– А вы разрешите мне дружить с ними?

– Конечно…

– Это хорошо, – заключил мальчик, – у вас будут хорошие дети, воспитанные.

И он побежал вверх.


Утром Дима заскочил на работу и там узнал подробности болезни Ярового: уже приболевший, он, видите ли, днем обедал с простуженным приятелем, ему очень надо было. А ближе к концу рабочего дня так расчихался, что одна сердобольная сотрудница отвезла его домой, по дороге заскочила в аптеку, купила лекарства и заставила измерить температуру. Градусник показал тридцать семь и два. Как известно, любой мужчина при температуре тридцать семь и один пишет завещание, так что сотрудница не покинула Юру, пока он не дозвонился сестре. Несмотря на слабый голос братца, сестра не приехала, а прислала какую-то девчонку с лимонами, имбирем и чесноком. И сотрудница передала девчонке свой «пост».

Ближе в одиннадцати часам Хованский купил цветы, заскочил к Яровому, и тот, в маске на пол-лица, закутанный в толстый халат и поблескивающий розовой лысиной, отдал Диме довольно увесистый пакет. Давинчи мягко поскуливал и выглядывал из-за халата, глаза у хозяина и пса были одинаково печальными. Прощаясь, Яровой предупредил, что отец Николай утром на службе и освободится к часу дня.


Машин на трассе было мало, двигались осторожно – утром снова был дождь. К отцу Николаю Дима приехал в половине третьего. Он решил, что в доме священника будет толпиться народ, как это бывает в день рождения начальства, но народа не было, только белолицая и белобровая женщина лет сорока с добрым лицом, в платке, темном платье и переднике. Ходила она бесшумно.

Отец Николай передал женщине розы и открыл пакет, после чего долго вздыхал и благодарил, любовно выкладывая каждый томик на большой буфет. Когда полное собрание сочинений было рассмотрено и разложено, Дима попросил разрешения выйти и осмотреть маячки на стенах церкви – его люди приезжали в ноябре, но вчера был неожиданно теплый ливень, мало ли что.

– Проведу вас, – сказал священник, – обрыв опасный, знаете ли.

Маячки были на местах.

– Довольны? – спросил отец Николай, останавливаясь у могилы философа.

– Да, доволен.

– Ну, а теперь к столу, – гостеприимно пророкотал священник, – а то бульон остынет.

В столовой, аккуратно придерживая черную рясу, отец Николай сел на солидный деревянный стул с высокой спинкой. Дима опустился на такой же.

Вино и водка на столе были, но, узнав, что Дима не останется на ночь, священник распорядился унести графины. Первые минут десять Дима чувствовал себя немного скованно и разговор не выходил за пределы тем о состоянии церкви, возможных проблемах с фундаментом в будущем и удивительно теплом декабре. Но хорошо натопленная столовая, увешанная картинами библейского содержания, и горячий суп с пирожками согрели душу и тело и способствовали неторопливой беседе.

– Отец Николай, хочу спросить…

– Да, спрашивайте, – предложил священник, придерживая бороду, чтобы она не попала в суп.

– Сегодня ваши именины, а когда вы родились? Год мне не нужен, мне дата нужна – я хотел бы поздравлять вас с днем рождения.

Священник стукнул ложечкой, положил надкушенный пирожок на маленькую тарелочку и задумался.

– Вы в Бога верите? – спросил он неожиданно, так что Дима вздрогнул.

– Нет, не верю.

Отец Николай вытер губы накрахмаленной белой салфеткой и приосанился.

– У каждого своя дорога жизни, своя дорога к Богу. Я, знаете ли, пришел к Богу уже в зрелом возрасте.

– А как это случилось? – с неподдельным любопытством спросил Дмитрий.

– Давайте покончим с первым, а потом я расскажу. – Отец Николай снова склонился над тарелкой. – Простите, не люблю холодный суп, особенно зимой.

Разговор они продолжили, когда унесли глубокие тарелки.

– Случилось это после войны, после Отечественной войны, а до нее я воевал на Финской. – Отец Николай ковырнул вилкой картофель – наверное, хотел убедиться, что хорошо прожарен, – и отложил вилку в сторону.

Дима удивленно поднял брови:

– На Финской?

– Да, молодой человек. Даже не знаю, как я дожил до таких лет. Так вот, на Финскую меня провожала любимая девушка, мы вместе учились в школе. Она писала мне письма. Хорошие были письма, – он задумчиво улыбнулся, – они поддерживали меня. Да… С Финской я сразу попал на Отечественную, и летом сорок первого меня тяжело ранило. Очнулся – а надо мной немцы стоят. В немецком плену я пробыл до сорок пятого, а для всех я пропал без вести, так-то… Из плена меня, ну, и таких, как я, прямиком отправили в ГУЛАГ, откуда я чудом выбрался в пятьдесят втором. Приехал домой – я тогда жил в Харькове – родители, понятно, чуть разума не лишились от счастья – я был единственным сыном. А девушка моя к тому времени уже вышла замуж. Вот представьте, прихожу я к ней через столько лет – у нее муж, сын, работа… М-да…

На какое-то время отец Николай замолчал, а потом продолжил:

– И все началось снова. Она хотела уйти от мужа, но я был против. Я бы ей всю жизнь испортил, и сыну тоже. Вы не знаете, Дмитрий, что это за времена были, особенно для таких, как я.

