Александра Соколова - Просто мы научились жить

И снова они лежали вдвоем на кровати, обнявшись, и тихонько дремали, уставшие. А потом еще день. И еще. И настал, наконец, момент, когда Лиза смогла говорить.

– У меня болит, – сказала вдруг она, лежа в тесном кольце рук, – вот тут.

И показала на сердце.

– Как у тебя там болит, малыш?

Инна поцеловала ее в лоб и, поднявшись на локте, тревожно посмотрела в глаза.

– Очень.

Лиза втянула губами воздух и сделала глубокий вдох.

– Прости, – прошептала она.

– Я люблю тебя, – просто ответила Инна, – и что бы ты ни сделала, я с тобой. Девочка моя, ласточка моя, родная…

Она снова наклонилась и осторожно коснулась губами Лизиной щеки.

– Что произошло, малыш? Кто тебя обидел?

Лиза вздрогнула всем телом и задрожала.

– Никто… – она проговорила это с таким отчаянием, с такой тоской, что Инна чуть не разрыдалась. – Я сама виновата.

– Это она, да? Она сделала тебе больно?

– Нет, она… Она нет. Это я. Это все я.

Она выпуталась из кольца Инниных рук и села на кровати.

– Я сама, все сама.

Инна не знала, что делать. Было похоже, что Лиза пришла в себя, но безумие снова вернулось в ее глаза.

– Где мой телефон? – Спросила она, оглядываясь. – Мне нужно позвонить Даше.

– Не надо звонить Даше. Она у Леши, с ней все хорошо.

– Все равно. Дай мне телефон.

Пришлось послушаться, слезть с кровати и принести трубку. И сидеть смотреть, как Лиза лихорадочно проверяет пропущенные звонки и смс.

– Только не звони, – молилась Инна про себя, – умоляю тебя, только не звони.

И будто откликаясь на ее мольбу, телефон разорвался трелью. Лиза посмотрела на экран, потом на Инну, и ответила на звонок.

– Да, – сказала она в трубку, – нет, нормально. О чем? Хорошо, приезжай вечером, если хочешь. Пока.

Инна смотрела во все глаза. И не могла им поверить.

– Ты… Разговариваешь с ней? После того, что она сделала?

– Я сама была виновата, – Лиза слезла с кровати и судорожно начала одеваться. Ее движения выглядели безумными, хаотическими, полными тревоги, – она тут ни при чем, это все я, я…

– Лиза, остановись! – Инна подошла ближе и взяла ее за руку. – Посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри на меня.

Лиза послушалась, но, боже мой, это снова был чужой, незнакомый взгляд.

– Инна, прости меня, но мне надо ехать. Мне нужно к ней немедленно.

– После всего, что она сделала?!

– Ты не понимаешь, – воскликнула Лиза громко, – я люблю ее!

И это стало последней каплей. Все напряжение, вся ярость, скопившаяся в кончиках пальцев за эти дни, больше не была под контролем. Она вышла наружу и затопила собой все.

– КОГО ты любишь?!! – Закричала Инна, хватая Лизу за плечо и разворачивая к себе лицом. – Посмотри на меня! Кого ты любишь?

Лиза дернулась, пытаясь вырваться, но Инна не дала. Схватила ее за волосы, наматывая их на кулак, и потащила за собой, в другую комнату.

Лиза визжала, кричала, но ей было все равно. Она подошла к столу с ноутбуком, открыла крышку, нажала несколько клавиш.

– Кого ты любишь, черт бы тебя побрал? КОГО?

Она схватила ее за волосы, дернула, снова наматывая на кулак, не обращая внимания на ужас в глазах, на воспаленный крик. Рывком швырнула на стол, к экрану ноутбука, на котором – открытое фото Ольги – носом ткнула, и еще, и еще:

– Это ее ты любишь?! Ее?

Лиза попыталась вырваться, изогнулась, она кричала не переставая уже, но Инна держала крепко, не давая даже взгляда отвести:

– Смотри на нее! Смотри на нее, твою мать! Это ее ты любишь? Ее?

Молотками звучали вокруг звуки, запахи, ощущения. Волосы вырывались из головы с болью, а глаза смотрели и не хотели смотреть одновременно. Инна снова дернула, и слезы посыпались из глаз, и невольно расширились зрачки, глядя на экран:

– Это ее ты любишь?!! Открой глаза, смотри, смотри на нее, слышишь? Вернись в реальность, вынырни из своих чертовых фантазий! Это ее ты любишь?!!

Лиза задыхалась от ужаса и шока, она не могла себе представить никогда, что Инна может быть такой, что может так кричать, так бить, так делать больно. Она невольно смотрела на Ольгу и видела ее словно по-новому – худая, очень худая, на щеках местами следы от застарелой ветрянки, губы тонкие и сухие, глаза маленькие и пустые какие-то. Господи, да та ли это женщина, о которой она мечтала, которую любила, к которой стремилась… Похожа, но нет. Не она. Не она, черт возьми.

Инна дернула еще раз, и с очередным взглядом Лиза вдруг взвыла, но не от внешней боли, а от догадки, кулаком ударившей под дых: это же она!

То чудовище, которое измывалось над ней, притягивая и отталкивая снова. Гадина, соблазняющая и отвергающая вновь и вновь. Никогда не говорящая правды.

