– И долго ты собираешься так стоять?

Голос раздался откуда-то сверху, и Женька чуть в обморок не упала от ужаса. Она отдернула руку, отпрыгнула и, по-детски открыв рот, задрала голову.

На балконе второго этажа, прямо на широких перилах, сидела Лёка.

Женя молча смотрела на неё, позабыв обо всем на свете. Она выглядела такой молодой, даже юной, и каждая черточка ее лица с радостью отзывалась воспоминанием в сердце. Загорелая, с выгоревшими на солнце волосами, свободно спадающими на плечи, с насмешливым выражением лица – Боже, как давно Женька не видела такого! – она была ровно такой же, как много лет назад, в Таганроге, в их самую первую встречу.

Тонко-тонко забилась вдруг в животе жилка, и потекло по ней самое искреннее, самое светлое, какое только можно себе представить.

– Здравствуй, чудовище, – прошептала Женя, глупо улыбаясь.

– Привет, мелкая, – Лёка одним движением перекинула тело через перила, свесилась вниз и спрыгнула, приземлившись аккурат рядом с Женей.

Теперь между ними было всего полметра, и Женя могла бы дотронуться наконец до этой кожи, до этих рук, щек, спины. Но она только улыбалась, и молча смотрела.

Лёка улыбалась тоже, да так, что у Жени мурашки побежали по спине – давно она не видела настолько открытой, искренней и доброй улыбки. Похоже, дежурное «рада тебя видеть» в данном случае было более чем реальностью.

И – боже мой, как замечательно она выглядела! Красавица в фиолетовых шортах по колено и короткой майке, из-под которой виднелась полоска загорелого живота. Весь её вид лучился здоровьем и счастьем.

– Зайдешь? – Спросила Лёка, и чертята в её темно-синих глазах затейливо подпрыгнули несколько раз, кувыркаясь через голову и играя в чехарду.

– Зайду, – кивнула Женя.

Внутри Лекин дом выглядел так же красиво, как и снаружи – в зале, куда с порога попала Женька, царил азиатский уют – выбеленные стены, множество пуфиков на полу, плетеная мебель. В углу стоял столик с выключенным ноутбуком, а посередине комнаты – еще один, пониже, с чайником и затейливыми чашками.

Лёка босиком прошлепала к столику, подняла крышку чайника, осмотрела содержимое, и, жестом указав Жене на пуфики, скрылась в одной из трех дверей, ведущей в кухню.

Через секунду до Жени донесся звук включенной воды, а затем – тихое посапывание чайника. Она огляделась, присела на один из пуфиков, и посмотрела на свои руки.

Дрожат. Надо же… Казалось, что волнительнее, чем то, что она пережила в путешествии до этого, уже не будет. Ан нет – оказалось, можно волноваться еще сильнее, особенно теперь – когда цель достигнута, но, боже мой, как же сильно она модифицировалась в дороге, эта цель. Ехали искать Лёку для Марины, а нашли для Жени. Иначе и не скажешь.

Из кухни донеслись приглушенные звуки голоса – наверное, Ленка разговаривает по телефону. Может быть, даже с Дианой – объясняет, кто у неё в гостях, и обещает что «ничего такого не будет».

По мелким деталям, замеченным в комнате, Женя сразу поняла – они не просто встречаются, они живут вместе. Ну не может этот легкий сарафан, небрежно брошенный на стул, принадлежать Лёке. И едва ли Лёка стала бы с такой аккуратностью и тщательностью развешивать на стенах фотографии в красивых рамках. Да и две доски для серфинга, стоящие на специальных подставках на улице под навесом, говорят о многом.

Женя не могла понять, как могут в одном маленьком сердце уживаться такие разные и такие огромные чувства. Там было всё – и радость встречи, и ревность (кого к кому только?), и зависть, и многое-многое другое.

– Знаешь, я думала, меня в этой жизни уже ничего не удивит, – заявила Лёка, возвращаясь в зал с заваренным чайником, – но тебе удалось.

– Могу сказать тебе то же самое, – улыбнулась Женя, – в жизни столько не удивлялась, как в последний месяц.

Лёка разлила чай в маленькие пиалки, и упала на пуфик, поджав под себя ноги. Зевнула, потягиваясь, и прищурилась на Женьку.

– Давай же. Поведай мне свою удивительную историю.

Женя не знала, с чего начать. Эти синие глаза, чертята в них, сила, пронизывающая насквозь – всё это рывками возвращало её в прошлое, окунало в негу, покой и радость. И было страшно своими словами испортить момент, очернить. И было страшно, что это может закончиться.

– Я назвала дочь твоим именем, – сказала вдруг она, и интуитивно угадала. Лёкины глаза вспыхнули, а на лице разлилось непередаваемое выражение восторга.

– Правда? Мелкая, я… Ух.

И от этого маленького «ух» что-то внутри Женьки лопнуло, как натянутая донельзя струна, и разлилось по телу тепло и счастье.

Она больше не думала. Сама не поняла, как произошло, но через секунду уже сидела на Лёкиных коленках, обнимала её за шею, и дышала в ухо.

– Чудовище…

А Лёка смеялась, и не могла остановиться. Она крепко-крепко прижимала Женьку к себе, фыркала в ответ на слишком сильное задувание в уши, и хохотала до слез.

– Мелкая, ну прекрати! Хватит!

