Александра Соколова - Просто мы научились жить

Отвернувшись, Лиза достала с полки чашку и принялась заваривать чай. Через несколько секунд до нее донесся звук захлопнувшейся двери.

Машина въехала через арку во двор и остановилась у подъезда. Женькины глаза отметили, как сильно здесь все изменилось за прошедшие годы. В прошлый раз, когда Марина привела ее к себе, обращать на это внимание было некогда, да и не хотелось, а вот теперь обратила.

– В этом подъезде столько всего случилось, – улыбнулась Женя задумчиво, – даже страшно подумать.

Здесь она сидела на ступеньках, зная, что всего в нескольких метрах, за дверью, Марина спит с Олегом. Здесь она провела ночь после того, как просмотрела эти ужасные видео и узнала правду. Здесь выбрасывала вещи в мусоропровод и разбивала кулаки в кровь, когда Марина переспала с Шуриком. Все было здесь, и все было так давно.

– Не подъезд, а прямо средоточение вселенского зла, – грустно сказала Марина, и Женька поняла, что и она думала сейчас о том же.

Она опустила стекло и закурила.

– Мариш, расскажи мне о том, как ты жила эти годы, – попросила вдруг.

Марина вся съежилась на сиденье, и тоже полезла в сумку за сигаретами.

– Ты уверена, что хочешь знать?

– Да.

Она не просто хотела, она должна, должна была узнать, восполнить эту брешь между ними, наполнить ее событиями и чувствами. И Марина послушно стала рассказывать.

– С Шуриком мы жили не долго. После того, как Лека уехала, я выгнала его к чертовой матери. Он пытался вернуться, и не единожды, но я не хотела. Впала в депрессию, бросила работу, сидела дома и думала, думала, думала.

Она стряхнула пепел и посмотрела на Женьку.

– Все никак понять не могла, по кому я скучаю – по тебе ли, по ней, или по обеим сразу. Я же правду тебе сказала тогда – вы с ней очень похожи. Две стороны одной и той же медали. Только ты лечишь, а она убивает. Ты любишь, а она владеет. И потихоньку я начала понимать, что любила в ней тебя. Связь с тобой, связь с тем, кем ты для меня была.

Марина сделала еще затяжку и отвернулась. Женька видела, как она дрожит, как трясутся ее ладони.

– Я всегда была дерьмом, Женька, – с горечью продолжила она, – и зная это про себя, смирилась и даже кайфовала от этого, не замечая, как тяжелее с каждым годом становится убеждать себя в том, что это нормально. Ты первая увидела во мне что-то иное. Тебе нужно было не мое тело, а моя душа. Я – целиком. Все остальные хотели тело.

Она помедлила секунду, и сказала, решившись:

– Они были и после Леки, Жень. Мужчины, женщины… Я смеялась про себя, говоря, что вы с Лекой расширили мой диапазон половых партнеров, а сама каждый день медленно умирала. Ты показала мне тогда совсем иную жизнь, иные отношения. И я, напуганная, решила, что мне это не нужно. Понимаешь? Поверить в то, что это возможно, значило бы тогда обречь себя на громадный риск лишиться всего этого.

– А потом?

– А потом все закончилось. Не вдруг, и не в один день, это длилось месяцы, но в итоге этих месяцев настал день, когда я поняла, что уже второй вечер сижу дома, одна, и не хочу никуда идти, не хочу никому звонить, и вообще ничего не хочу.

Она выбросила сигарету за окно и тут же прикурила новую.

– С тех пор у меня никого не было. По началу я пыталась завести себе нормальные отношения, но не выходило – в конце первого свидания люди сразу тащили меня в койку, а как раз койка мне и не нужна была. И, знаешь, тогда я вдруг вспомнила о тебе. О том, что ты кричала мне, когда нашла те видеозаписи. Помнишь?

Женька помнила. Ее затошнило при мысли о том, что она видела тогда.

– Ты кричала, что они просто меня используют, что они даже имени моего не знают, что я для них – всего лишь тело. Тогда мне казалось, что это нормально. Теперь я поняла, что больше так не хочу.

– И тогда ты решила найти меня?

– Нет, – Марина криво усмехнулась, – тогда я задумалась о том, как же мне жить дальше. И поняла, что я не знаю. Вся моя прошлая жизнь оказалась разрушена, а новую я построить еще не успела. У меня не было друзей, никогда не было. Отношения с родителями оказались испорченными. И вдруг стало ясно, что никому я в этом мире не нужна, кроме всей этой толпы посягающих на мое тело.

Она замолчала, и Женя протянула руку и коснулась ее ладони. Их пальцы сплелись.

– Это было страшно и тяжело, – продолжила Марина, – но я старалась. Нашла нормальную работу, стала общаться с людьми, регулярно звонить родителям. А потом нашла вот это.

Свободной рукой она залезла в сумку и вытащила оттуда фотографию. Маленький кусочек картона, на котором поместились всего два лица – ее и Женькино. Улыбающиеся, счастливые, любящие.

– Помнишь? Это мы ездили с тобой в Петергоф, а потом я обрезала эту фотографию, чтобы она поместилась в кошелек. И увидев тебя на ней, а потом себя, я поняла – не прощу себе, если не попытаюсь. Всю жизнь буду жалеть. И попыталась.

