БОГ — ПРИРОДА

мужчина — общество

женщина — дом

Под схемой четким мелким почерком, который, по словам одного графолога, напоминал почерк Ньютона и некоторых других гениальных людей, было написано:

«Во Вселенной существуют три сферы власти. Средоточие высшей власти — Природа, то есть та часть реальности, которая не контролируется человеком: небо, земля, язык обезьян, смена времен года — все это данности природы, с которой человек сталкивается при рождении (включая само рождение).

Поскольку мы мыслим категориями причины и следствия, мы полагаем, что Природа создана и организована тем, кого мы именуем Богом — кем-то абстрактным и непознаваемым, чье могущество подавляет и унижает человека.

Осознание могущества Бога порождает в человеке «религиозное чувство», а также всевозможные домыслы — о любви Бога к человеку, о божественной воле и т. д.

Вторая сфера власти заключена в той совокупности разных институтов, которые мы называем Обществом (религия, право, искусство, политика, экономика и др.). В разных частях земного шара и в разные эпохи характер общества различен, но один его аспект остается неизменным — оно управляется мужчинами (за исключением малоизвестных и скорее всего мифических матриархатов).

Третья сфера власти распространяется на дом, где растят детей, готовят пищу, заботятся об одежде и о состоянии самого дома. Этой сферой ведают женщины. Дом — это самая малая единица власти».

Мэрион послюнила палец, перевернула страницу, взяла ручку и торопливо принялась писать:

«Власть мужчин над жизнью людей, отличных от них, т. е. над жизнью женщин и детей, столь же реальна и ощутима и столь же унизительна, как власть Бога над всеми людьми. И отношение женщин к мужчинам есть по существу отношение скрыто религиозное, хотя это само по себе позор и святотатство.

Задумаемся, что сильнее влияет на жизнь женщины или ребенка: война, развязанная мужчинами, или ураган, посланный Богом? Депрессия в экономике или засуха? Сердитый муж или разгневанный Бог в исповедальне?»

Глава третья

Юбка тесная, подкладка болтается, талия неровная — разве можно справлять свадьбу в «Лютеции» в таком платье? Материал обошелся в сто долларов, а ты превратила его в тряпку. Да, в тряпку! — кричала Синтия, стоя посреди тесной, захламленной гостиной Мэри Тинек.

Она с восторгом чувствовала, как с нее спадают жесткие тиски самообладания, в которых она добровольно жила три недели; с почти сладострастным наслаждением она дала волю гневу. Обвислые белые щеки Мэри мелко дрожали. Синтия всегда ее терпеть не могла. И наконец-то есть повод, вполне обоснованный повод высказать ей все начистоту.

Но Мэри, старейшая и единственная портниха в Велфорде, вовсе не собиралась это выслушивать. В считанные секунды она оправилась от удивления и страха, вызванного тем, что Синтия у нее в доме орет как оглашенная. Она взяла себя в руки и смерила Синтию своим не раз испытанным, убийственным взглядом. От этого ледяного спокойствия истерика Синтии утихла, и вопли сменились горькими вздохами.

Пытаясь одернуть платье на талии — вернее, там, где, по мнению портнихи, она была, — Синтия вспомнила, что все дома на этой улице стоят почти впритык друг к другу, а стены довольно хлипкие. Через час из дома в дом разнесется новость о том, что Синтия Мур совсем сошла с ума. Та самая Синтия Мур, у которой магазинчик на Главной улице и которая была замужем за этим пьяницей с иностранной фамилией, а потом спуталась с молодым Джадсоном, а теперь выходит замуж за такого богача, что он скупил все шампанское в винном магазине Велфорда. Бедная Мэри Тинек, чего ей только не приходится сносить. Бедная, бедная Абигайль Мур — не повезло ей с дочерью. Да и внучки совсем заброшены, а ведь они почти взрослые. Развод, вечные перемены, никакой надежности, сразу видно, что… и так без конца.

Как только Синтия вообразила себе все эти пересуды, она переменила тон:

— Я так мечтала об этом платье! — Она отлично помнила, что со слова «бедная» или «бедные» неизменно начинался в Велфорде всякий разговор о ней самой или о ее семействе. И сейчас, стоя перед огромным зеркалом, она в отчаянии смотрела на изуродованное платье и на Мэри. — Дело не в деньгах, жалко идею.

Синтия нашла этот фасон в журнале «Вог». Модель Хэлстона, и цена чудовищная — восемьсот долларов. А стиль совсем простой. И тогда она подумала — конечно, это было глупо и наивно с ее стороны, — что Мэри Тинек сможет сшить ей такое же. Мэри обшивала велфордских дам уже сорок лет. Ей и ножницы в руки! Правда, мать предупреждала Синтию, что Мэри уже не та, что раньше, но Синтия решила по-своему. Уповая на мастерство портнихи, она купила дорогой шелк абрикосового цвета. Удача наверняка улыбнется Мэри, и она продемонстрирует Хэлстону, Нью-Йорку и всему миру, что в Велфорде живут такие женщины, которым любая задача по плечу — в том числе модное вечернее платье.

В этом смысле она не лицемерила, говоря, что дело не в ста долларах.

