Николай Климонтович - Против часовой

Мул поравнялся с ней и остановился. Он лениво посмотрел на Наташу черным выпуклым глазом с красным белком и снова принялся отмахиваться от мух измочаленным, в навозе, хвостом. На повозке на груде соломы сидел индеец — совсем без перьев, но в каких-то лохматых обносках, которые, наверное, когда-то были пестрым пончо, — и курил короткую трубку. Лицо у него было вполне индейское, то есть коричневого цвета, а вовсе не красное, как было ошибочно написано в далеком Наташином детстве у Фенимора Купера.

— Хай, — сказала Наташа, — хау ар ю.

Индеец вынул трубку или рта. У него был несколько потусторонний взгляд. Он сказал, помолчав:

— Ку томас, гринго?

Наташа виновато пожала плечами.

Индеец вынул из соломы бутылку с мутной жидкостью, зубами ловко вытянул пробку и протянул бутылку Наташе. Несомненно, это была текила. Наташа, перехватив сумочку под мышку, приблизилась к повозке, взяла бутылку и сделала из горлышка глоток. Не в пример той, что пила Наташа до сих пор, эта оказалась на редкость вонючей. Конкурировать с ней могла только та, из окраинного бара. Наташа задохнулась. Но мужественно виду не подала, а только помахала свободной ладошкой у рта. И вернула бутылку.

— Салуд, — сказал индеец и тоже приложился.

Он заткнул пробку и подвинулся, предлагая Наташе сесть. Но не подал руки. Наташа запрыгнула в повозку, находчиво сообразив, что скорее всего в этой стране индейцам не велено прикасаться к белым женщинам. Ну, без особой нужды…

Не проехали они и ста метров, как со стороны реки, с того берега, где были деревья, послышался выстрел. Потом еще один. Наташа узнала, что стреляют из охотничьей двустволки — отцовские еще уроки. Она вздрогнула, но не от испуга, конечно, а от неожиданного чувства узнавания.

— Доктор, — сказал индеец, а мул и ухом не повел. Никто не заметил Наташиного полуобморока: индеец вновь курил трубку, а мул мерно плелся вперед.

По дороге еще дважды прикладывались к бутылке, индеец — по алкоголической привычке, Наташа от последнего волнения. Показалась впереди деревня… Так, верхом на муле и немножко навеселе Наташа достигла цели.

Индеец, ни о чем Наташу не спрашивая, ехал по деревенской улице. Индейцы жили, вопреки Наташиным представлениям, вовсе не в вигвамах, а в хижинах, крытых тростником. Некоторые дома были на сваях. В пыли копошились коричневые дети, а перед каждым домом сидел мужчина и курил трубку. И почти перед каждым стояла бутылка. Ни одной женщины, как всегда в этой стране, видно не было. И, как обычно, было видно, что на задах сушится разноцветное тряпье.

Они ехали по улице, и жители следили за ними бесстрастно. Деревня оказалась довольно большая, и улица была длинной, будто испытывала Наташино терпение. Наконец, по некоторым признакам, жизнь стала иссякать, между хижинами образовывались все более широкие пустыри, и мул остановился.

— Доктор, — показал индеец рукой с зажатой в кулаке трубкой.

Он показал на точно такую, как и все остальные, деревенскую хижину, вот только сбоку была раскинута широкая брезентовая палатка с марлевыми окнами, а на флагштоке рядом болтался белый флаг с коряво нарисованным не нем красным крестом.

Наташа соскочила на землю, мул тут же тронулся, и Наташа не успела поблагодарить возницу. Впрочем, она тут же о нем забыла. Она, по сложившейся у нее в Мексике привычке прижимая к груди сумку, пошла к хижине, не слишком твердо ступая. На пороге стояла очень красивая индианка лет тридцати. Она была одета в скромное европейское не приталенное платье, а ее блестящие черные волосы были гладко зачесаны и схвачены серебристым обручем. Непроизвольно Наташа провела рукой по волосам — на месте ли ее красивая красная мексиканская ленточка.

— Да, — подумала Наташа, ступая все медленнее, — она очень красива… Очень красива…

И тут индианка улыбнулась.

— По-жья-луйста, Наташья, — сказала она. — Велкам.

Наташа пошатнулась и, быть может, упала бы, коли та ее не подхватила бы…

Наверное, минуту она была без сознания, потому что не помнила, как оказалась в доме в неустойчивом кресле-качалке — кресле-кончалке, вспомнила Наташа и улыбнулась.

Было полутемно — свет шел лишь от небольшой керосиновой лампы. Индианка сидела напротив за столом и вовсе на Наташу не смотрела. Она что-то писала, и Наташа увидела на правой ее руке серебряное украшение: четыре колечка, цепочками прикрепленных к браслету. Точно такое было на руке у Солвейг. И Наташе показалось, что есть какая-то связь, как бы одна линия: свердловская цыганка, Солвейг и эта красивая индианка…

Хозяйка подняла глаза и улыбнулась. У нее были замечательные зубы — белые и крупные.

— Валерий вайт ю. Сей-чиас он пиф-паф. — И она смешно показала, как Валерка стреляет из ружья.

