Он приехал на следующий день, с подарками и тортом имениннику, и еще раз приехал, и еще, и как-то так само собой получилось, что однажды и остался на ночь. Мама Веры Ольга Львовна жила не отдельно, но очень удобно — в том же доме, в соседнем подъезде, поэтому вроде постоянно находилась у дочери, но ночевала дома.

Степан очень хорошо помнил, как остался у Веры первый раз.

Он привез Ежику небольшую игрушечную железную дорогу. Восторгам ребенка не было конца, перевозбужденный, увлекшийся Ванька никак не хотел укладываться спать и все требовал Степана поиграть с ним еще, показать еще раз, как гудит паровоз и так далее. Вере с трудом удалось его уговорить улечься в постель, отчего Степан задержался дольше обычного. Уложив Ежика, Вера вышла к Степану в гостиную, где он смотрел что-то по телевизору и допивал чай из большой кружки, которую принес с собой из кухни.

— Поздно уже, — странным тоном сказала Вера. — Оставайся, чего ты ночью поедешь?

Степан с сомнением посмотрел на диван, на котором сидел…

— Нет, — тихо сказала Вера, проследив за его взглядом, — не здесь. Со мной.

И он остался.

Вера привела его в свою комнату, потушила верхний свет, оставив включенным тусклый ночник у кровати, повернулась к нему спиной, разделась и, быстро юркнув под одеяло, посмотрела на него удивленно и ожидающе. Без предварительных объятий, поцелуя, подразумевающегося в такой ситуации, призванного сгладить неловкость, сделав переход непосредственно к постели более плавным и естественным.

И он подумал тогда: «Так все продуманно и обыденно, как будто мы женаты десять лет!»

Но что бы ни подумал Степан, он остался тогда с ней и оставался до сих пор.

«Вера — это именно то, что мне надо! Меня более чем устраивают наши отношения, а вот других мне точно не надо!» — упорно убеждал себя Больших, лежа с закрытыми глазами, под ровный гул самолетных турбин.

Нетребовательная, принимающая его и обстоятельства такими, как есть. Ненавязчивая, добрая, уютная, встречающая улыбкой и горячим ужином, сидела рядом с ним за столом, смотрела, как он ест, и слушала о его делах и событиях.

И секс с ней спокойный, размеренный, не самый плохой и не страстный, до искр в глазах — устоявшийся, привычный, без взрывов и потрясений — все как надо!

Как и должно быть!

Степану очень нравился Ежик. Такой замечательный мальчуган — веселый, умненький, интересный, с вечно стоящими торчком волосенками, любопытный, торопящийся все узнать, расспросить. Больших частенько думал, глядя на Ваньку, что хотел бы такого пацаненка. Это из-за него он привозил Веру с сыном в дом, сделав только для нее исключение из своих правил, и даже повесил для Ваньки качельки на участке. А как не привозить — мальчишке воздух нужен, раздолье!

Но ни Ванька, ни стабильная размеренность их отношений не были поводом для Степана предложить Вере замужество или совместное проживание. Ему и в голову такое не приходило — зачем? Его все устраивало, а она ни прямо, ни намеками не давала понять, что ждет чего-то более серьезного.

«С ней спокойно. Устойчиво!» — убеждал себя Степан, продолжая размышления.

Только почему-то, приехав к ним на следующий день после Стаськи, он не смог Веру даже поцеловать, а от мысли, что придется заняться сексом, побежал дальше, чем видел! Чмокнул Веру в щечку, сунул Ежику сладости и подарки, которые привез, сослался на нечто очень срочное и умотал в туман!

«Ничего, ничего! — уговаривал себя Степан Сергеевич Больших. — Это от слишком ярких, еще горячих, неостывших эмоций! Пройдет! И все вернется на круги своя. Надо поскорее забыть, выкинуть из головы, кровь очистить от Стаськи, и все пройдет!»

Он вдруг вспомнил давний разговор с сестрой, месяца через три после того, как начался его роман с Верой.

Они встретились в кафе на Ордынке, оказавшись волею удачного случая в центре в обеденный перерыв сестры и, главное, недалеко друг от друга. Он позвонил наудачу, Анька обрадовалась, аж заверещала в трубку — давно не виделись, соскучились и поспешили встретиться.

Расцеловались, пообнимались, сели за столик, сделали заказ, быстро обменялись горячими новостями, расслабились, приступили к еде, и беседа потекла поспокойнее.

— Ну что? — спросила сестрица. — Роман с Верой набирает обороты?

— Набрал, устаканился и перешел в устойчивое состояние, — оповестил Больших.

— Как-то быстро устаканился. Раньше за тобой не замечалось интереса к разведенным матерям-одиночкам.

— Много ты знаешь, — отозвался старший братец снисходительно. — У меня интерес к женщинам разнообразным!

— Горжусь! — оценила сестрица. — И что, Степан Сергеевич, ты, выходит, остепенился? Можно ожидать совместного жития?

— Зачем? — искренне удивился Степан. — Ни мне, ни ей этого не надо!

— Ох, братишка, плохо ты знаешь женщин! — поясняла многомудрая сестрица. — Что тебе не надо, это понятно, а вот ей точно надо!