Синтия рывком сняла платье, так что материя затрещала, и протянула его Мэри:

— Оставь себе. Пригодится на шарфики. Я куплю что-нибудь у Ломана. У них всегда есть индивидуальные модели, которые они не выставляют. Извини, что погорячилась.

— Со мной никто так не разговаривал. — Глаза Мэри все еще сохраняли ледяное выражение. Она посмотрела на платье, потом снова на Синтию, словно подумывала, не швырнуть ли ей платье в лицо.

— Понимаешь, я нервничаю — готовлюсь к переезду в Нью-Йорк…

— Нельзя же так себя распускать!

— Ты же знаешь, я такой не была. Всегда была тихая, застенчивая девочка — помнишь, ты же приходила к нам шить?

Мэри презрительно пожала плечами. Ей не нравилось, когда напоминали о таких мелочах. Мэри прекрасно понимала: значительная доля ее популярности в Велфорде объясняется ее репутацией неутомимой труженицы. Считалось, что она всегда так поглощена работой, что не успевает заметить, как меняются поколения детишек, которые мельтешат под ногами среди ниток, булавок и лоскутков.

— Конечно, я заплачу тебе за труд, — сказала Синтия.

— Не надо. Я не беру денег, когда моей работой недовольны. Можешь не платить.

— Нет, я непременно заплачу. — Синтия опять разволновалась. Ей совсем не хотелось, чтобы весь город судачил о том, как несправедливо она обошлась с Мэри Тинек. — Сколько ты потратила времени? Часов двенадцать-тринадцать?

— Около того.

Вынув кошелек и отсчитывая деньги, Синтия сообразила, что напрасно отдала Мэри платье.

— Пожалуй, шелк я заберу. Когда разбогатею, отдам сделать из него пеньюар, — сказала она, передавая Мэри деньги.

Портниха молча сунула платье в пакет и протянула Синтии.

— Как угодно.

Повернувшись спиной, она неподвижно ждала, пока Синтия надевала юбку, блузку и свитер. Она была похожа на рассерженную кариатиду. Синтия пробормотала жалкое «пока» и вышла.

Ноги едва несли Синтию, когда она шла к машине. Она провела у Мэри целый час и еще надо было до шести часов успеть к сапожнику, но у нее ломило все тело. То напряжение, которое выплеснулось в бурной сцене у портнихи, вернулось и давило на позвоночник с утроенной силой. Синтии казалось, что на спину ей взвалили большой тяжелый камень.

На какое-то мгновенье, как бывает при наплывах в кино, она увидела себя до встречи с Клэем. Тогда, в июне, она была спокойнее, уравновешеннее. Такие мгновенные возвраты в прошлое бывали у Синтии и раньше. Она, как правило, видела себя за самым обыденным занятием — в саду, где выпалывала сорняки, в своем магазинчике за прилавком, на солнце у дома, когда сушила волосы после мытья. Как и прежде, когда ее посещали эти «видения», Синтия подавила клубившиеся в глубине души сомнения, глубоко вздохнув и еще раз повторив себе, что встреча с Клэем Эдвардсом — величайшая удача в ее жизни.

Увидев свет в домах, соседних с домом Мэри Тинек (это укрепило ее подозрение, что соседи слышали, как она скандалила у Мэри), Синтия поняла, что ненавидит удушливую атмосферу Велфорда. Брак с Клэем даст ей, по крайней мере, больше пространства. В Нью-Йорке, если захочется, можно выйти на любой перекресток и орать благим матом — никто тебя не остановит, пожалуй, даже не заметит.

Каждый раз, приезжая в Нью-Йорк, Синтия видела на улице таких людей. Особенно ей запомнилась одна женщина — она стояла на углу Сорок первой улицы. Подагрические ноги, седые, жесткие, как волчья шерсть, волосы. Брызжа слюной, она кричала: «Дерьмовый мир! Дерьмо!», и звуки ее хриплого голоса, полного отчаяния, разбивались об асфальт, как тухлые яйца. Неужели она специально приехала в Нью-Йорк выкричаться?

Глядя на эту женщину, Синтия поддалась чувству, какое бывает, когда стоишь на краю обрыва и тебя так и тянет прыгнуть вниз. Куда? К свободе? Разве свобода дается только ценой прыжка в неизвестность? Да — если понимать свободу как отсутствие ограничений и если источник всех ограничений находится в твоем собственному мозгу.

Синтия села в машину и долго глядела на ветровое стекло. Потом сунула руку в сумку за ключами и опять застыла.

Господи, да что же со мной делается? Это ненормально, подумала Синтия. Кто же за десять дней до свадьбы мечтает о том, чтобы вволю выкричаться на перекрестке? Кто способен закатить скандал какой-то ничтожной портнихе, а потом казнить себя за это и тосковать по утраченному спокойствию и самообладанию? Ее беда в не том, что она поступает безрассудно, не думая. Наоборот — она чересчур много рассуждает. С того самого момента, когда Клэй появился в «Приюте гурмана», Синтия только и делала, что думала, сомневалась, надеялась.

Когда в конце длинного июньского дня, после бесконечного потока покупательниц, которые заглядывали «только посмотреть», в магазин вошел Клэй, Синтии послышались звуки фанфар. Чуть не смахнув полой блейзера на пол стопку закусочных тарелок, Клэй начал с комплиментов — какой у нее прелестный магазин и какая у нее прелестная улыбка.