Был ли этот незнакомец мужем леди Морган? Или лордом Рэнналфом Бедвином? Или самим герцогом Бьюкаслом? О, пожалуйста, подумала Энн, пожалуйста, пусть он не окажется герцогом. Хотя герцог, как говорили, был весьма красивым мужчиной.

Энн пожалела, что не повернула назад. Но сейчас было уже слишком поздно. Когда Энн подошла к нему ближе, двигаясь по тропинке, проходившей позади выступа, на котором стоял мужчина, то он, почувствовав ее присутствие, довольно резко обернулся.

Энн внезапно остановилась не более чем в двадцати футах от незнакомца.

На сей раз, она застыла от ужаса. К боку его сюртука был пришпилен пустой правый рукав. Но ее ужаснуло не это, а правая сторона его лица. Вероятно, это было игрой вечернего света, но Энн показалось, что там нет ничего, хотя потом она вспомнила черную повязку на глазу.

Это был мужчина с необычайно красивой левой половиной лица, казавшейся тем более нелепой, так как для гармонии не хватало правой половины. Красавец и чудовище одновременно – две несовместимые половинки одного целого. И внезапно его рост, и эти сильные бедра, и широкие плечи показались скорее угрожающими, нежели соблазнительными. И так же внезапно очарование надвигающейся темноты и мирная уединенность этого места наполнились опасностью и угрозой неизвестного зла.

Энн показалось, что мужчина сделал шаг ей навстречу. Не дожидаясь, пока он сделает еще один, Энн развернулась и побежала, почти спотыкаясь на неровной почве, дергая свой плащ, цеплявшийся за кусты утесника, и чувствуя острую боль от царапин на ногах. Она мельком подумала, что и чулки порваны в клочья.

Деревья, окружавшие внутренний парк, казались темными и угрожающими, когда Энн пробиралась сквозь них, шумя изо всех сил, чтобы дать знать о своем местонахождении. Когда она достигла луга, он показался ей устрашающе широким и чрезмерно открытым, но у нее не было другого выхода, кроме как пронестись через него в надежде, что, по крайней мере, она будет на расстоянии крика от дома, прежде чем незнакомец ее настигнет.

Но когда паника отступила, Энн быстро и еще опасаясь, оглянулась назад и убедилась, что она одна, что незнакомец не последовал за ней. И с осознанием этого к ней вернулось немного здравого смысла.

И глубокий стыд.

Разве она ребенок, чтобы верить в чудовищ?

Это был всего лишь мужчина, который пострадал от какого-то ужасного несчастного случая. Он так же, как и Энн, вышел подышать свежим воздухом. Он стоял, задумавшись и наслаждаясь одиночеством, спокойно созерцая окружающий пейзаж, по-видимому, плененный, как и она, его красотой. Мужчина не сказал и не сделал ничего хоть сколько-нибудь угрожающего, а только шагнул в ее сторону. Возможно, все, чего он хотел – это пожелать ей доброго вечера, а затем продолжить свой путь.

Энн ощутила крайнюю подавленность.

Она убежала от незнакомца только потому, что он был искалечен. Посчитала его чудовищем только из-за его внешнего вида. А ведь она всегда с нежностью относилась к слабым и увечным. Она обдуманно стала гувернанткой ребенка, который не был нормальным согласно определению нормальности, выдуманному обществом. Она нежно любила Пру Мор. И продолжает любить. И она всегда пыталась привить Дэвиду и девочкам в школе свое убеждение в том, что каждый человек заслуживает уважения, вежливости и любви.

И вот теперь она сама убежала в панике от мужчины, чья левая сторона лица была красивой, а правая – ужасно изувеченной. У него не было правой руки. Что же, спрашивается, он мог ей сделать?

Голод и стыд заставили Энн почувствовать головокружение. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вдохнула морской воздух, затем открыла их и направилась прямо туда, откуда только что пришла.

Уже явно стемнело, и Энн понимала, что ей не следует гулять одной в незнакомом месте. Но она чувствовала себя обязанной вернуться и, если возможно, искупить свою вину.

Она ступила на тропинку, по которой шла ранее. Остановилась, пытаясь определиться со своим местоположением. Посмотрев по сторонам, Энн решила, что да, именно на этом месте и стоял тот мужчина.

Но его больше здесь не было.

Его нигде не было видно.

Энн постояла какое-то время, опустив голову. Она могла бы пожелать ему доброго вечера и радушно кивнуть. Незнакомец мог бы ответить ей тем же. А потом она продолжила бы свой путь, довольная своим поведением и, сожалея о том, что что-то разрушило красоту этого человека.

Но она отшатнулась и убежала от него в страхе и отвращении. Что он почувствовал? Не так ли обращались с ним и другие люди? Бедняга. По крайней мере, все ее раны были душевными. Люди – особенно мужчины, смотревшие на Энн с восхищением и интересом, начинали избегать ее, только когда узнавали о том, что она была незамужней матерью. Но она могла хотя бы ходить по улице или тропинке среди скал, и никто не отворачивался от нее и не убегал в ужасе.

