Женя кивнула, глядя в пол, отодвинулась и, спрыгнув с кровати, достала из шкафа сумку. Марина смотрела на ее спину, сильные ноги, на свалявшиеся на затылке волосы.

Она понимала – время уходит, последние минуты, после которых уже невозможно будет ничего изменить, и ничего сказать. Она чувствовала себя так, будто это «последний день моей жизни», в который хочется так много успеть сделать и сказать.

– Вы очень похожи, – проговорила она Жениной спине, – ты даже не представляешь себе, насколько.

– В чем? – Женя даже не обернулась, продолжая запихивать в сумку вещи.

– Прямо сейчас – в трусости, котенок. Ты такая же трусишка, как и она.

И вот тут она обернулась, вот тут ее проняло! Глаза загорелись возмущением, и даже пальцы затряслись.

– Что?!

– Ну конечно, котенок. Конечно, такая же. Ты осуждаешь Леку за то, что она постоянно бегает, а сама делаешь ровно то же самое. Ты осуждаешь еще за ложь, а сама бежишь от правды.

– Я встретилась с правдой. Теперь я ее знаю! Что тебе еще? – Заорала Женя. Ее лицо раскраснелось, и Марина вдруг испугалась. «Никаких потрясений» – вспомнила она.

– Тшш, – успокаивающе улыбнулась она, – я не нападаю. Все хорошо.

– Отвечай.

Женины черты лица будто заострились. Она стояла, и ее поза – воинствующая, сжатая, так смешно не соответствовала футболке с мышонком, что Марине стоило больного труда сдержать улыбку.

– Просто ты говоришь одно, а делаешь другое, котенок. Пятнадцать лет вы были врозь, и ты говоришь, что мечтала о том, чтобы снова с ней встретиться. А сама уже не первый год делаешь все для того, чтобы встреча не произошла.

Она видела, как меняется Женино лицо – глаза дернулись влево и вниз, губы судорожно вдохнули воздух.

– Да, мы что-то о ней узнали. Да, она не всегда была честна с тобой. Ну и что? Разве это важнее твоих чувств, твоего стремления к ней? Разве эти пятнадцать лет, за которые ты не смогла ее забыть, не стоят того, чтобы увидеть ее снова, посмотреть ей в глаза и сказать, как сильно ты по ней скучала? Ты говоришь, что не знаешь ее больше. Убегая, ты лишаешь себя возможности узнать.

– Да я не хочу ее знать больше! – Голос Жени снова сорвался на крик. – Я не хочу ее видеть, слышать и что-либо иметь с ней общее! Стоит ей появиться в моей жизни – хоть напрямую, хоть косвенно, и все начинает идти наперекосяк!

– Да потому что ее появление возвращает тебя настоящую, – мягко парировала Марина, – как ты не понимаешь? Ну сидела ты в своем Таганроге, в болоте по уши. Чего ты добилась? Телевизор купила? На дачу ездить стала? И это – твоя жизнь? Не смеши меня, котенок. Пусть я Леку совсем не знаю, но тебя-то я знаю очень хорошо. Эта домашняя глупая жизнь – не про тебя! Твоя жизнь – это взлеты, это прыжки, это падения, после которых ты поднимаешься, и идешь дальше! Это – ты.

– Есть падения, после которых невозможно подняться.

– Чушь. Невозможно подняться – это про смерть, котенок. От всего остального подняться можно – и это твой выбор, подниматься или нет. Когда умерла Олеся, ты упала очень сильно и очень больно. И почему-то выбрала остаться лежать.

– Я пыталась!

– Значит, плохо пыталась! – Марина не заметила, как тоже начала повышать голос. – Придумала себе, что жизнь на этом кончена, поселилась в каких-то дурацких фантазиях, и жила в них не один год. Может быть, хватит? Может быть, пора наконец повзрослеть?

– Да что ты знаешь о моей жизни? – Женя схватила Марину за плечи и тряхнула. – Что?

– Достаточно! – Теперь они кричали друг другу в лицо. – Ты трус, Женя! Самый настоящий трус! Ни одной минуты в этой жизни ты не боролась за то, что тебе дорого! Шла на поводу у обстоятельств, свешивала лапки и говорила – ну ладно, значит, такая судьба. Но судьба есть только у тех, кто в нее верит! А остальные люди – сами себе судьба, ясно? Ты все эти дни в бреду повторяла ее имя. Все эти дни я слушала, как тебе жаль и как ты ее любишь. Так выпусти это на свободу, твою мать! Позволь себе сделать то, чего ты по-настоящему хочешь! Забудь об ограничениях – нет никаких ограничений, нет никаких обстоятельств, есть только ты и твоя жизнь!

Женя смотрела на Марину и чувствовала, как теряет контроль. Что-то огромное и сильное внутри нее разрослось до такой степени, что грозило вырваться наружу. Все горами сдерживаемое и скрываемое забурлило, закипело, затряслось.

Все несделанное, несказанное, недолюбленное, недопрожитое свелось в единый ком чувств и желаний.

– Да пошла ты знаешь куда! – Заорала Женя, и ком вырвался на свободу.

Она запустила ладонь в Маринины волосы, намотала их на кулак и дернула к себе. Ударилась носом о скулу, издала невообразимый звук, больше похожий на рык, и впилась поцелуем в горячие губы.

Чувства – невообразимое количество чувств – залили ее с головой. Она перестала ощущать собственное тело – все сосредоточилось только на губах и руках.

