Не переставая болтать, Люда поставила на стол блюдо с горячей картошкой и наконец села.

– Да… – протянула она, подперев рукой подбородок. – Бедная Лена.

– Да… – сказал Тарас, придвигая стул. – Даже не знаю, что сказать.

Он взял запотевшую бутылку водки.

– Ты на машине? – Тарас собрался налить рюмку Диме.

– Нет.

– А ты будешь? – Он посмотрел на Люду.

– Наливай, – Люда махнула рукой, – ну ее к черту, эту бухгалтерию, сегодня не до нее.

– Ну что, ребята, – Тарас наколол на вилку крошечный маринованный огурчик, – выпьем за здоровье Лены. И чтоб седьмой раз все получилось. – Он выпил и скривился. – Цифра семь счастливая.

– Седьмой? – спросила Люда, хрустя таким же огурчиком.

– Да, седьмой. – Тарас наколол селедку. – А какой?

– Ой, милок, ты сильно ошибаешься!

– Ты о чем? – вмешался Дима.

– О чем? – Люда сверлила его глазами. – А ты не догадываешься, о чем? Тарас, плесни еще, – она подставила рюмку.

Выпила и вмиг раскраснелась. Закусив шпротиной, она набросилась на картошку, плавающую в сливочном масле и щедро посыпанную укропом.

– Дима, я думаю, пришло время тебе кое-что узнать, – сказала она с набитым ртом. – Тарас, налей.

– Тебе хватит, – слабо возразил муж.

– А я хочу! Наливай, сказала!

Тарас пожал плечами и исполнил просьбу жены. Люда выпила залпом и положила на тарелку хрустящее крылышко копченой курицы.

– Дима, ты, конечно, знаешь, что твоя теща была еще та стерва.

– Ты всегда недолюбливала тетю Тому, – упрекнул Тарас.

– И было за что! – парировала раскрасневшаяся Людмила.

– Люда, – Тарас постучал пальцем по краю стола, – не надо сводить счеты с теми, кто не может ответить, это грех.

– Это кто тут о грехе заговорил? – усмехнулась Люда. – Молчи в тряпочку, святоша, на тебе клеймо негде ставить! И на родне твоей тоже! Я не свожу счеты, я хочу, чтоб Дима знал правду. Ту, что я своими ушами слышала.

– По-моему, ты уже напилась…

– Дай ей сказать, – вмешался Дима. – Ведь это меня касается.

Тарас с грохотом отодвинул стул:

– Я не хочу ничего слышать! Их уже нет, а вы!..

– Ну и иди отсюда. – Люда махнула рукой и проводила мужа взглядом. – Ты прости, что я так, особенно сейчас, – продолжила она после того, как Тарас со стуком закрыл за собой дверь. – Ты должен знать. – Она выдержала паузу. – Лена была беременна пять раз, а не шесть. – Она положила на тарелку обглоданную куриную косточку и вытерла губы и руки салфеткой.

– Пять?

– Да, пять.

– Как это?

– Все очень просто. – Люда сцепила пальцы и уперлась локтями в стол. – В то лето, ну… перед вашей свадьбой, мы были у бабы Иры, помнишь?

– Конечно помню.

– Надо же, а лет немало прошло, – хмыкнула она, откинувшись на спинку стула и вытащив сигарету из пачки.

Еще бы ему не помнить – в этот день у Лены сорвалась первая беременность. Это был день рождения Ирины Андреевны, собралась вся большая семья Прокопчуков. И Хованских, конечно, пригласили. Еще он помнил этот день потому, что сильно надеялся на то, что у него хватит сил оставить Лену. Он помнил, как шел к воротам – от них две минуты до Ботанического сада, до свободы, как в голове мелькнула шальная мысль: «Исчезнуть прямо сейчас! Чтоб решили – пропал! Убили и закопали». Только отца надо предупредить, а уж он маме скажет. Они его поймут и простят. Вдруг он услышал крик Тамары Николаевны: «Дима! Лене плохо!» Он вернулся к дому. Лена сидела на скамейке, прижав к животу руки, а по ногам текла кровь.

– Я мыла помидоры в кухне, – Люда прикурила и выпустила кольцо дыма, – а Тамара Николаевна и Лена в саду сидели. Окно было открыто. Слышу, Тамара Николаевна говорит: «Держи руки внизу живота и кричи. Не подпускай к себе Ларису Алексеевну, она нас раскусит». А Лена спрашивает: «А бабушку?» – «Бабушка в курсе». А Лена снова: «А если Лариса Алексеевна спрашивать будет? А вдруг такое спросит, что я не отвечу?» Тут Тамара Николаевна: «Ничего она не спросит, гинеколог тут я! В скорую пусть тебя отнесет Дима». А Лена опять: «Мама, я боюсь», а та ей: «Не перечь! Ты что, хотела симулировать это в доме Хованских? Или на улице? Сейчас или никогда! У тебя свадьба через четыре дня, ты сразу летишь в Болгарию, деньги уже заплачены». Та в слезы. А тетя Тома ей жестко так: «Бояться надо было, когда врала про беременность. Юбку подними!» Я смотрю, а она Ленке на ноги кровь льет – в больнице, видимо, взяла. Вот так, Димуля… Чего не закусываешь? Эй! Ты куда?

Дима схватил пальто и скрылся в темноте, поглотившей город.

Глава 10

Перед сном он позвонил дяде Вале, потому что мамин брат был лучше любого снотворного и любого антидепрессанта. Он умел подобрать такую интонацию и такие слова, что сразу становилось легче – проблема казалось пустячной, а горе – не таким тяжелым. После разговора Дима сразу уснул.

