– Где это ты ходишь?

Я резко затормозила, буквально вывалившись из своих мыслей. Оказывается, я уже стояла перед своим подъездом.

– В магазине хожу. – тупо ответила я. – А ты кого-то ждешь?

Лешка вышла на свет и отрицательно покачала головой.

– Вообще-то жду тебя. Давай сумку, помогу.

– Это зачем ты меня ждешь? – спросила я, протягивая ей пакет и ступая в подъезд.

– Ну, просто шла мимо, решила зайти, тебя проведать. Иди, не останавливайся. И чего ты в этот пакет положила? Кирпичи?

– Нет, там «небеса». – я осторожно нащупала ногой первую ступеньку.

– Тяжелые они у тебя.

– Всего лишь пара бутылочек. – она хмыкнула мне в спину что-то неопределенное.


Поковырявшись в кармане, я выудила ключи и попыталась вставить их в замочную скважину. Ничего не вышло. За спиной что-то зашуршало – раздался щелчок, и замок осветился чуть живым огоньком зажигалки. Свет жил долю секунды, но этого мне хватило, что бы впихнуть ненавистный ключ в замок.

– С каких пор у тебя есть почти целая зажигалка? – съязвила я, открывая дверь и, не оглядываясь, проходя в коридор. Не услышав шагов за спиной, я повернулась к дверному проему.

– Ну что? Будешь там стоять, или зайдешь?

– А ты сильно пьяная?

– Пока еще нет, но скоро буду очень сильно. А что? Да ты не переживай, я не кусаюсь!!!

Я в два шага оказалась у двери и, схватив ее за руку, втянула к себе в дом и захлопнула дверь.

– Давай пакет. – Она молча отдала мне сумку, но осталась стоять на месте. Я прошла на кухню и поставила сумку на стол. «Небеса» сразу же заняли свое место в холодильнике, фрукты я свалила в раковину. Мыть или не мыть – вот в чем вопрос? Я открыла кран, и вода хлынула на гроздья винограда, сбивая спелые ягоды с веточек. Прополоскав таким нехитрым способом большую часть фруктов, я скинула их в большую пластиковую вазу. Глупо рассчитывать, что за это время «небеса» остыли, не люблю теплое вино – пока оно холодное, в нем восхитительный вкус винограда и лета. Ладно, будем пить теплое, потому что ждать я не хочу никак. Выудив из холодильника только что водворенные туда бутылки и взяв в другую руку вазу с фруктами, я пошла в комнату. Сунув бутылку Лешке, которая уже примостилась в углу дивана, я сделала большой глоток из своей бутылки.

– Там в коридоре разбитая бутылка, – мрачно сообщила Лешка.

¬- Ну и что? Мне какое дело. – выдохнула я, и, выхватив из вазы кисть винограда, сползла на пол.

– Пойдешь пьяная, наступишь…

– Откуда в тебе столько мрачности? Оракул, предскажи что-нибудь веселое, – посоветовала я, прикрывая глаза и отдаваясь пьяным волнам в голове.

– Ты пьешь вино из горла, закусывая его виноградом, лежа при этом на полу, и ты настолько пьяна, что стекло в коридоре тебя совершенно не волнует.

– Ну, а что в этом такого? Если тебя это травмирует, то веник и совок в ванной. Если нет, то перестань читать мне мораль. Тебя, кстати, молчание не напрягает? – подала я тонкий намек.

– Нет, ты хочешь помолчать?

– Точно! – я приподнялась и сделала еще один глоток. Закинув следом виноградину, я блаженно откинулась назад.

Я слышала, как Лешка встала с дивана, какое-то время она, мрачно сопя, орудовала веником. Потом все стихло, и шум ссыпаемого в мусорный пакет стекла стал последним аккордом в этом потоке звуков.

– Можно, я лягу с тобой рядом?

Я невольно вздрогнула. Лешка по обыкновению тихо подошла и нависла надо мной.

– Да сколько угодно. Пол большой. – пробурчала я.

Действительно, пол большой, но Лешка улеглась слишком «рядом со мной». Я заставила себя подвинуться. Теперь наши ноги не соприкасались. Мне было наплевать, поняла она мой жест или оценила его по-своему. Мне не хотелось, чтобы она касалась меня даже «случайно». Мне просто хотелось отключить мысли. Примерно через полчаса Лешка стала ворочаться. Понятно, что без привычки сложно долго лежать на полу и молчать, запивая молчание вином. Черт, Ларка, она же как бы твоя гостья. Я повернулась на бок и, подперев голову рукой, посмотрела на нее.

– Устала?

– От чего? – буркнула она через добрую минуту.

– Ну… – я замешкалась. Мне показалось, что она хочет поговорить? – От молчания, например.

– Мне казалось – ты хочешь помолчать.

– Ну ладно. – я откинулась в обратное положение. Мы молчали еще с полчаса, я курила, отхлебывали вино из бутылок. И молчали. Наверное, со стороны мы странная пара: тридцатилетняя, ну, хорошо, почти тридцатилетняя тетка, и маленькая девочка, блин и почти маленькая девочка. Интересно, мне можно припаять статью за спаивание малолетних? Хотя ей вроде 19, но на вид меньше 15. В 19 же уже считаются взрослыми? Или нет? Даже ее настоящего имени не знаю. Вообще почти ничего не знаю о «внешней» информации. Только «внутреннюю». Странно, люди придают гораздо большее значение информации «внешней»: сколько лет, как зовут, где работает или учится, и даже сколько зарабатывает. И внутренний мир им интересен в последнюю очередь. Они узнаю «внешку» и говорят, что знакомы с человеком. А потом удивляются тому, что этот человек их обкрадывает или ставит палки в колеса. Как искренне их изумление: «Он оказался таким дерьмом, а ведь производил такое хорошее впечатление»!