— Не думаю.

— Ну и какая тебе нужна женщина в таком случае, если Вера тебя не устраивает, чтобы жениться? — возроптала Анна.

— Комфортная, — ответил Степан, приступив ко второму блюду.

Анна выглядела пораженной до глубин души.

— Ты что, серьезно? — не поверила она.

Степан кивнул, не понимая, чем это так сестрицу проняло и что такого он сказал потрясающего до культурного шока.

— Слушай, Больших, а ты ничего не перепутал в жизни?!

Когда она злилась на него или хотела что-то растолковать, частенько обращалась к брату по фамилии.

— Может, тебе коврик в ванной поменять или матрац на кровати? Але, гараж! — И она помахала перед его лицом рукой. — Мы говорим о живой женщине, а не о предмете мебели! Живой! Со своими привычками, характером, комплексами, болячками, переживаниями, требованиями, трудностями! Ты не забыл, что это такое?

— Я не собираюсь жениться, что ты разошлась? — остудил ее возмущение Степан.

— А почему? — искренне и серьезно спросила Анька.

— Я уже был женат, если помнишь, мне хватило! — недовольно огрызнулся Степан.

— Да не был ты женат! — громко воскликнула Аня.

Некоторые посетители с любопытством посмотрели на их столик, но ничего интересного не последовало, и любопытствующие вернулись к своим тарелкам. А Степан посмотрел на сестру, удивленно подняв брови, огорошенный странным заявлением.

— Вы женились во сколько? В двадцать три? — почему-то зло говорила она. — А на фига? Ладно бы по залету, вынужденно семью создавали. Даже я, малолетка, понимала, что не такая у вас безумная любовь, что вы друг без друга жить не можете! А так вы решили узаконить занятия сексом, переквалифицировав их в поощряемое государством размножение! И женились-то потому, что была бабушкина квартира! Вот если б перед вами маячила перспектива жить либо с ее родителями, либо с нашими и со мной в придачу, вы бы поженились?

Она кипела негодованием, его младшая сестренка, понимавшая и чувствовавшая больше его, старшего брата, что-то такое про жизнь и про самого Степана.

«Женились бы? — задумался он и сделал открытие: — Вряд ли! Да, вряд ли! Действительно, не такая уж безумная любовь у нас была, что мы дня друг без друга прожить не могли и все равно где жить, лишь бы вместе! Права Анька, вряд ли женились бы!»

А сестрица его размышления и выводы прочла с его лица, как с листа текст.

— Вот именно! — тем же недовольным тоном, с напором сказала она. — Вот ты сейчас, с высоты своего возраста, понимаешь, что двадцать три — это детский сад, подростковая группа? Время было совсем другое, и, может, что у вас и получилось бы, если бы все оставалось как раньше — карьеры, зарплаты, уважение к врачам. А как бабахнуло, два перепуганных ребенка кинулись друг к другу с требованием: «Ты меня должен успокоить, поддержать, помочь!» — «Нет, ты меня! Чего тебя успокаивать!» Ты знаешь, почему вы ребенка не родили?

— Видимо, ты знаешь лучше, — давно перестав есть, внимательно слушал ее Степан, тихо заводясь.

— Потому что не хотели цементировать свой брак! Делать его ответственным, а не по причине всяких там трудностей и безденежья! Зачем вам еще и ребенок?! Вы каждый к себе требовали повышенного внимания, как к ребенку! Не был ты женат, не брал на себя ответственность за семью, жену, детей! И жены у тебя не было — она тоже ответственности за тебя и семью брать не хотела! И потом, что такого страшного ты пережил, что тебе хватило?! Вы не дрались в суде за каждую шмотку, не втянули в грязные разборки родных и близких, не делили ребенка пополам! Что такого непереносимого до стойкого отвращения к браку?

Она посмотрела на него в ожидании ответа. Он молчал, не ответил. А что отвечать?

— Знаешь, — сбавив напор, задумчиво продолжила поучения сестрица, — я ведь Надюху понимаю, почему она тебе устроила такой развод. Не оправдываю, но понимаю. Ей хотелось, чтобы ты оценил все, что она делала. Оценил, похвалил, признал, что она молодец и спасла вашу семью. А ты высокомерно отвергал все ее начинания. Ей казалось, что только она во всем права, и убеждена была, что не для себя делает, а для вас. Это потом уже так втянулась в бизнес, оказавшись талантливой и удачливой бизнес-леди, что он для нее стал главным в жизни, а начинала-то она с идеи о благополучной материально семье.

— А я, значит, не оценил, гад такой, и поделом мне по мордасам? — возмутился Степан.

Анька снова повысила голос, отчитывая его с вдохновением:

— Ну, наваляла тебе Надюха, так что с того? Ей тяжелее, она женщина и уверена, что ты ее обидел! Можно подумать! Натерпелся он! Теперь по Верам отсиживается!

— Анька, что ты орешь на меня? — спокойно спросил Степан.

— Да потому и ору, что люблю тебя, непутевого! И возмущаюсь глупостью твоей! Ты боишься и избегаешь того, что никогда не пробовал: настоящей любви, настоящей семьи, детей, настоящей женщины рядом! Твоей!