К Лене Дима пришел утром.

Разговор был напряженным. Лена отвечала на вопросы так, как будто у нее сгорел дом, а Дима интересовался, переживает ли она из-за старого сломанного стула, который много лет назад забросили на чердак. Она так и сказала ему – про стул и чердак.

Он не обиделся. Обижаться он уже не мог – Лена уничтожила его сердце. И его жизнь.

Он смотрел на жену и ничего не чувствовал.

Она смотрела на него сухими глазами.

«Уезжай», – сказала она.

И он уехал.

В киевской квартире пахло пылью, затхлым воздухом и еще чем-то. Так обычно воняет из канализации, если долго не бывать дома. А всего три дня назад запаха не было или он его не чувствовал. Он постоял в коридоре и, не раздеваясь, пошел в столовую. Там он пробыл дольше, чем в коридоре, – обдумывал, что выпить. Напитков было три. Он выбрал виски. Налил полстакана и пошел в кухню за льдом. По дороге ударился рукой об угол, разбил стакан, залил пальто и обои.


Он тупо смотрел, как виски затекает за плинтус. Даже на корточки присел.

В кухне он повертелся, открыл окно и сел за стол, как был, в пальто. Внизу, во дворе, шумели дети, лязгали двери подъездов, лаяли собаки – март набирал силу…

Дима успокоился, только когда все со стола разлетелось по полу кухни. Хрустя осколками, солью и леденцами, он вышел в коридор. В кармане зазвонил телефон.

– Дима, привет, – сказал дядя Валя, – ты где?

– В Киеве.

– Правда? А где? На работе?

– Нет, я дома.

– А-а… Ну, тогда давай к нам, у нас тут борщ вкусный, Катя сварила под моим чутким руководством.

– Спасибо, но я немного устал. Давай завтра…

– Завтра борщ будет не такой вкусный.

– Неправда. Ты всегда говорил, что на второй день борщ вкуснее.

– Дима, ты должен поесть!

– Дядя Валя, я очень устал, я не хочу есть, я хочу спать.

– А что у тебя на ужин?

– Не знаю. Выйду, куплю что-нибудь.

– Ну ладно, отдыхай.

Дима облегченно вздохнул, но отдохнуть ему не пришлось – через пятнадцать минут дядя Валя стоял на пороге с сумкой.

– Я не буду тебе мешать, сразу уйду, – сказал он, ставя сумку на пол. – Тут котлеты, компот, борщ в термосе, еще горячий. Сало с чесноком в баночке. Сметана в пакете. Ты сколько дней не брился?

Дима потрогал щетину.

– Сутки. А вообще, не знаю.

– Не знаешь? А когда ел последний раз?

– Ну… в поезде пил кофе, булку съел. Я не хочу есть.

– Хочешь не хочешь, а я покормлю тебя и сразу уйду, честное слово.

Дядя Валя снял пальто и хотел снять туфли, но Дима остановил его:

– Не надо, порежешься.

– Порежусь? Где? – Он окинул глазами прихожую.

– Да я тут немного насорил. – Отступая к кухне, Дима неопределенно взмахнул рукой.

Дядя Валя взял сумку и, вытянув от нетерпения шею, последовал за Димой.

– Ни-че-го се-бе, – по слогам произнес он, остановившись на пороге кухни. – М-да… – Он поставил сумку на пол. – Без Фрекен Бок нам не обойтись.

– Фрекен Бок?

– Да, без Кати.

– Нет-нет, – Дима замахал руками, – я позвоню в агентство, и мне пришлют уборщицу.

– Вот прямо сейчас?

– Ну, не прямо сейчас. Сейчас мне не нужно.

– Слушай, хватит выпендриваться! Ты как собираешься тут жить? Знаешь что? Ты никуда не собираешься звонить и бриться не собираешься. И вообще ничего не собираешься делать! – Он наклонился. – А это что? – Он потрогал обои и лизнул палец. – Ни черта себе!

– Дядя Валя…

– Молчи! И слушать не хочу! – Он рубанул ладонью воздух. – Хочешь хлестать горе стаканами? На здоровье. Только в чистоте это делать приятнее, я на себе проверил. Вернее, Катя на мне проверила. Где у тебя пылесос?

– В кладовке.

Дима показал на дверь рядом с гардеробной.

– А веник есть?

– Да, возле пылесоса.

– Знаешь, почему у меня всегда не убрано? – спросил дядя Валя, возвращаясь из кладовки с веником и совком.

Дима пожал плечами – он не знал. Просто у дяди Вали всегда было не убрано, и это не вызывало у него удивления.

– Все женщины, которые приходили ко мне, старались навести порядок, а я боялся.

– Чего боялся? – вяло спросил Дима.

– Что уберет и останется. Насовсем.

– Слушай, я не боюсь, что Катя останется, ты меня знаешь.

– Да, я тебя очень хорошо знаю, поэтому помолчи, пожалуйста. Так вот, я стал бояться женщин и порядка. – Дядя Валя принялся сметать большие осколки в совок. – Потом заметил, что по утрам не принимаю душ, не всегда, а так, иногда. Потом забывал побриться. А потом женщины перестали приходить ко мне… Вот так я остался один. Совсем один. А ведь я хотел семью, двоих детей, мальчиков. А теперь я мытый, бритый, в квартире чисто, но я старый и никому не нужный.

– Неправда, ты не старый и ты мне нужен.

Дядя Валя выпрямился и усмехнулся:

– Ты тоже нужен мне, Малыш. И я не могу видеть, что ты не бреешься, что ходишь по квартире в пальто и в твоей жизни черт знает что происходит!