А что я знаю о ней? Ни-че-го. Ровным счетом ничего. Я даже рассказать-то о ней не могу никому, потому что если я не смогу ответить на вопросы о «внешней» информации, а тем более, если скажу, что мне неинтересна такая информация – меня сочтут совсем больной. И почему меня не беспокоит то, что я не знаю ее номера телефона, ее адреса, ее имени. Из обрывочных фраз я знаю, что она вроде бы учится. По тому, как ловко она управляется с моим компьютером, можно сказать, что вроде бы на программиста. Почему программиста? Систему переустановила, не задавая лишних вопросов. Играет хорошо. Игрульку взломать может без проблем, а вот пакеты программ, отвлеченные от управления компьютером, вообще не знает. Эх, не забыть бы достучаться до наших программистов, что бы они «Зебату» мою посмотрели, потому что опять половина почты пролетает мимо меня и оседает в ящике директора.

– Почему ты не замужем?

Я поперхнулась дымом – настолько неожиданным был вопрос.

– А это обязательно? – я не стала приподниматься, а лишь повернула голову в ее сторону. Она лежала на спине, сверля глазами потолок.

– А обязательно отвечать вопросом на вопрос?

– Не знаю. Просто не замужем и все.

– Мне нравится, что ты не пытаешься прикрыться, а просто отвечаешь.

– Прикрыться?

– Да. Как обычно прикрываются люди. Ты же не стала говорить, что вот работа занимает все твое время, что нет подходящей кандидатуры, и что вообще брак без брака не бывает.

Я промолчала. Я не знаю, почему я не замужем. Правда, не знаю. Даже не думала никогда об этом. Просто не замужем, и все тут.

– А кандидатура есть?

Я подумала. Какая еще кандидатура?

– Нету никакой кандидатуры. – моя бутылка опустела и я рывком поднялась с пола, чтобы принести себе еще одну. Я, почти пританцовывая, отправилась на кухню, открыв холодильник, я поставила в него пустую бутылку, и, взяв следующую, мимоходом отметила, что только что сделала глупость, отмахнулась от этой мысли и…

– А этот Дима, он тебе кто?

Я чуть не выронила бутылку, Лешка стояла у меня за спиной.

– Вы часто проводите вечера вместе.

– Ты это о чем? – я поставила стеклотару на стол и взялась за штопор.

– Дай я. – она ловко скользнула между мной и столешницей. Я безропотно отдала ей штопор, но не отодвинулась ни на миллиметр. Она замерла, чувствуя, что я стою слишком близко. Я буквально кожей ощущала ее смущение. Я чуть наклонила голову и увидела яркий румянец, заливший нежные щечки Лешки. Боже ты мой! Я что, ее смущаю??? Бред какой. А между тем штопор уперто не хотел ввинчиваться в мягкую пробку.

– Не получается? – ласково прошептала я в ее ушко. И какой черт меня толкает на подобные эксперименты? Лешка замерла. Мне казалось, что Лешкино сердце колотится прямо мне в грудь, пробивая ее позвоночник. Мое сердечко тоже сладко защемило, как от сознания того, что я сейчас очень нагло прикоснулась к чему-то запретному.

– Давай вместе? – я протянула руку и положила ладонь на ее кулачок, судорожно зажавший многострадальный штопор.

– Отойди. – зло прошипела она.

– Ладно. – я пожала плечами и ушла в комнату. Я села на подоконник, подтянув колени к подбородку. Лешка появилась несколько минут спустя. Наверное, именно столько времени требовалось, что бы привести в порядок дыхание. Она поставила бутылку передо мной и села на диван, обняв свою почти полную стеклотару.

Я смотрела в окно. Фонари освещали листья на деревьях, ветер играл в догонялки, собирая в хоровод все, что попадалось под его прозрачную лапу. Он развлекался, как мог. Вначале собирал листву и мусор в большую охапку, потом начинал залихватски раскручивать ее, иногда на особенно крутом вираже потока листья или бумажка выпадали из этого танца, и им оставалось только лежать, тихо приподнимая края, как бы прося принять их снова в безумный хоровод. Это так глупо. Крутиться в водовороте, быть из него выкинутым, и не понять блаженства того, что ты больше ничему никому не должен. Что теперь ты можешь просто лежать и ничего не делать. И не быть никому должным. Но с другой стороны, только при помощи этого водоворота ты живешь. Ты двигаешься, что-то делаешь. Может быть, именно это желание жить так устремляет тебя обратно туда, в поток воздуха, для того, чтобы снова подняться вверх, а потом ухнуть вниз. А больно это? Когда падаешь? Казалось бы, вот всего секунду назад ты паришь, ты летишь, ты лучше и быстрее всех, а потом – бах! И ничего нет.

– Что ты там видишь? – прошептала Лешка прямо мне в ухо. Пока я думала, она незаметно перебралась ко мне, и теперь ее дыхание приятно щекотало мне щеку.

– Ветер… – немного подумав, ответила я.

– И что для тебя в ветре?