Александра Соколова - Просто мы научились жить

Вдоволь набарахтавшись, Леля отпустила Дашу, и потрясла головой.

– Моя голова накушалась песка, – заявила она, – вот поэтому я и не люблю строить замки.

– Это у нас с раннего детства любимое занятие, – улыбнулась Инна, – только раньше мы сами в песок головой ныряли, а теперь взрослых заставляем. Да, Дарья?

– Да! – Даше очень нравилась вся эта возня, и тетя Леля, вытряхивающая песок из прядей. – А когда мама Лиза приедет?

Инна и Леля переглянулись.

– Зайка, иди сюда, – Инна подхватила дочь и усадила к себе на колени так, чтобы видеть ее перепачканную в песке мордашку, – я не знаю, когда мама приедет. Но если хочешь, мы можем ей позвонить.

Она поймала предостерегающий Лелин взгляд, но не остановилась.

Само собой, Даша тут же пожелала сама набрать номер, что с успехом и осуществила. Леля смотрела на нее, сосредоточенно прижимающую к уху трубку телефона, и чувствовала, как сжимается от жалости что-то внутри. Бедный ребенок.

– Мама! – Завопила вдруг Даша, подпрыгивая в Инниных руках, – привет!

Она смеялась, прыгала и столько счастья было в ее глазах, что «что-то» сжалось еще сильнее. Леля глянула на Инну и покачала головой – на ту было жалко смотреть: вся аж потянулась к телефону, ушами и всем телом. Идиотка.

– Мы строим замок с мамой и тетьлелей, – говорила тем временем Даша, – а бабушка сегодня будет печь пироги с картоплей. Мама, а что такое картопля?

По дрогнувшему Инниному лицу, Леля поняла, что этот вопрос сегодня уже звучал, и причина того, что он произносится еще раз, вовсе не в желании узнать ответ.

– Мама, а когда ты приедешь?

Даша выпятила нижнюю губу, слушая ответ. Инна обняла ее крепче, прижала к себе, но она не могла остановить порыв, с которым в следующую секунду Даша закричит в трубку:

– Мамочка!

И заревет горючими слезами.

Телефон упал на песок, но на него никто не обратил внимание – Инна обнимала дочь, гладила ее спину, голову, целовала макушку, шептала утешающие слова, но все тщетно – Даша рыдала так, будто в ее маленькой жизни стряслась настоящая, большая, непоправимая беда.

Леля затряслась от бессилия. В ней зрела бешеная, сумасшедшая злость на Лизу. Ну что за гадина такая, а? Бросила ребенка и в ус не дует. Сучка.

– Зайка, я с тобой. Я всегда буду с тобой, моя маленькая. Я тебя очень люблю и никогда тебя не оставлю. Доченька моя милая, хорошая. Я с тобой, моя заинька.

Инна шептала и шептала, и потихоньку Даша стала успокаиваться – она уже не рыдала горючими слезами, а тихо всхлипывала в маминых руках. Пока не затихла, обессиленная, уткнувшись в ее шею.

– Поехали? – Предложила Леля, собирая полотенце и как попало кидая в сумку Иннины вещи.

Инна молча кивнула, встала на ноги, с трудом удерживая Дашу на руках, но не желая ее отпускать, и пошла к машине.

Леля шла следом, глядя на то, как, едва передвигая ноги от тяжести, подруга все же тащит этого чужого в сущности ребенка, и думала о том, что похоже, родители – не те, кто родил и не те, кто воспитал. А те, кто просто любит и готов быть всегда рядом.

***

– Я не хочу к бабе, – заявила Даша дома, когда едва стоящая на ногах Инна выкупала ее в ванной и уложила в кровать, – я хочу с тобой.

– Конечно, зайка. Сегодня останешься со мной здесь.

– Нет! – Девочка села на кровати, вцепилась в Иннину руку и глаза ее снова налились слезами. – И завтра тоже! И совсем!

Инна колебалась недолго.

– Хорошо, доченька. Совсем так совсем. Завтра поедем к бабушке, заберем твои вещи, и поедем домой, хорошо?

Даша легла опять, но руку не отпустила. Улеглась на левый бочок, зевнула и уже сквозь сон сказала:

– И куклу заберем, и лошадку.

– И лошадку, – Инна наклонилась, поцеловала дочку в висок, – спи, моя хорошая. Пусть тебя снятся сладкие-сладкие сны.

– Как шоколадка? – Прошептала Даша.

– Как самая вкусная шоколадка.

Инна подождала, пока дыхание дочки станет совсем ровным, прикрыла ее простыней, и только тогда вышла из комнаты.

Зашла на кухню, выпила стакан воды, постояла молча у окна.

И пошла звонить Ольге.

Первое из списка кладбищ встретило их разочарованием. Оказалось, что в нужном году на нем не было похоронено ни одной женщины с именем Александра. Замороченная и испуганная женщина из конторы, куда отправил их кладбищенский сторож, долго всматривалась в экран старенького монитора, водила туда-сюда мышкой, но в решении своем осталась непреклонна: ни одной.

Женька злилась, требовала посмотреть еще раз, и отстала только когда женщина разрешила ей самой перелистать список. Ни одной.

– Перестань, это же только первое, – утешила Марина, когда они вышли наконец на улицу.

Но со вторым все оказалось еще хуже. Там было целых четырнадцать Саш, и по какой-то неведомой причине похоронены они оказались в разных концах кладбища.

