– Послушай, Вин, только что звонила моя мама… Ты помнишь наш прошлогодний Рождественский сочельник? Тогда с нами за столом сидел – даже не знаю, как назвать его, если я ему внучатая племянница, – «двоюродный дедушка», что ль, короче – брат моего деда, Игнаций, такой худой старичок, которого мама привезла из Белостока. Ты должен помнить его! Вы сидели с ним рядом за столом. Через два года ему стукнуло бы сто лет. Мама позвонила его племяннице, которая давно уже живет в Швеции, звонила-то с поздравлениями, а узнала, что Игнаций вот уж три недели как умер. Никто из наших не знал, что он умер. Мама рассказывала, что две недели назад его мертвым нашли в кресле, а в комнате было несколько градусов ниже нуля, потому что окно было открыто настежь. Его случайно обнаружил почтальон, принесший пенсию. Мама говорит – хотя это ужасно, – что «Господь Бог наконец-то про Игнация вспомнил и смилостивился над ним, забрав его к себе на праздники». С одной стороны, мама права. Игнаций жил слишком долго. Похоронил свою жену, младшего брата, а потом и обоих своих детей. Его сын погиб в автокатастрофе в Германии, а дочка умерла от рака. Это, наверное, страшно: пережить своих детей. Кузина из Швеции рассказала маме, что дедушка Игнаций умер во сне и что, по словам почтальона, покойник улыбался…

* * *

Как же не помнить дедушку Игнация! Добродушный такой старичок с вечно слезящимися голубыми глазами, из которых лучилась то радость, то печаль. Его всё трогало до слёз. Когда он смотрел на Джуниора, ползающего по ковру, то от умиления плакал, когда преломлял с кем-нибудь облатку, ему от нахлынувших чувств не хватало слов, когда Агнешка ставила на стол супницу с борщом, у него от предвкушения тряслись руки. На всё происходившее во время рождественского застолья он реагировал как сверхвпечатлительный ребенок, впервые принимавший участие в этой мистерии. Рассказал о своем первом оставшемся в памяти сочельнике. И хоть было ему тогда семь лет, он всё как сейчас помнит потому, что получил в подарок свои первые ботинки. В школу пошел в своих собственных ботинках. Причем самых настоящих, кожаных, а не в чунях из фетра, как какой-нибудь подмастерье. Что ни говори, школа – важное событие. Дома были керосиновые лампы, а на елку проволокой прикрепляли настоящие свечки. Перед полуночью дядя взял его за руку и повел к овину послушать, что там Мучка промычит человеческим голосом. Простояли перед дверью на морозе с полчаса. А Мучка ничего за это время не промычала ни человечьим, ни даже своим, коровьим голосом. «Не было бедняжке с кем поговорить, потому что у отца была только одна корова, пане Винсентий», – рассмеялся старичок. Вечером, после пения колядок, разговаривали о старости. И тогда дедушка Игнаций сказал ему, что хотелось бы «уже отойти на вечный покой, потому что такая долгая жизнь – это уже не награда, а наказание».

Сидя на диване рядом с дедушкой Игнацием, он вспомнил своего учителя по литературе из лицея в Нанте. Седые до плеч волосы, очки в роговой оправе, брюки из вельвета в крупный рубчик и непременный галстук-бабочка даже на пестрых сорочках. Он заразил его – впрочем, не его одного – страстью к чтению. Приносил на уроки книги, которые не входили в школьную программу. Одно из занятий он посвятил теме смерти. Тогда они читали «Все люди смертны» Симоны де Бовуар, к которой из-за ее образа жизни и высказываний во Франции относились одни с почитанием и восхищением, а другие – с презрением и ненавистью. Герой ее книги – средневековый князь Раймондо Фоска, который после того, как принял какую-то таинственную зеленую микстуру, стал бессмертным. Де Бовуар проводит Фоску через семь веков мировой истории, что само по себе захватывает. Но их учитель литературы сосредоточился на другом. Желанное бессмертие стало для Фоски проклятием. Он становится свидетелем ухода в мир иной всех, кого он любил, и знает, что тех, кого он полюбит, тоже заберет смерть. Фоска теряет смысл жизни и, будучи бессмертным, становится «до смерти несчастным». В конце концов он попадает в сумасшедший дом. А еще их учитель приводил цитату из Гёте: «Смерть – уловка природы, чтобы в жизни было больше жизни», потому что лишь сознание смерти подталкивает людей к действию. Без смерти вообще не было бы человечества, потому что эволюция осуществляется через отмирание старых форм жизни и замену их новыми формами, более подходящими. После рождения мы получаем в сущности – хоть и в переносном смысле – два акта: рождение и смерть. Так он считал. Во время их занятий он не высказал этого прямо, но им, ученикам, было ясно, что он поддерживает эвтаназию. Он четко заявил, что не разделяет взглядов Церкви на самоубийц, которых она трактует как грешников, не имеющих права даже на достойное погребение. И если права выбора момента рождения мы лишены, то право выбора момента смерти иметь должны. А еще он помнит, что именно в связи с книгой де Бовуар они обсуждали на уроке проблему вытеснения смерти – этого, как ни парадоксально это звучит, естественного и неизбежного элемента жизни – из сознания людей. Учитель говорил, что для нынешнего гедонистического общества, в котором ты обязан быть молодым, прекрасным и счастливым, разговоры о смерти звучат болезненным диссонансом, нарушающим хорошее самочувствие.