Она убрала фото, и, перегнувшись через Женьку, отодвинула ее кресло назад. А затем изящным и легким движением вдруг оказалась у нее на коленях. Она сидела, положив ладони на Женькины плечи, и молча обводила взглядом ее лицо. Внимательно, медленно, прежде чем наклонить голову и коснуться губ легким поцелуем.

– Люби меня, – прошептала она, – прошу…

Женька выгнулась под ее руками, прижала крепче и поцеловала так, как мечтала поцеловать весь вечер – сильно, крепко, врываясь языком и покусывая губы. Ладонями она забралась под Маринино платье и погладила – от бедер до подмышек, от спины до ягодиц.

– Девочка моя, – шептала она между поцелуями, – моя девочка…

И ахнул гром, и на ветровое стекло обрушились потоки осеннего питерского дождя, и за пеленой его скрылись сплетенные в тесных объятиях фигуры.

– Не могу, не могу, – шептала Марина искусанными губами, – пожалуйста…

Она взяла Женькину ладонь в свою и опустила вниз. Волосы ее, растрепавшись, рассыпались по плечам, упали прядями на лоб, а глаза горели тем особенным светом, которого Женька никогда не видела раньше.

Маришка, любимая моя девочка. Рука, опущенная между твоих ног, не находит никакого белья – только жар, раскаленный, любовный, сладкий. И ты опускаешься на мои пальцы, медленно, до остервенения медленно, вращая бедрами и не отпуская моего взгляда ни на мгновение.

– Смотри на меня, – выдохнула Марина, сверкнув глазами, – я хочу, чтобы ты трахала меня медленно, очень медленно. Я хочу видеть каждую секунду, как ты это делаешь. Как ты меня любишь.

Они стали единым целым, и огонь растекался по венам одной, перетекая в другую. Женька держала Марину за талию, помогая ей подниматься и опускаться снова, и смотрела, смотрела, сливаясь в одно, безумное, кричащее от наслаждения, дрожащее тело.

Ей казалось, что прямо сейчас достаточно было бы и взгляда – они могли бы просто смотреть, и одним этим возноситься высоко-высоко, и снова пылать, сплетаясь в объятиях.

Губы Марины, приоткрытые, сухие, через которые было видно кончик языка, стали сосредоточением всех желаний в мире, всех чаяний. Раз за разом шептали они:

– Я твоя… Я только твоя… Я хочу принадлежать тебе целиком и полностью, всем телом и душой, каждой клеточкой моей и каждой мыслью.

– Я больше не могу, – откликалась в ответ Женька, – пожалуйста…

– Нет, – губы Марины изгибались, а бедра двигались еще медленнее, – каждую капельку, каждое мгновение хочу чувствовать тебя в себе. Скажи мне мое имя.

– Марина, – едва сдерживаясь, выдыхала Женя.

– Скажи еще.

– Марина. Любимая моя. Марина.

Женька почти кричала, сжав зубами губы, и неимоверным усилием заставляя себя не шевелиться. Она знала – одно движение, одно быстрое движение, сильное и страстное, и они обе забьются в судорогах наслаждения, сливаясь еще сильнее, еще крепче.

Ее тело горело огнем, даже через брюки она ощущала жар обнаженных Марининых бедер, даже через футболку – твердость ее сосков и мягкость груди. Но она не смела, не могла отвести взгляда, чтобы увидеть это, увидеть своими глазами.

– Я тону в тебе, – прошептала Марина, опускаясь снова, – тону в тебе, любовь моя…

И содрогнулся мир, а вместе с ним – все вокруг, и внутри, от пяток к сердцу, от ягодиц к глазам, и не стало больше отдельных взглядов, отдельных тел, отдельных людей – а только одна, бесконечная, всепоглощающая и разрывающая на кусочки любовь.

Любовь залила их потоком, подхватила ветром, и сделала возможным все на свете, и даже вне света все стало возможным тоже.

Сквозь новый поцелуй Женя опустила кресло назад, и, перелезая на заднее сиденье, потянула за собой Марину. Она рывком содрала с себя футболку, а следом за ней – Маринино платье. И прижала к себе ее тело, горячее, влажное, пахнущее сексом и страстью.

Марина изгибалась в ее руках, сжимала бедра, шептала что-то полуобморочно, тихо. Ее грудь под Женькиными губами наливалась тяжестью, а живот втягивался для того, чтобы через мгновение выгнуться навстречу.

Она вырвалась вдруг, и встала на колени, спиной к Женьке, и, оборачиваясь, одними глазами попросила:

– Возьми меня. Возьми, как ты одна умеешь, забирая себе всю меня, до остатка, до капельки.

И Женя обняла ее сзади, прижалась к мокрой спине, и, целуя шею, наконец выпустила свои желания на свободу. Она брала ее сильно, яростно, вминая в спинку сиденья, и не давая вырваться. Шептала на ухо: "Моя", и брала снова. Впивалась зубами в плечо, и снова, снова, снова.

Они двигались в такт шуму дождя, ударяющегося о крышу машины. Марина тянула руку назад, и запускала ладонь в Женькины волосы. Прижималась, отзывчиво, страстно, выгибалась навстречу.

И когда до конца оставалось совсем немножко, когда сил сдерживаться уже не осталось вовсе, Женька повалила Марину вниз, развернула лицом к себе и, наклонившись, поцеловала туда, где все еще оставались ее пальцы.

Ее язык поймал каждую судорогу оргазма, каждый вопль, каждое движение. И погладил, успокаивая.