Очередная женщина за несколько зеленых купюр выдала им список с номерами могил, и вдвоем они долго бродили среди крестов и обелисков в поисках нужных.

Стояла жара. Ноги то и дело выскальзывали из шлепок и ударялись о потрескавшуюся и спекшуюся землю. Номера шли не по порядку, а как-то очень странно, а на некоторых обелисках их и вовсе не было.

Марине было еще хуже, чем Жене – она опрометчиво надела босоножки на шпильках, и они соскальзывали с мокрых от пота ног, так и норовя вывернуться и отломать каблуки.

– Господи, если б ты только знала, на ЧТО я ради тебя иду, – думала Марина, рассматривая очередной обелиск в поисках номера. Ей было не по себе – столько свидетельств чужой беды кругом, и хорошо если на фотографии старик или старуха, а ведь попадались совсем молодые, и даже дети!

– Все, – Женька махнула рукой и присела на скамейку около очередной могилы, – привал.

Она уперлась локтями в колени, опустив голову низко-низко, так, что кудри упали на лоб и скрыли лицо. А потом подняла голову и посмотрела на стоящую Марину.

– Мне кажется, нам надо кое-что прояснить.

Марина оцепенела. Она ждала, что однажды это случится, но не сегодня, не сейчас, не так!

– Что именно? – Голос ее дрогнул.

Женя сжала губы, и вдруг протянула руку и сплела пальцы с Мариниными. Потянула к себе, и усадила рядом. Теперь она была совсем близко.

– Посмотри на меня, – попросила мягко.

И Марина выполнила просьбу. Их взгляды пересеклись, встречаясь, и утонули друг в друге.

Глупое, глупое сердце, ну почему же ты так стучишь, куда так рвешься?

– Чего ты боишься? – Спросила Женя, продолжая смотреть. И от этого ее взгляда мурашки пробежали по Марининой спине. – Не думай, просто ответь – чего?

– Что у нас не получится, – быстро ответила Марина.

– Чушь. Чего ты боишься на самом деле? Почему ты приехала за помощью именно ко мне? Зачем ты ищешь Ленку?

Вопросы сыпались один за другим, и взгляды продолжали проникать друг в друга точнее и жестче, чем сложенные в замок руки. И Марина не смогла солгать.

– Я боюсь остаться одна.

– Что? – Женя встала со скамейки, и опустилась на колени перед Мариной, заглядывая снизу вверх в ее глаза. – Как?

– Это мой последний шанс, Жень. Другого у меня уже не будет. Мы же встречаем очень многих людей в жизни, и каждый занимает свое место. Кому-то ты отдаешь свое тело, кому-то кусочек души, кому-то часть разума. А взамен тебе отдают что-то другое. И не бывает так, что ты меняешь душу на душу, а тело на тело. Нет. Ты отдаешь сердце, а получаешь разум. Ты получаешь душу, а отдаешь тело. И это не может продолжаться вечность, потому что рано или поздно тебе становится много того, что отдают тебе. И мало того, что отдаешь ты. И ты идешь искать недостающее. А потом снова, и снова, и снова. А потом появляется та, которой ты отдаешь все. Разум, тело, душу. И получаешь взамен то же самое. Целиком. Это сравнимо по ощущениям с вечностью, если, конечно, она вообще существует. И я хочу испытать это снова. Знаю – я потеряла это сама, это было мое наказание, мой крест за все, что я сделала. Но я так же знаю и то, что я уже расплатилась по счетам, и готова бороться до последнего, лишь бы не упустить этот шанс. Шанс снова стать счастливой.

– Но ты же понимаешь, что шансов почти нет, – сказала Женя, продолжая смотреть снизу вверх.

– Понимаю. Вот только это не имеет значения. Если ты умираешь и знаешь, что точно умрешь, нет никакой разницы, сколько шансов выздороветь от необычного лечения. Это просто шанс. И он теряет ширину, глубину и количество. Важным становится, что он просто есть.

Уже договаривая, Марина знала, что будет дальше. Знала, что она скажет последнее слово, и Женя встанет на ноги, наклонится и обнимет ее за плечи. Знала, что в этих объятиях будет новая для них обеих, и очень важная встреча. Встреча их – других. Настоящих.

И будет тепло, и забудется кладбище и тоска, льющаяся от серых обелисков. И будут теплые руки на спине, и крепкое плечо под щекой. Будет ровно и спокойно биться сердце, и память снова отпустит тиски и ослабит свою суровую хватку.

А потом, через много минут, они будут идти вдвоем по дорожке, держась за руку. Улыбаться и разговаривать о Леке.

***

Мир вокруг рушился. Стены потихоньку осыпались, покрывая все вокруг белесой строительной крошкой и запахом ветхого дерева. Женя не могла поверить в то, что слышала, но, кажется, это все же было правдой.

Первый звоночек – тот разговор, где она позволила сомнению закрасться в сердце – был только первым. Тогда она усомнилась в своей уверенности, тогда – на секунду – ей показалось, что она ошибалась, и Марина совсем другая, нежели она себе представляла. Теперь, после этого разговора на кладбище, она была почти уверена.

И зашевелилась где-то внутри маленькая и глупая обида – как же так? Я ведь так сильно любила ее, а растопить ее сердце смогла другая. Ленка.