– Я читал.

– Читать – это совсем другое. Так вот… Мне нельзя было жить в больших городах, и я уехал в село недалеко от Харькова, работал в лесхозе сторожем, сторожил кабинет директора по ночам, а днем работал на лесопилке. Если заводились лишние деньги, я посылал ей и родителям. И вот однажды деньги вернулись. Я почувствовал неладное, но боялся поехать к ней, страшно боялся, а потом получил письмо от родителей, что она умерла, сердце остановилось. М-да… Поехал. Муж ее могилу показал. Вернулся я домой – сразу на работу. Лесхоз наш располагался в бывшем имении помещика. На дежурстве я обычно сидел за столом директора, прямо возле сейфа. Сижу я за этим столом, голову обхватил руками, а тут телефон звонит. Ночью. Такого еще не было – лесхоз не больница скорой помощи. Я даже не думал подходить, решил, ошиблись номером. Сижу, слушаю, а он звонит. Вдруг какая-то сила заставила меня подняться. Встаю, делаю шаг – и вдруг туда, где я только что сидел, падает тяжеленная люстра. У люстры этой внизу такая капелька острая была, как наконечник стрелы, и вот этой капелькой она в стул воткнулась, а потолки в здании были высоченные. Лампочки лопнули, висюльки разлетелись, темнота, а телефон звонит. Я снимаю трубку и слышу ее голос, еле слышу, далеко-далеко… «Сашенька, я люблю тебя». Вот так-то, молодой человек. И случилось это девятнадцатого декабря. Утром я написал заявление и ушел. К Богу ушел. – Отец Николай снова принялся за еду. – В ту ночь Бог подарил мне новую жизнь, новое имя, и нет у меня другого дня рождения, кроме этого.

– А в миру вы Александр?

– Нет, я теперь Николай и для мира тоже. – Священник прервался, но вилку не отложил и посмотрел сквозь Диму. – Я не мог оставаться Александром, да и вообще не мог оставаться тем человеком, мне же нельзя было жить в городах, а я хотел учиться. Мне ничего было нельзя, только умереть можно. Вот я и решил умереть, вернее, изменить имя и фамилию. И я стал Николаем, это имя в моем паспорте. И день рождения у меня другой, девятнадцатое декабря.

– А что, в то время поменять имя было просто?

– Что вы! – священник махнул рукой. – Мне добрые люди помогли. Это было очень сложно. Мне пришлось далеко уехать, в Мурманск, а уже оттуда я вернулся Николаем. Пошел работать на плиточный завод, добрые люди свели меня там с бывшим священником, он Богу служил сердцем, а не в церкви, потому что в то время под рясами священников были энкавэдэшные мундиры. Он и стал моим наставником, проводником к Богу, а работал бухгалтером тут же, на плиточном. В это время Сталин сдох, прости Господи, – отец Николай перекрестился, – но легче жить не стало. Наставник посоветовал идти учиться, и я пошел в политехнический на вечернее, по плиточному делу. А сан принял в девяносто первом. – Он помолчал и снова продолжил: – Я, молодой человек, встречал очень много людей, которые вот так, как я, становились другими. Люди идут на это не от хорошей жизни.

Они проговорили до сумерек, и первым спохватился отец Николай:

– О, скоро стемнеет, да и гололед может быть. Может, все-таки заночуете, а завтра утром с Божьей помощью отправитесь в дорогу?

– Спасибо за гостеприимство, но не могу, дела.

Дел действительно было много. Завтра с утра на работу, а в обед он поедет с Катей за покупками: у нее ни тапочек нет, ни халата, ни шампуня. Она согласилась при одном условии – за все заплатит сама. Ладно, там видно будет.

А потом снова на работу.

Священник проводил до машины.

– Спасибо, молодой человек, за подарок и приятную беседу. Передайте нижайший поклон Юрию… И вот что я вам еще скажу. – На его лице появилась мягкая улыбка. – Вы не поверили моему рассказу о телефонном звонке, решили, что старец совсем выжил из ума…

– Ну что вы! – воскликнул Дима и покраснел: он действительно счел этот рассказ выдумкой и, конечно, чем-то себя выдал. – Я… я просто не знаю, как к этому относиться.

– Как бы вы к этому ни относились, – священник интонацией выделил слово «этому», – законы мироздания продолжают действовать, а вы можете им помочь. – Он сделал упор на последней фразе.

– Помочь? – учтиво спросил Дмитрий и немного напрягся – он не любил беседы на философские темы, считая их бесполезной тратой времени. – Зачем?

Отец Николай посмотрел ему в глаза:

– Это только вы знаете, Дмитрий… Есть два взгляда на жизнь: первый – чудес на свете не бывает; второй – все, что происходит, – сплошное чудо.

– Альберт Эйнштейн, – вежливо продолжил Дима.

– Как давно вы ждете чуда? – Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба.

– Я?! – Дима ткнул пальцем себе в грудь и покраснел. – Я не жду чуда, я сам строю свою жизнь.

И тут, как по мановению волшебной палочки, у Димы на глазах лицо священника стало изменяться, розоветь – перед ним стоял не отец Николай, а настоящий святой Николай. Только без мешка с подарками.