Вой перешел в визг, Лиза рухнула на пол и забилась в попытках спрятаться куда-нибудь, убежать, скрыться, но Инна не дала – схватила в охапку, прижала к себе, придавила всем своим весом к полу и зашипела в ухо:

– Не закрывай глаза, не закрывай глаза, смотри!

Но Лизе уже не нужно было открывать глаза – преграда рухнула, и от реальности больше невозможно стало спрятаться. Она увидела все, что происходило с ней в эти месяцы, с ясной четкостью и строгостью линий.

Кафе, кофе, взгляды, полунамеки, за которыми скрывалась откровенная игра, полукасания, за которыми пряталось стремление подчинить себе. Шутки, издевки, звонки и полуфразы…

И монолог, тот последний монолог, который так и не смогла она забыть, от которого так стремилась убежать, рухнул сверху, накрывая собой все это нагромождение реальности и правды.

– Мне нужно было где-то греться, пока твоя благоверная не сдавала позиций, а ты со своей любовью была очень кстати – и поэтому я держала тебя поблизости. А когда ты пыталась убежать – возвращала, давая тебе кусочек тепла. Но как только ты снова оказывалась рядом, я предпочитала снова брать, только брать. Я не любила тебя ни секунды, и даже влюблена не была. Я просто грелась.

Она кричала теперь. Кричала, пока эти слова и воспоминания ядом растекались по крови, отравляя ее и превращая из красной в кислотно-зеленую. Слишком быстро, слишком быстро, слишком быстро…

И эта ночь, в которой она не ушла, а осталась лежать рядом с этой женщиной, женщиной, которая не любила, которая пользовалась, которая протянула свою руку и обняла, и не было, не было сил и возможности скинуть эту руку, отгрызть ее к чертям, прокусывая кость, выплевывая кусочки мяса и кожи, но она лежала, лежала без сна – сколько? – пять часов, шесть, семь, лежала не шевелясь и почти не дыша. Умерла. Нет, дышит.

И утро, в котором она везла ее на работу, сидела рядом и пыталась разговаривать, будто ничего не произошло, ничего не случилось, и все еще можно исправить. В котором она взяла за руку и сказала, что хочет все изменить, поправить все, поправить, поправить, поправить…

ЭТУ женщину ты любишь?

И изогнулся мир, разлетаясь на сотни миллиардов кусков, и собираясь обратно, но нескольким кускам не хватило места, и они полезли наружу, полезли, выходя из горла отвратительной рвотой, царапающей горло и разъедающей язык.

Лизу рвало прямо на палас, Инна держала ее за живот, гладила по голове, и помогала освободиться окончательно.

А когда все кончилось, и глаза сами собой закрылись, и обмякли руки, подхватила ее под коленки и за спину, и унесла в спальню. Уложила на кровать, салфеткой обтерла испачканный рот, подула на горячий лоб, и ушла замывать пол.

Лиза спала. Она лежала на кровати, свернувшись клубком, и ровно дышала, а Инна сидела рядом на полу и кусала костяшки пальцев, чтобы не закричать.

Что я наделала? Господи, что я наделала?

Она больше не могла плакать – за те десять часов, что Лиза спала, она успела выплакать все слезы, и теперь рыдания выходили из горла сухими всхлипами.

Что я наделала?

Потеряла контроль, отпустила ярость, и вместо того, чтобы исправить одну беду, сотворила новую. Никогда в жизни ей не забыть чувство великой злости, наполняющей все тело и затмевающей рассудок. Никогда не забыть ощущения волос в кулаке и крови, капель крови, так и оставшихся на паласе.

Боже мой, что же я наделала?

Она кусала пальцы, словно надеясь наказать себя так, причинить себе такую же боль, как та, что испытала Лиза, и знала, что это невозможно.

Проще всего было сейчас сбежать. Позвонить Леше, Кристине, да хоть кому! И бежать отсюда куда глаза глядят, подальше. Она знала это, и продолжала сидеть.

Но сидеть было невыносимо. Вина – тягучая и липкая – требовала выхода, осуждения, наказания.

И Инна вышла в другую комнату, села на диван, дотянулась до телефона и позвонила Жене. Она знала уже от Леши, что они с Лекой уехали в Питер, но Женя была сейчас единственной, кто мог ей помочь. Просто послушать. Не осуждая. И не добивая окончательно.

Женька ответила сразу, несмотря на ночь, и сразу спросила, что произошло.

И Инна рассказала. Все, без утайки, не пытаясь преуменьшать ужас случившегося.

– А теперь она там спит, а я понятия не имею, что мне делать, – закончила она, исчерпав весь запас болючих и горьких слов.

– Бери ее в охапку и увози оттуда к чертовой матери, – недолго думая ответила Женя, – если, конечно, она тебе еще нужна.

Это было неожиданно. И очень странно.

– Жень, убегать – это не мой способ…

– Твой способ – это смиряться, – Женя перебила, и голос ее из сочувственного мигом стал жестким, – может, пора научиться бороться?

– Каким образом? Бегством?

– Да что вы пристали ко мне с этим бегством? – Заорала вдруг Женя, да так, что Инна вздрогнула и отодвинула трубку от уха. – Вас послушать, так любое действие, идущее вразрез с планами – бегство. А по-моему, это просто жизнь. Слышишь, Инка? Жизнь! В которой после такого объяснения как у вас, надо хватать жену за косы и увозить ее к чертям из города, где все это произошло. Подальше от этой твари, дальше о воспоминаниях, и поближе к себе!