Когда Марина вышла из душа, Женя по-прежнему лежала на кровати, даже позу не изменила – только глаза закрыла. Кажется, спала. Марина, завернутая в большое белое полотенце, осторожно присела рядом.

– Что ты хочешь?

Слова прозвучали так неожиданно, что Марина отпрянула. Выходит, не спала Женя – лежала, ждала, когда она появится.

– В каком смысле? – Переспросила Марина.

– От этой поездки, – Женя так и не открыла глаз. Только губами шевелила, лениво, медленно, – ты же прекрасно знаешь, что она не будет с тобой.

– Ничего я не знаю, – соврала Марина, – шанс всегда есть.

– Да ладно тебе, – Женя привстала, перевернулась на кровати, и легла на живот, подперев подбородок ладонями и пристально глядя на Марину, – ты не хуже меня знаешь, что у тебя нет ни единого шанса. Ленка рассказала мне, что произошло тогда между вами, я всё знаю, Марин. Даже если мы её найдем, она никогда к тебе не вернется. Она не любила тебя.

– Откуда тебе знать? – Вспыхнула Марина. Она не хотела, не хотела этих воспоминаний, но Женя словно нажала на спусковой крючок, и они потоком хлынули в память, в глаза, в сердце.

Вот Лёка сидит напротив неё на кухне, ест суши, и смотрит своими умопомрачительными синими глазищами.

– Я не помню, сколько мне лет. Где-то с двадцати пяти я перестала считать.

А вот она рядом, в постели, лица не видно в темноте, но зато чувствуется тело, руки, язык, и фантастический ураган внутри, объединяющий их на эти безумные мгновения безумной близости.

– Я не люблю тебя, и никогда не буду любить. Но сегодня ты будешь моей. Моей девочкой. Моей сучкой.

Меняются декорации, ощущения, и вот они уже стоят друг напротив друга, одетые, злые, готовые вцепиться друг другу в глотки, и Марина кричит громко, яростно:

– Я прошу тебя! Посмотри на меня! Посмотри на меня! Посмотри на меня!

И от этого слившегося в единое целое «посмотринаменя, посмотринаменя, посмотринаменя» взрывается что-то в голове, разливается слезами и адской, горькой, нестерпимой болью. А Лёка смотрит, молча, бесстрастно, и не видит. Не видит. Не видит.

– Оттуда, черт возьми, тебе знать? – Марина нечеловеческим усилием воли заставила себя вернуться в реальность. – Тебя там не было.

– Верно, – кивнула Женя, – но мне и не обязательно было там быть. Я знаю Ленку. Она не любила тебя.

Да, наверное, не любила. Но что такое, эта ваша воспетая всеми лириками и бардами любовь? И кто решает, любовь это была, или что-то другое?

Марине вдруг представился конвейер, по которому движутся бесформенные, разноцветные комки из чувств, а толстая тетка в белом халате на каждом ставит печать «Любовь», «ненависть», «дружба».

– Если так, я хочу услышать это от неё.

Женя засмеялась, снова перевернулась на спину и уставилась в потолок.

– Что? – Спросила Марина.

– Ты правда думаешь, что она тебе скажет? Тогда ты просто дура, Марин. Ленка никогда не говорит о чувствах, она давно разучилась это делать, если вообще когда-то умела. Максимум, что ты увидишь – это прищуренный взгляд и какую-то очень практическую банальность вроде «какого черта ты тут делаешь»?

– Или «как я рада, что ты меня нашла»? А, котенок?

– Вряд ли, – она продолжала рассуждать, словно разговаривая с белой побелкой наверху, а не со сжавшейся в комок, мокрой, несчастной Мариной, – если Ленка чего-то хочет – она идет и берет это. И раз за все эти годы она не нашла тебя – значит, ты ей не нужна. А раз не нужна – значит, твоему появлению она не обрадуется. И, кроме того… Марин. Ей всегда нравились женщины, которых нужно было добиваться. Получив игрушку, она сразу теряла к ней интерес. Учти это.

– Ну откуда тебе знать, а? Откуда? Может, на этот раз будет по-другому?

Женя снова засмеялась. И было что-то на редкость отвратительное в её смехе – словно спала маска, и наружу вылезла та жестокость, которой обычно стыдятся и прячут даже от себя самих.

– Тебе уже не восемнадцать лет, милая. Это в восемнадцать можно надеяться на то, что «со мной будет по-другому». Люди не меняются. И Ленка останется ровно такой, какой была пятнадцать лет назад. Ты не нужна ей. Она не любит тебя. И прогонит, когда ты её найдешь.

Марина молча слезла с кровати, и скрылась в ванной. Резко открыла краны, прислонилась к стене и только тут дала волю слезам. Она рыдала, прижимаясь щекой к холодному кафелю и царапая пальцами стенку душевой кабинки. Слезы рвались наружу толчками, горечью разливаясь по губам и впитываясь в кожу.

Черт бы тебя побрал. Как же ты не видишь очевидного, Женька?

Ну как же ты, мать твою, не видишь…

Глава 8.

– Ты не замечал, что стоит ей появиться, и сразу всё начинает идти наперекосяк?

Кристина с Толиком чистили картошку – сидели на кухне перед кастрюлей и быстро орудовали ножами. Окно ввиду летней жары было широко распахнуто, но духота всё равно растекалась вокруг, проникая в легкие и проступая на лбу каплями пота.

