и я хотела познакомить тебя кое с кем из молодых людей. Но не переживай. Смею сказать, мы организуем что-нибудь подобное осенью.

Энн говорила тепло, но несколько отстраненно. Это подействовало, как она и ожидала: Майра колебалась и казалась растерянной.

— Это звучит слишком заманчиво, чтобы пропустить. Я объясню Томми. Уверена, что он поймет. Я полагаю… — Она помолчала, очевидно призывая на помощь всю свою храбрость: — Я полагаю, ему тоже можно поехать?

— Не думаю, что в этот раз, — ответила Энн извиняющимся тоном. — Мне жаль, дорогая, но я уверена, что у нас и без того мужчин будет больше, чем женщин.

— Ну что ж. Он поймет. По крайней мере я надеюсь, что поймет. Он был ужасно мил со мной.

— Вот как? Очень приятно слышать.

— Может быть, ты поговоришь с ним и все объяснишь? — попросила Майра.

— Конечно объясню, — отозвалась Энн. — Он здесь?

— Да, он в гостиной. Ожидает меня.

— Прекрасно. Я успею перекинуться с ним парой слов, пока ты будешь собираться.

— Правда? Это было бы чудесно!