Наташа подумала, что это первый мексиканский дом, в котором ей не предложили текилы, но тут дверь отворилась и на пороге предстала фигура. Это был несомненно Валерка, но совсем другой. Он стал еще суше и поджарее, но от него исходила физически ощутимая сила. Он был в пончо, на голове красная бандана, за спиной ружье, с толстого кожаного ремня свисали две окровавленные птицы.

— Это утки? — спросила себя Наташа, опасаясь опять потерять сознание.

Индианка подошла к мужу, помогла ему освободиться от ружья и патронташа, взяла мертвых птиц.

— Здравствуй, — сказал Валерка, — как добралась? Мы тебя ждали.

Только не плакать, попросила сама себя Наташа и ответила:

— В Москве все хорошо.

— Москва, Москва… — Валерка присел на лавку у двери и стал снимать сапоги. — Это где-то в Европе. Где-то не доезжая Уральских гор…

Вот и исполнилось, думала Наташа, внутренне плача, все исполнилось, как должно было быть, как говорила Солвейг, и я пришла домой. А что до того, что меня встретили так просто, так ведь мы и не расставались… Кажется, после всего перенесенного, Наташа была не совсем в себе.

— Да, ты приехала вовремя, — говорил между тем Валерка. — Еще несколько дней — и ты могла бы нас здесь не застать. Мы были бы уже там, за Рио-Браво-дель-Норто… Кстати, вы тут без меня познакомились?

Нет, он очень изменился, не внешне, нет, думала Наташа, его слушая, он стал другой, но все равно — тот же…

— Натья-ша, — представилась индианка и протянула Наташе руку в серебряных украшениях.

Пошел уже третий день, как Наташа жила в Валеркином доме И в первую же ночь индианка уступила ей свое место в постели, и, как ни устала Наташа, это была ночь радости.

Наташа решила ничему не удивляться. В конце концов, она приложила столько сил, чтобы оказаться в этой самой Мексике вниз головой, на другой стороне Земли, и было бы очень глупо и невежливо ждать, чтобы здесь все было, как на той.

В доме не пили текилы, не пили чая и кофе. И вскоре разъяснилось — почему. По вечерам после ужина все трое садились вокруг стола, Валерка надевал очки и при свете керосиновой лампы читал однотонным голосом:

«Ибо вот, если человек злого характера приносит зло, он делает это неохотно; а потому это вменяется ему так, как если бы он удержал свой дар; а потому у Бога он считается злым человеком… А потому злой человек не может творить добро, также как и не принесет он доброго дара»…

Это и ежику понятно, как говорит моя младшая, думала Наташа, и ей было хорошо, только отчего так витиевато.

«Ибо вот, горький источник не может приносить хорошей воды; так же, как и не может хороший источник давать горькой воды; а потому человек, будучи слугой дьявола, не может быть последователем Христа; но если он следует Христу, то не может быть слугой дьявола»…

Ясное дело — не может, думала Наташа, украдкой подглядывая за Наташей-второй, которую, как выяснилось, на деле звали Люсия, но Валерка посвятил ее в наташи, как он объяснил. Люсия слушала, держа спину очень прямо, и огонек лампы иногда прыгал в ее черных глазах. Наташу удивляло ее напряженное внимание, поскольку по-русски Люсия не понимала, и Наташа предположила, что та просто слушает музыку Валеркиного голоса, пока не поняла однажды, что Люсия умеет спать с широко открытыми глазами и держась при этом прямо, как лошадь.

«И потому будьте осторожны, возлюбленные братья мои, чтобы вам не судить как зло то, что от Бога, или как добро от Бога то, что от дьявола»…

Возлюбленные братья слушали изо всех сил, хоть Наташа и удивлялась про себя, понимая, что кощунствует, что это за галиматья. Люсии было проще. Наконец, однажды, Наташа не утерпела и спросила:

— Валерочка, это что, из Библии?

Валерка снял очки, устало потер переносицу, вздохнул и сказал:

— Нет, Наташка, Мороний?

— Кто-кто?

— Мороний. Ангел Мороний. Он послал мормонам их Книгу. И мы должны ее знать, если хотим быть мормонами.

— А мы хотим? — поинтересовалась Наташа с деланным простодушием.

— Нас никто не спрашивает, Наталья. Запомни, тебе было откровение…

— Мне? Ах, да, конечно было.

— Вот. И мне было, и ей, — показал он на спящую с закрытыми глазами Люсию. А мормонами нам нужно стать потому, что там, в Солт-Лейк-Сити братьям по вере много легче получить грин-кард. И потом, нам с Люськой помогут подтвердить наши дипломы, К тому же — у них разрешено двоеженство. … — Он подмигнул Наташе, сделал паузу и потом спросил:

— Ты с нами?

И Наташа, в глубине души уже будучи готовой к такому повороту дела, просто ответила:

— Да.

…Через несколько дней темной ночью мексиканские контрабандисты за небольшие деньги в долларах переправили всех троих на другой берег Рио-Гранде.

Проект Указа не прошел в Думе во втором чтении и принят не был. Но Наташа, скорее всего, об этом никогда не узнала. Впрочем, ей это было бы уже все равно.