Женька поежилась. Идея как-то перестала казаться такой уж привлекательной, но решение было принято, и отступать не хотелось.

Она разделась, аккуратно сложила одежду в стопочку, воровато огляделась по сторонам и бегом вошла в воду. Спасение от любопытных глаз казалось близким и простым, но на деле вода едва доставала Женьке до колен – об этой милой особенности азовского залива она почему-то совершенно забыла.

Соответственно закону подлости, откуда-то слева послышались людские голоса. Женька взвизгнула от ужаса и, с трудом передвигая ногами, побежала глубже в море. Когда вода поднялась до лобка, она с облегчением окунулась, встала под водой на коленки и, выдохнув, оглянулась. Берег остался далеко вдали – до него было не менее ста метров. И там никого не было.

– Я это сделала! – Тихо сказала сама себе Женька, но вопреки ожиданиям никакой радости она не ощутила. Напротив – теперь, в воде, затея показалась глупой и лишенной всякого смысла. Ну и что она теперь будет рассказывать детям? Как их мама стояла на коленях в воде в ста метрах от берега? Тоже мне, достижение.

Когда она уже почти решила встать и двигаться назад, правую ногу вдруг скрутила судорога. Женька ахнула и забарабанила руками по воде – больно было так, что слезы брызнули из глаз. Ногу как будто завернули в жгут и продолжали тянуть, ломая сухожилия и дробя кости.

Она попыталась разогнуть колено, но это вызвало только новую вспышку боли. Страх затуманил разум. Женька зарыдала, смешивая соленые слезы с пресной морской водой, и вдруг вторая вспышка боли – уже в левой ноге – заставила её закричать.

– Ааааа!!

Ноги больше не были ногами – вместо них внизу находились два мерзких сгустка боли – тяжелой и острой. Женька снова попыталась пошевелиться, и снова закричала. Тогда она передвинула корпус вперед в попытке выпрямиться над гладью воды и поплыть, но только наглоталась воды.

– Помогите, – прошептала она, и с ужасом поняла, что не может кричать.

Нет, голос был на месте, с языком ничего не случилось, и связки вполне слушались, но она всё равно не могла. Просто не могла. Допустить, чтобы кто-то, услышав её крик, пришел и увидел её в таком состоянии – нет, нет, это невозможно, так нельзя, ни в коем случае. Лучше она посидит в воде, пока ноги снова не начнут слушаться, и потихоньку поползет к берегу.

Время тянулось медленно. Женька до крови искусала губы от боли, которая то проходила, оставляя ноги бесчувственными кусками дерева, то накатывала с новой силой, впиваясь гвоздями и выжимая как мочалку. И – как будто одного этого было мало – Женька чувствовала, что замерзла. Не просто замерзла, как когда забываешь перчатки дома, и торопишься по улице, грея пальцы дыханием, а замерзла до полусмерти, жутко, до синюшной кожи, до стука в зубах и мороси на бедрах.

Самое ужасное было то, что она даже плакать не могла – то ли слезы не хотели литься от холода, то ли она просто их все выплакала, но боль, обида и отчаяние сидели внутри, никак не проливаясь наружу. Стучали в висках, давили на грудь, затрудняли дыхание. Оставалось только всхлипывать и подвывать синюшными губами.

Вспомнилась мама – очень захотелось, чтобы она оказалась жива, и пришла, вытащила из этого холода и мрака, укутала одеялкой и принесла горячего молока. Потом почему-то Лёка – именно сейчас не было сил читать мантру и представлять метелку, да и не хотелось – синие глаза, пусть даже только в воспоминании, почему-то успокаивали и становилось теплее. Женька вспомнила, как на первой неделе знакомства Лёка, не сумев договориться с вахтершей, залезла в двести тридцать четвертую через окно, и вперед неё в раме показался маленький плюшевый медведь – где она только взяла такого? Никто не видел этого, и не знал, что медведь Лёкин, а Женька каждую ночь с ним спала – сначала открыто, а потом, когда поссорились – тайком, уговаривая себя, что медведь – это медведь, и к Лёке он имеет мало отношения.

Сейчас бы в кровать, к этому медведю… Завернуться в теплое одеяло, согреться, уткнувшись носом в шерсть, и пить чай из одной кружки…

Женька закрыла глаза. Ей стало тепло, а по щекам, наконец, покатились теплые слезы. И в эту же секунду что-то тяжелое обхватило её за плечи и дернуло вверх.

– Аааааа!!!

Ноги пронзила невыносимая боль – всё, что было с ними раньше, показалось ерундой по сравнению с тысячами раскаленных ледяных железяк, впивающихся от икр до лодыжек. Колени так и остались согнутыми – сквозь пелену боли Женька видела их – синие, страшные, облепленные водорослями и покрытие красными полосками и точечками от песка. Воды Женька касалась теперь только попой – когда боль чуть-чуть отступила, стало даже смешно от ощущения брызг на собственных ягодицах. Берег неумолимо приближался. Когда до него оставалось всего несколько метров, Женька вдруг очнулась и подняла глаза. Она знала. Еще до того, как увидеть сердитых чертят, она знала, кому не было всё равно, кто неустанно следил за ней все эти летние дни, кто встревожился, потеряв из виду, отправился искать, и нашел. Наконец-то нашел, черт бы побрал всё на свете. Нашел.