Они барахтались на пуфике, то щекоча друг друга, то вдруг снова начиная обниматься. И тепло как будто перетекало из одной в другую, а потом назад, и снова, и снова. Наконец, Лёка победила – скрутила Женьку в кольцо, зажала руками и ногами и победоносно укусила за нос.

– Так нечестно, – заявила Женя, – ты пользуешься тем, что ты сильнее.

– Дело не в силе, мелкая, – хмыкнула Лёка, – а в умении её использовать.

Они замерли, уставившись друг на друга. Чувство возвращения домой было таким острым и трепетным, что мешало дышать. Синева Лёкиных глаз плескалась так близко и так ярко, что Женя теряла разум. Она видела, как наклоняется Лёка ближе и ближе, и вот уже можно почувствовать её запах на губах, её сбитое дыхание, тепло её кожи…

В последний момент она изменила направление, и коснулась губами Женькиной щеки. А затем – разомкнула объятия.

– Ты собиралась поведать мне удивительную историю, – заявила она смущенно, – по-моему, самое время это сделать.

Женя даже не пыталась скрыть разочарование. Она слезла с Лёки, улеглась рядом с ней, положив голову на её обнаженный живот, и, глядя в потолок, сказала:

– Ладно. Но сразу предупреждаю – многое из того, что ты услышишь, тебе не понравится.

Она рассказывала долго, подробно и обстоятельно. На Лёку не смотрела – по-прежнему её взгляд был устремлен в украшенный затейливыми узорами потолок. Иногда чувствовала затылком движения Лёкиного тела – когда та вздрагивала, или дергалась, или смеялась.

Потом, когда рассказ дошел до появления Марины на её пороге, Женя перевернулась на живот и теперь уже не сводила глаз с Лёкиного лица.

– Я открыла дверь и обомлела: на пороге стояла Марина. Это было первым сюрпризом из миллиона последовавших за ним. Она сказала, что хочет, чтобы я помогла ей найти тебя.

Лёкины глаза округлились. Она оглянулась, и, приподняв брови, посмотрела на Женю, словно задавая безмолвный вопрос.

– Да. Она тоже здесь. Прямо сейчас, думаю, она продолжает искать твои фотографии в базе школы Surf School.

– Не понимаю, зачем я ей?

– Я думаю, будет лучше, если она скажет тебе сама.

Жене вдруг стало неприятно и грустно. Она вспомнила Сочи, и свои сомнения, и свою боль. И она спросила, как с плеча рубанула:

– Ленка. Зачем ты мне врала?

Удивление Лёки выглядело вполне искренним. Она с недоумением посмотрела на Женю сверху вниз:

– О чем ты?

Что-то очень противное и колючее сжало горло. Она собирается продолжать врать. Ну что ж, значит, пора покончить с этим раз и навсегда.

– Я о той истории, что ты поведала мне, когда мы встретились в Таганроге. О твоем бурном клубном прошлом, о Марине и о… Саше.

Лёкины скулы дернулись и как будто заострились. Женя почувствовала, как на неё пахнуло холодом. Она только и успела подняться и сесть на колени, как Лёка уже отодвинулась и вся словно ощерилась:

– О чем ты, черт возьми?

Она была похожа сейчас на волка, оскалившего зубы и готового атаковать при первой опасности. Женя испугалась.

– Ленка… Я просто хочу знать правду, вот и всё.

– Какую правду? – Голос звучал спокойно, но слова вылетали сквозь зубы словно плевки.

– О том, что было с тобой на самом деле. Я много разговаривала с Мариной в этот месяц, и она многое мне рассказала. А кроме того… Лёк, мы были с ней в той больнице, где ты лежала. И были на кладбище. И я… Я всё знаю. Я знаю правду. И хочу понять, зачем ты мне врала?

Лёка долго молчала, и синева её глаз полыхала яростью. Женю трясло изнутри, она уже жалела, что завела этот разговор. Происходило именно то, чего она больше всего боялась.

– Марина рассказала тебе что-то, – Лёка наконец заговорила, и в каждом её слове звучал металл, – и ты решила, что это правда. Скажи, мелкая, а чем её правда лучше моей? Тем, что тебе она больше нравится?

Женя вздрогнула, как от удара. Господи, как же она жалела…

– Нет, не этим. Её правду подтвердила Янка.

– А чем Янкина правда лучше моей?

Она не спрашивала, о какой именно правде идет речь, и именно это вдруг зародило в Жене сомнения. А вдруг?

– А Саша? – Выкрикнула она. – Я была там, была в этой больнице сама лично! И там не было никакой Саши, а была только ты! В онкологии! Зачем ты выдумала её? Почему солгала? Что скрывала?

Она кидала вопрос за вопросом, в суетной надежде, что всему этому есть простое объяснение, и оно сейчас, сейчас произойдет. И с каждым словом видела, как сильнее и плотнее закрывается Лёка, уходя куда-то вглубь себя, растворяясь и пряча блеск из глаз.

Она не ответила ничего. Несколько минут сидела, раскачиваясь, а потом поднялась на ноги и ушла вглубь дома.

Женя осталась сидеть. В этот момент она ненавидела саму себя – за то, что приехала, за то, что искала, за то, что рискнула задать все эти вопросы. Она не понимала, что теперь делать – нужно было, конечно, вставать и уходить, потому что было ясно – Лёка не вернется. Она больше не хочет с ней разговаривать, не хочет её видеть.