Как же она могла так поступить? Как она могла? И вот теперь она была достаточно наказана за то, что трусливо сбежала из дома. Она повела себя невежливо, даже хуже, по отношению к другому человеческому существу, которое ничем ее не обидело и не причинило никакой боли.

Вероятно, думала Энн, снова возвращаясь к дому, это был проходивший мимо незнакомец, который случайно забрел на землю герцога. Возможно, она больше никогда не увидит его.

Она презирала себя за то, что надеется на это.

Подходящим для нее наказанием было бы отправиться спать голодной, думала она, подойдя близко к дому и чувствуя, как ее желудок урчит от голода.

Всю ночь Энн никак не удавалось выбросить из своей головы мысли об искалеченном мужчине. Она не спала и думала о нем.

Бедняга. На что это похоже, жить с такой болью и уродством у всех на виду? Ох, и быть от этого таким одиноким!

Бедняга.

Но такая красота! Такое физическое совершенство столь жестоко разрушено!


Сиднем наблюдал за тем, как женщина уходила. На мгновение он подумал было пойти вслед за ней, но так он мог только усилить ее панику.

К тому же, он вообще не испытывал по отношению к ней никаких дружеских чувств.

Кто, к дьяволу, она такая? Вероятно, леди Аллин Бедвин? Она была единственной из всех жен Бедвинов, с кем Сиднем еще не был знаком. Но что она здесь делала одна? Почему с ней не было Аллина? И разве никто не предупредил ее, каким чудовищем был управляющий Бьюкасла?

Он был в другом мире. Точнее, он был в этом мире, но глубоко погруженный в последние бесподобные мгновения уходящего дня, когда солнце уже скрылось за горизонтом на западе, а ночь еще не вполне наступила. Это было изумительное сочетание серого и серебряного великолепия. Правая рука Сиднема зудела от желания покрепче обхватить кисточку, чтобы запечатлеть эту картину так, как он ее видел и ощущал. Но Сиднем сопротивлялся порыву согнуть пальцы этой руки, зная, что, попытавшись сделать это, он опять должен будет признаться себе, что это всего лишь иллюзия, что его правой руки, так же, как и его правого глаза больше не существует. И нет никакой кисточки. Ему пришлось бы признаться себе, что его видение действительности искажено, отсутствуют глубина и перспектива, сужено поле зрения – один глаз не давал верной информации его душе художника.

Но еще не наступил момент для такого признания. Красота все еще приводила его в восторг. Сиднем все еще был поглощен иллюзией счастья.

И вдруг что-то, что он уловил что-то краем глаза, а может быть, звук шагов, вернуло его в действительность (заставило его очнуться). Появилось ощущение, что он больше не один.

И когда Сиднем обернулся, там была она.

Или, возможно, возвращение к реальности произошло спустя мгновение после того, как он повернулся.

За мгновение до того, как это случилось, эта женщина, стоявшая на тропинке, казалась частью красоты этого вечера. Она была высокой и стройной, как ива, ее плащ развевался на ветру, открывая взору более светлое платье под ним. На ней не было головного убора. У нее были светлые волосы, возможно даже – белокурые, овальное лицо и прекрасные голубые глаза, хотя, говоря по правде, он видел все это одним глазом с расстояния двадцати футов, и поэтому не мог быть абсолютно уверен в правильности своего суждения, особенно в том, что касалось цвета ее глаз.

Эта женщина казалась воплощением красоты. На минуту Сиднем подумал…

О чем он тогда подумал?

Что она вышла из ночи, словно воплощение его мечты?

Было глупо даже предполагать нечто подобное, но, вероятно, именно такими были его мысли, прежде чем его резко вернули в реальность.

Но, он, несомненно, шагнул в ее сторону, не сказав ни слова. А она стояла, по всей видимости, ожидая его.

А затем Сиднем увидел ужас в ее глазах. А потом она развернулась и в панике убежала.

А чего он ждал? Что она улыбнется и раскроет ему свои объятия?

Он смотрел ей вслед и снова был Сиднемом Батлером – гротескным уродом. Без правого глаза и с багровыми шрамами от старых ожогов на лице, которые, парализовав там большинство нервов, тянулись вниз по всей безрукой правой стороне его тела вплоть до колена.

Он был Сиднемом Батлером, который никогда не будет снова рисовать, и ради которого ни одна красивая женщина не появится в ночи.

И хотя Сиднем уже давно перестал жалеть себя, но в такие моменты, как этот, когда его защита была ослаблена, жалость к себе возвращалась, как назойливый и непрошенный гость, чтобы мучить его. Он знал, что ему потребуются дни на то, чтобы вернуть душевное равновесие, чтобы напомнить себе, что теперь он, Сиднем Батлер – самый лучший и эффективный управляющий, которого герцог Бьюкасл нанял, чтобы следить за своими многочисленными владениями, – и это была оценка герцога, а не его собственная.

Он был Сиднемом Батлером, который научился жить один.

Без кисточки в его несуществующей правой руке.

Без женщины в его постели и в его сердце.

Он не стал задерживаться на уступе. Магия исчезла. Серебро ушло из моря, сменившись тяжелым серым цветом, который вскоре превратится в черный. На небе уже не было даже намека на закат. Ветер стал холодным. Пора было идти домой.