Естественно, он помнит дедушку Игнация и вполне допускает, что эта улыбка на его лице через две недели после смерти выражала радость, что настал-таки долгожданный момент.

* * *

Из раздумий его вырвал голос Агнешки, которая тем временем вернулась к плите. Указывая на коробку с бутылками вина, она сострила:

– Вижу, ты побывал в пещере нашего Аладдина – пана Зигмунта. Молодец. Пора бы уже пригласить его к нам с женой. Хотелось бы наконец познакомиться и послушать. Джуниор уже почти здоров, как сам видишь. Все шарики поотрывал, зато у меня было время что-то приготовить. Сходи-ка в подвал и принеси елочные украшения. И гирлянду не забудь. Пора наряжать елку. Включи, пожалуйста, колядки. Уже четвертый час, а у нас в доме еще ни одной колядки не прозвучало. Хочу создать настроение. Можно и французские колядки, если хочешь…

Он подошел к проигрывателю и из стопки лежавших на полке пластинок достал свою любимую. И не польская, и не французская – подумал. Вообще без слов. Одна музыка. Зато какая! Маэстро Мантовани со своим оркестром. О том, что знаменитый оркестр под управлением Мантовани записал в пятьдесят седьмом году целый диск колядок, он узнал от молодого культпросветработника в одно из Рождеств в тюрьме, то ли в Тшебини, то ли в Бялоленке. С обеда до ужина тюремный радиоузел передавал мелодии мировых рождественских песнопений, коленд в непривычной для уха, классической аранжировке. Тогда он узнал интересную историю этого лонгплэя. Мантовани записывал его дважды. В первый раз в 1953 году – монофоническая запись на виниловой пластинке. Во второй раз – четыре года спустя, в Лондоне, когда появилась современная техника стереозаписи и стереовоспроизведения. Со стереовариантом на виниловой пластинке Мантовани попал в топ-лист, оставшись там на много лет, причем не только в предпраздничный период. Потом эту запись с виниловой пластинки, чуть-чуть подправив, перенесли на CD. Вот как раз компакт-диск и купил молодой работник культуры и просвещения во время поездки в Берлин и принес в студию, как он иронично называл маленькую комнатку в здании тюрьмы без окон с примитивным проигрывателем и парой микрофонов. Он решил, что хватит мучить людей колядками в исполнении ансамбля «Мазовше». Начальник тюрьмы, естественно, купить диск Мантовани не мог – бюджет польских тюрем позволяет приобретать только польских исполнителей, – так что пришлось парню принести свой из дома. Перед тем как пустить диск по тюремной радиосети, запись прослушал начальник, который о Мантовани никогда ничего не слышал и поэтому должен был убедиться, что пластинка не содержит ничего подрывного и не подтолкнет контингент к агрессивным действиям. Когда же начальник счел, что «это ведь почти как наш Шопен», выдал письменное (а то как же!) разрешение на воспроизведение по радиосети. Таким образом в то Рождество оркестр Мантовани проник через матюгальники на кухню, в прачечную, на прогулочный двор, но главное – в камеры.

– Откуда ты знал, Вин? – вздохнула Агнешка, когда раздались первые звуки. – На тебя можно положиться. Прекрасное исполнение…

Он подошел к Джуниору и взял малыша на руки. Тот сначала повырывался, потому что непременно хотел быть поближе к елочке, но, когда папа подошел с ним к стоявшей у плиты маме, успокоился. Музыка заполнила всё пространство. Они стояли рядом, малыш потянулся к маме, крепко обхватил ее за шею и прислонился своим личиком к ее лицу. Винсент поцеловал сына и обнял жену.

– Я люблю вас, – сказал он тихо.


В подвале он быстро нашел коробки с украшениями, но никак не мог найти сумку с лампочками. Он помнил, что в прошлом году обмотал проводом крестовину и уложил в голубую икеевскую сумку. Когда убирают такие вещи после праздников, обычные люди обычно не думают о том, что на следующий год клубок придется долго разматывать. Праздник Рождества через год для большинства – это как через тысячу лет. Но он как раз подумал. Тюрьма деформирует ход времени больше, чем все эти непонятные для него теории Эйнштейна, из которых он помнит лишь забавные анекдотцы о полете в космос одного из братьев-близнецов, который вернется на Землю через десяток-другой лет и будет моложе своего оставшегося на Земле брата. В тюрьме всё точно посчитано. Во всяком случае, именно так было у него. Другие тоже считали. Каждый по-своему. Те, кому повезло, на пальцах одной руки, те, кому повезло меньше, – на пальцах двух рук, но были и такие, кому и этого было мало. В школе жизни он прошел каждую из этих арифметик.

Рождественские сочельники до выхода на свободу считает каждый, даже такие атеисты, как он, потому что религиозный контекст празднования так называемого бдения накануне рождения Христа, как он заметил, это на самом деле всего лишь обросший мифами, легендами и волнующими ум и душу притчами предлог. Такой день, пусть хотя бы раз в году, людям очень нужен, потому что он их сближает, соединяет, скрепляет и в каком-то смысле облагораживает. Как никакой другой, он наполнен добротой, напоминает о самом главном в жизни человека: о любви, семье, единении. А в том, что это пресловутое рождественское бдение напоминает людям о Боге, он уверен не был. Лично он не знал никого, кто признался бы ему, что рад сочельнику потому, что хочет это время провести в бдении. Все-таки, наверное, главное – надежда, которую каждый год под конец декабря всем несет Церковь своим популистским обещанием: ты можешь хоть в хлеву родиться и все равно стать Богом.