Толик очень изменился за прошедшие годы – волос на голове стало сильно меньше, а вот живот наоборот перещеголял объемами даже традиционное «пивное пузо». Тем не менее, он по-прежнему крепко и нежно любил свою жену, и готов был терпеть даже редко когда прекращающиеся разговоры о ее подругах.

– Нет, правда, ты подумай – в прошлый раз когда она явилась, Лиза с Инкой чуть не расстались. А в этот, похоже, расстанутся.

– С чего ты взяла? – Меланхолично спросил Толик, бросая в кастрюлю очередной белый клубень.

– Толь, ну ты дурак, что ли? Я тебе вчера рассказывала, что Лиза теперь живет в Женькиной квартире. Это, по-твоему, как бы ничего не значит?

Она вытерла руки фартуком, и крикнула:

– Женька, а ну иди сюда.

– Мам, я играю, – раздалось в ответ из глубины квартиры, и Кристина тут же забыла о Лёке, Лизе и прочих. Толик весь съежился на табуретке. Он прекрасно понимал, что сейчас будет.

– Ты слышал? Нет, ты слышал? Он играет! Сколько раз я просила выбросить к чертовой матери этот компьютер? Или хотя бы поставить на него пароль. Ребенку десять лет, а он как бы света белого не видит, сидит целыми днями перед монитором. И нет бы чем хорошим занимался, так нет же! Играет он! Женька, а ну иди сюда немедленно! Кому сказала!

Толик вздохнул, тяжело поднялся с табуретки и благоразумно переставил кастрюлю с картошкой в раковину. В разборках жены и сына он предпочитал не участвовать, но сейчас, похоже, не было выбора – Кристина стояла прямо в дверном проеме, и проскользнуть мимо в комнату не удалось бы даже очень худенькому юноше, не то что крупному Толе.

– Мам, ну чего?

Женька на коленках заполз в кухню, и Кристина не сразу его заметила. А когда заметила, вдруг сменила гнев на милость – подхватила сына подмышки, подняла и наградила шутливым шлепком.

– Еще раз увижу, что больше часа за компьютером сидишь – выброшу его с балкона, – пообещала она, подмигивая удивленному Толику – он все еще не верил, что всё обошлось. – Брысь гулять.

– Мам, а тебе тетя Лиза звонила, просила перезвонить, – стащив со стола конфету и уже удаляясь, заявил Женька, – давно еще, я забыл тебе сказать.

– Бестолочь, – возмутилась Кристина, но было поздно – сын уже проскользнул мимо и затопал тапками где-то в прихожей.

Толик, вздыхая, промыл картошку под струей теплой воды и поставил кастрюлю на плиту. Ну когда кончится уже эта жара? Сейчас бы к морю, на песочек, валяться под зонтиком и пить холодное пиво…

– Привет, Лиз. Да, мой охламон только что мне передал, что ты звонила. Что случилось?

Кристина помолчала, выслушивая ответ, и обернувшийся Толик увидел, как её лицо снова становится красным, наливаясь кровью.

– Ломакина, ты охренела? – Тихо спросила она, и от этой тишины мурашки побежали по спине. – Ты что, мать твою, делаешь?

Снова послушала, тяжело дыша.

– Ты… Как бы… Хорошо подумала?

И снова помолчала.

– Хорошо. А теперь послушай сюда.

Толик весь сжался у плиты, уставившись на жену. А та заговорила, постепенно наращивая темп и тембр голоса.

– Ты моя подруга, Лиза, но всему в этом мире как бы есть предел. Ты разрушаешь всё, к чему прикасаешься. Ты хуже Лёки, потому что та не делала вид, что пытается построить что-то серьезное, а просто и незатейливо шла по трупам. А ты… Ты хуже. Ты как бы даешь людям надежду, а потом цинично и безжалостно отбираешь её, разбивая не только сердца, а вообще отбирая веру во что-либо хорошее. Я вытирала нос Лехе, когда ты его бросила, и знаю, о чем говорю – взрослый мужик плакал как маленькая девочка, сутками лежал носом к стене и отказывался шевелиться. А теперь ты говоришь мне это… И знаешь, Ломакина, я не готова тебя поддержать. И пошла бы ты к черту со своими гениальными идеями!

Последнюю фразу она уже прокричала, а после выключила телефон и озверело уставилась на Толика.

– Даже не спрашивай, – прорычала.

– Да я и не собирался, – тихо ответил Толик и пошел мешать картошку.


***

Лиза повесила трубку и, тяжело дыша, прижалась спиной к стене. Вот так, даже Кристина от неё отвернулась. Ну и пусть. Обойдемся. Ничего.

Она скользнула взглядом по светлому, под мрамор, кухонному гарнитуру, по оранжевому электрическому чайнику, по скатерти со смешариками. С отвращением посмотрела на детский стульчик. Вся эта картина очень напоминала о счастливой Женькиной семье, и еще больше – о несчастливой Лизиной.

Из кухни Лиза отправилась в гостиную – именно её она выбрала как место обитания, не рискнув посягнуть ни на Женину спальню, ни – уж тем более – на Лёкину детскую. Кровать с успехом заменил диван, а вещи она не стала вынимать из чемодана – просто доставала то, что нужно, и убирала обратно.

Впрочем, единственной вещью, привезенной из дома, которой Лиза постоянно пользовалась, был большой ноутбук, стоящий сейчас на полу и подключенный черным проводом к электрической сети, а серым – к сети интернет.