Это, как выяснилось, тоже было не так сложно: перронов на этом вокзале было только два. Когда она оказалась на нужном, пустой поезд как раз подкатил задом — его с головы подпихивал тучно дымящий паровоз. Поскрипев и подергавшись, поезд остановился.

Наташа вошла в вагон, но номера места в ее билете указано не было. Она села, как пришлось, в среднем купе, не отделенном, как и в сортире, дверями от коридора. Села к окну, лицом по ходу. Она поставила свой небольшой чемодан на лавку к стенке, чтобы опираться на него локтем — предосторожность, чтоб не сперли, в ней заговорило крестьянское, от бабушки Стужиной, — а сумку решила держать на коленях. Если появятся симпатичные соседи, подумала она, то на каком языке я с ними смогу заговорить?

Но никаких соседей до самой отправки так и не появилось, хотя по коридору то и дело ходили какие-то люди, гортанно перекрикиваясь, — Наташе они напоминали цыган, что шастают по подмосковным электричкам. Но ничего купить ей не предложили. Впрочем, Наташа боялась оборачиваться, хотя, конечно, ей было очень любопытно. Она опасалась встретиться с этими мексиканскими цыганами глазами, как будто ехала незаконно. Некоторое ощущение своей преступности не оставляло ее, и тот факт, что в сумочке у нее лежало официальное разрешение, никак не успокаивало. Недолгое пребывание в этой стране породило у нее ощущение, что порядки здесь напоминают российские. Только люди значительно вежливее. И если местные милиционеры — должно быть, они зовутся полицейские — ее спросят в лоб, куда, а главное, зачем она едет, она не найдется, что ответить. К мужу? Но ведь только она одна знает, кто действительно на этом свете — на этом том свете, отметила Наташа, — есть ее настоящий муж.

Поезд дернулся, набрал ход, довольно прытко выбрался из грязных пригородов, больше похожих на деревню, завешанную сушащимся разноцветным тряпьем — Наташа не уставала дивиться этой мексиканской частной чистоплотности при том, что вокруг, в общественном пространстве, все было так грязно, — и покатил было кукурузным полем. Но тут же застучал по мосту над довольно глубоком оврагом, — каньоном, наверное, надо было привыкнуть говорить, — а там унырнул в черный туннель, и над окном включилась настолько тусклая лампочка, что при ней не только читать, но и разглядеть лица попутчика было бы нельзя. Разве что заниматься любовью, ни к селу ни к городу подумала Наташа. И, как всякая женщина, мыслящая в этом отношении много конкретнее, чем всякий мужчина, подумала но с кем же?

Когда поезд, наконец, снова вышел на свет божий, Наташу отвлекли виды. Поезд опять шел как бы по горе, а внизу теперь были видны буйно разросшиеся леса лиственного свойства. И Наташа подумала, что чем-то они напоминают уральские — своим буйством и дикостью, — интересно, растет ли в них на солнечных полянках земляника… И тут Наташа безусловно снова заснула бы, разжала руки и неизвестно — осталась бы она при сумочке, но в дверях началась какая-то толкотня. И в купе вошла старуха-индианка, толкая перед собой небольшую козу.

Коза, по-видимому, была совсем молоденькая и симпатичная, она умильно двигала розовыми губками и смотрела умными черными глазами из под белых бровей. Наташа вежливо улыбнулась сначала козе, потом старухе и поняла, что опять засыпает. Она успела подумать, что старуха с козой не украдет у нее ничего, сунула сумку под бок и все-таки заснула.

Глава 29. ДРУГОЙ ВИД ТРАНСПОРТА

Перед отправкой автобуса, который должен был везти Наташу из старинного города Чиуауа дальше на север, она отказалась сдавать в багажное отделение, которое помещалось в боку под грязной откидывающнйся крышкой, свой чемодан. Водитель лишь покачал головой и ухмыльнулся. Но возражать не стал. Зато Наташа показала ему свою заветную бумажку и он кивнул головой, сделал жест: мол, проходите. Дело в том, что Наташа страшно боялась сесть не в тот автобус, но попала как ни странно в тот.

Внутри автобуса Наташа хотела было втиснуть чемодан под ноги, но кресла стояли слишком тесно. Тогда она пересела на заднее сидение, а чемодан поставила к стенке, на пол.

Она была так возбуждена приближением к цели, что почти не смотрела на город. Заметила лишь, что этот — даже более американский, чем все виденное, все вывески здесь были по-английски, вот что значит приближение к северной границе. За площадью, где высился непременный, как кактус, собор с голубями, автобус, поплутав, пробился сквозь бесконечные заводские кварталы с прямыми дымящими тубами, и выехал, наконец, на шоссе.

В салоне было грязно и страшно душно — кажется, никаких кондиционеров здесь не было предусмотрено. Коз никто не вез, но судя по лицам и одежде, ехали в автобусе крестьяне, может быть — пастухи, потому что в автобусе слегка попахивало хлевом. Кое-кто из пассажиров достал какую-то снедь, но едва у одного в руках оказалась бутылка, как шофер, видно заметив ее в зеркало, что-то громко крикнул, и бутылка исчезла.