И с этого момента она больше ничего не чувствовала – только ласковые ладони, разминающие её колени, отряхивающие песок, натягивающие одежду и вытирающие слезы. Только сильные руки, обхватившие её за талию и стиснувшие с недюжинной силой. И горячее дыхание на шее.

– Всё будет хорошо, мелкая, – ветерком ворохнуло где-то рядом, – я с тобой.

Женькины ноги оторвались от земли. Она инстинктивно снова согнула их в коленях, охнула от боли, и осознала, что её куда-то тащат. Куда, зачем, и кто – было неважно. Почему-то в этот момент важен был только тот ворох четырех слов, что снова и снова звучал в Женькиной голове. Она даже глаза открывать не стала, хотя страшно уже не было. Просто если бы открыла – ворох исчез бы, а так она проигрывала его опять, и опять, и с каждым словом по сердцу будто костяшками пальцев проводили, и от того оно оживало, омывалось свежей кровью, и начинало стучать сильнее и сильнее. Было сладко – ах, как сладко внутри. Будто не кровью, а нежным сиропом покрывается сердце, будто сладость током проходит от кончика языка к животу. Никогда прежде она такого не чувствовала.

Сколько минут (а то и часов) прошло, прежде чем ноги снова обрели опору, Женька не знала. Показалось: всего секунд пятнадцать, не больше. Однако, открыв глаза, она увидела, что на улице уже стемнело.

Прямо перед глазами оказалось вдруг крыльцо общаги, и его ступеньки ринулись навстречу. Сильные руки снова обхватили Женьку, не дав упасть, и ощущение в сердце вернулось.

– Хочешь, донесу тебя до комнаты? – Прозвучало сзади, и Женьку вдруг затошнило. Голос был взволнованный, испуганный, неуверенный и больной. Оборачиваться не хотелось, но выбора не было.

– Не надо, – взяв себя в руки, Женька всё-таки обернулась и высвободилась из Лёкиных рук, – спасибо за помощь.

– Не за что.

Еще секунду они стояли на крыльце и смотрели друг на друга, старательно избегая пересечься взглядами, а когда эта секунда прошла, Женька начала свое медленное восхождение по ступенькам. Она знала, что путь будет долгим и трудным, но выбора и правда не было – допустить, чтобы вся общага увидела, как Лёка тащит её в комнату, она не могла.

Ноги почти не слушались – сказалась не только боль, но и многочасовое сидение в холодной воде. Каждый шаг давался с большим трудом, а вокруг, как назло, никого не было. Даже вахтерши не оказалось на месте, а ведь сегодня дежурила Альбина, и её вполне можно было бы попросить о помощи.

Женька доковыляла до лестницы на второй этаж и заплакала, прислонившись к перилам.

– Чертова Ленка, – прошептала она сквозь слезы, – чертова Ленка…

И начала восхождение. Это была её Голгофа, её гора Моисея, её личный Эверест – она знала, что нужно просто дойти до комнаты, и потом она справится с чем угодно. Еще только шаг, еще раз подтянуться руками, еще мгновение потерпеть дикую боль в щиколотках от продолжающихся судорог. А потом еще мгновение. И еще раз. И еще шаг.

Все чувства внутри обострились и в то же время стали отстраненными и чужими, будто не ей принадлежали, а кому-то другому. В глазах поплыл туман, и в этом тумане она вдруг снова увидела Лёку – та спускалась ей навстречу и улыбалась.

Женька улыбнулась тоже.

– Привет, – сказала она еле слышно.

– Ага, – кивнула Лёка, нагнулась, взвалила Женьку к себе на плечо и потихоньку двинулась наверх..


Вот черт. Трижды черт. Сто сорок восемь раз черт! И зачем она только это вспомнила? В сердцах Женя сильнее, чем нужно качнула коляску, и конечно, маленькая Лёка моментально проснулась.

– Мама! – Сказала она, глядя на мать огромными ярко-синими глазами.

– Да, милая, – улыбнулась Женя, – всё хорошо. Всё будет хорошо.

Права была Инна. Нечего тут решать. И думать тоже не о чем.

Глава 4.

Она была готова к звонку, и всё же дернулась от него, словно обжегшись. Стопка белья выпала из рук на ноги и рассыпалась неаккуратными развалинами по полу. Сил не было даже ругаться – оставалось только вздохнуть, грустно посмотреть на развалины и идти открывать дверь.

На этот раз Марина оделась по-другому – в простые джинсы с вышивкой и белую майку, но почему-то даже в этом – проще не придумаешь – наряде умудрялась выглядеть экстравагантно и стильно.

– Привет, котенок, – сказала она, улыбаясь, – что ты мне скажешь сегодня?

Женя помолчала, рассматривая гостью. Ей вдруг начало казаться, что принятое решение на самом деле не такое уж правильное. Легко было думать об этом, сидя на лавочке у моря, рядом с дочкой, а попробуй вот так – рядом с той, кого ненавидишь, без друзей, без поддержки, черт знает где и черт знает на сколько…

– Так и будем стоять?

Новый вопрос вывел Женю из ступора, заставил посторониться и кивнуть в сторону кухни.

– Заходи.

Ей мучительно не хотелось разговаривать. Всё тело сжималось изнутри и выворачивалось наизнанку, внутренности скручивались в канаты, а в сердце – здравствуй, давно не виделись – кололо что-то, очень напоминающее старого знакомого – стеклянного человечка.