И в острой, яростной попытке, куда-то деть эти чувства, сделать так, чтобы они перестали, перестали выливаться таким кипящим, бурлящим потоком, она зубами сжала Маринины губы и только почувствовав на языке кровь, пришла в себя.

За волосы она толкнула Марину к кровати. Сунула руку под бретельку сарафана и дернула, оставляя полосы на коже и обнажая грудь. Это тело… Господи, это тело осталось таким же, каким она его помнила. Та же белоснежная нежная кожа, те же ярко-розовые, возбужденные соски, та же впадинка пупка, те же руки, ноги, плечи…

Марина не двигалась. Ее опухшие губы были разомкнуты, и тяжелое дыхание сбивало с ног. И взгляд, взгляд, черт бы побрал все на свете, исподлобья, яростный, страстный, не оставлял времени подумать, остановиться.

– Только посмей, – прохрипела она, каким-то чудом угадывая Женькины мысли, – только посмей, твою мать.

И она не остановилась. Рывком швырнула Марину на кровать, упала сверху, ударяясь коленями, соприкасаясь всем телом, всей кожей, и языком проникла между распахнутых губ.

Они вжимались друг в друга, в одном порыве, в одном безумии. Полетела на пол разорванная Женина майка, а за ней – и белье. И наконец грудь приникла к груди, живот к животу, сердце к сердцу.

Марина кричала, царапая длинными ногтями Женину спину. А Женя не могла, не могла заставить себя остановиться, быть нежнее, спокойнее – все это вдруг потеряло смысл, и руки сами собой стремились туда, где так давно, так бесконечно давно, не были.

Она поднялась на колени, не обращая внимания на болезненный Маринин стон, и рывком перевернула ее на живот. Невозможно, невыносимо было видеть это лицо, эти глаза, эти искаженные от страсти губы.

Ладони прошлись по спине, до синяков сжали ягодицы, отодвинули в сторону кружево трусиков, и коснулись влажной нежности между ног.

– Женькаааа, – Марина изогнулась под ней, выгибая спину, впиваясь ногтями в подушку, – пожалуйста…

Женя опустилась на нее сверху, сосками прошлась по нежной коже спины, коснулась ими ягодиц, и снова поднялась наверх. Марина под ней извивалась и было видно, как кусает она губы в тщетной попытке сдержать стон.

Пальцы Женины гладили, ласкали вокруг центра желания, дразнили, но не проникали внутрь. Она наклонилась еще ниже, языком касаясь Марининого уха, и прошептала:

– Скажи мне.

– Что? – Выдохнула Марина, двигаясь попкой навстречу Жениной руке.

– Скажи, что ты хочешь, чтобы я с тобой сделала.

Возбуждение волнами накрывало ее тела – она уже не понимала, где начинается Марина и где заканчивается она сама. Контроля больше не было. Ничего больше не было.

– Возьми меня, – простонала Марина, и закричала, когда Женин язык прошелся по ее спине вниз – к ягодицам.

– Плохой ответ, – шепот снова обжег ее ухо, и пальцы, едва-едва погрузившись внутрь, вернулись к своим дразнящим ласкам, – подумай лучше.

Стон перешел в рычание, Марина сгибала ноги, пытаясь перевернуться на спину, но вес Жениного тела не дал ей этого сделать.

– Скажи, – велела она снова, – что ты хочешь, чтобы я с тобой сделала?

И она победила. Марина изогнулась еще раз, закинула голову, раскидывая по спине длинные волосы, и закричала, срываясь на хрип:

– Трахни меня. Пожалуйста, трахни меня!

И не успели звуки ее голоса застыть у потолка, как единым порывом Женя вошла в нее сразу тремя пальцами, одновременно прикусывая зубами мочку уха, и лаская ее языком.

– Так? Так, ангел мой?

– Да!!!

Марина окончательно обезумела – вытянула руки назад, обхватила Женины бедра, и задвигалась ей навстречу. Все, что было до этого, показалось детской игрой – настолько сексуальным и настолько яростным было их слияние, их движения.

– Плохая девочка, – шептала Женя, снова и снова проникая в пальцами между Марининых ног, – сучка. Настоящая сучка.

И это слово сделало, казалось бы, невозможное – в вопле Марины слились и стон, и хрип, и крик блаженства.

– Женькааа!!!!

Она задвигала бедрами сильнее и сильнее, насаживаясь на Женины пальцы, заставляя их проникать глубже и глубже.

– Нравится, девочка моя? Нравится, когда я трахаю тебя вот так – как маленькую похотливую сучку?

Ее пальцы ощущали каждое сокращение мышц внутри Марины. Каждый из маленьких оргазмов. Она чувствовала, как сжимаются влажные стеночки, обхватывая ее и отпуская снова.

– Котенок… Котенок… Пожалуйста… Еще…

И она дала еще. Всей ладонью с силой провела по влажным Марининым губам, перевернула ее на спину, и замерла на секунду между ее раздвинутых ног.

На лицо Марины было невероятно трудно смотреть – казалось, стоит окунуться в этот безумный взгляд и невозможно будет сдержать уже собственный оргазм. А Женя не хотела – так.

Словно в тумане, она увидела, как поднимается Маринина нога, как опускается ей на плечо, открывая взгляду все, что раньше было скрыто. И – неосторожно – все же заглянула ей в глаза.

Ее будто током пронзило. Желание – сладкое, тягучее, вязкое, пролилось между ними, не давая возможности отвести взгляд.