Наташа испытывала волнение, как перед экзаменом, как перед долгожданным свиданием, волнения, которого она так давно не испытывала — разве что перед защитой. Но в том-то и дело, что тогда в ее руках было защищаться, а сейчас она доверилась судьбе… И еще, — она чувствовала это сама, и всячески корила себя — она испытывала сомнения. Она за последние дни так уверилась в правильности своей авантюры, но теперь говорила себе куда, зачем, зачем… Сейчас, в этом вонючем автобусе Наташа отчего-то уверилась, что и здесь Валерку не найдет, как не нашла его в Мехико. И уже уговаривала себя: ну, ничего, ничего, надо только убедиться, а деньги ведь есть, и есть в Москву обратный билет… Она уже представляла, как, сидя на уютной кухне Алки, она будет, потягивать мартини — Алка пила только мартини с кампари и соком, — и рассказывать о своих невероятных приключениях. Нет, не о том, конечно, что не нашла никакого Валерки — Алка не знала о цели ее поездки, и никто не знал и не узнает, только Солвейг, но это не в счет, — а о головокружительном приключении на карибском острове, и о фиесте мексикана…

Автобус затормозил. Потому что слева остановился встречный автобус, точно такой же. Наташе хорошо было видно, как из чужого автобуса вышел точно такой, как их, водитель, и тут же появился и Наташин. Они перекинулись парой слов, расстегнули ширинки и, стоя плечо к плечу, помочились на обочину. Потом стукнули друг друга по плечу и громко крикнули адьес, амиго, и каждый поехал своей дорогой. И Наташа подивилась такой традиции, решила, что и об этом расскажет Алке, поделится своими этнографическими наблюдениями…

Ехали уже около двух часов, а Наташу никто не окликал. Люди выходили и входили, причем никаких обязательных остановок не было, как у московского маршрутного такси. На Наташу шофер не обращал никакого внимания. Она совсем уж было собралась напомнить о себе, как автобус остановился, открылась задняя дверь и шофер показал ей знаками: мол, приехали. Наташа засуетилась, подхватилась, стала искать свой чемодан, но никакого чемодана там, где она его устроила, не было. И вообще нигде его не было. Наташа дернулась вперед, заглянула под соседние сидения, но тут водитель нетерпеливо загудел. Да, чемодан исчез. Ошарашенная, еще не вполне понимая, что произошло, Наташа, прижимая к груди сумочку, вышла на дорогу. И вскоре осталась одна среди кактусов и желтых полей.

Глава 29. НЕУЖЕЛИ ПЕШОЧКОМ

Вот тут-то Наташа и решила больше ничего не бояться. Будь что будет. Терять без чемодана ей было больше нечего. Ведь в чемодане было ее новогоднее платье, в котором она хотела предстать перед Валеркой, использовав на манер свадебного наряда. И нужды нет, что подарил это платье другой. Какое это имеет значение. Как говорит ее старшая дочь отцу, пеняющему ей за мотовство, кого волнует чужое горе. Наташа как-то не подумала, что у нее, помимо пропавшего чемодана и сохранившейся сумочки с деньгами, паспортом и билетом на самолет, остаются еще неувядаемая девичья красота, русая головка, неплохое белое тело и самое жизнь. А тараумара не говорят по-английски…

Сверившись с картой, Наташа смело пошла мимо стены кактусов вперед по разбитой, источенной дождями сухой глинистой дороге. Так бесстрашно по этой земле некогда ходили конкистадоры, опять думалось ей. При том, что она весь туманно представляла себе историю завоевания Мексики.

Наташа шла и размышляла о том, что так она впервые в жизни встречала Новый год — на другой половине Земли, вверх ногами. И наверное это никогда уж не повторится… Она попыталась вспомнить, была ли в ее жизни хоть еще одна столь необычная встреча Нового года, и по всему выходило, что была только однажды — тогда, на даче с Валеркой, когда она стала женщиной. Тоже вверх ногами, подумала Наташа саркастически. И если теперь добраться до него под Новый год не получилось, то во всяком случае она была совсем близко, в его стране. И уж на Рождество они будет вместе непременно. И Наташа прикинула, что до православного Рождества осталось еще дня четыре. Дойду же я до него за эти четыре дня… Так недавнее ее малодушие вдруг сменилось на столь же необоснованную решимость.

Внезапно подул прохладный ветер — как-то сразу, одним порывом. Тут же небо стало темнеть. Дело, действительно, шло к вечеру. Чтобы развлечь себя, Наташа стала прикидывать, сколько ей предстоит пройти. По рукодельной карте Солвейг этого было никак не определить — масштаб там указан не был. По-видимому, прежде всего нужно попасть в какую-то деревню, — она значилась в Валеркином адресе, — а там спросить, где живет синьор Адамски…

Теперь дорога шла вдоль русла высохшей реки, — на другом, более низком берегу, стояли деревья. За спиной послышалось какое-то тихое дребезжанье, испуганная узкая блестящая зеленая ящерица мелькнула у Наташи между ног и скрылась в расщелине на обочине, Наташа обернулась. По дороге очень медленно, чуть не со скоростью ее шагов, приближался мул. Наташа не сразу поняла, что мул запряжен в телегу, а в телеге сидит возница. Она остановилась, решив пропустить гужевой транспорт. Отступила на обочину.