Элла была не дома. Она сидела в машине на водительском месте. Рядом с ней находился мужчина в милицейской форме. Вот так номер! Жена нарушила правила дорожного движения? Не может быть! Она в принципе не может их нарушить. У нее мышление такое, особое… правильное… безошибочное… Да и зачем бы гибэдэдэшнику ехать с ней к дому? Может, он и не гибэдэдэшник… Погоны старшего лейтенанта…

Лукьянов подошел почти вплотную к машине, но ни жена, ни лейтенант, занятые чересчур напряженным разговором, его не заметили. Иван Андреевич постучал согнутым пальцем по автомобильному стеклу. Он всего лишь хотел дать знать Элле, что пришел. Она, увидев мужа, чудовищно изменилась в лице. Оно стало некрасивым от испуга. Нет… не от испуга… От ужаса. Он явственно плескался в ее глазах. Лукьянов испугался ответно. Неужели Элла кого-нибудь сбила? Насмерть? Он нервно подергал ручку двери и крикнул:

– Элла! Что случилось?! Открой немедленно!

Жена продолжала смотреть на него с выражением такого животного страха на лице, будто видела перед собой не мужа, а осклизлого гуманоида. Лейтенант, наоборот, выглядел совершенно спокойным и рассматривал Лукьянова с нескрываемым интересом.

Наконец дверь открылась именно со стороны лейтенанта. Он выпростал свое крупное тело из Эллиной машины и представился:

– Старший лейтенант Константин Ермаков.

– В чем дело, старший лейтенант? – спросил Иван Андреевич, и тут же из другой двери выскочила жена.

– Я тебе сейчас все объясню… – начала она, подрагивая губами. Лицо ее было серым и больным.

– Не надо, Элла, – остановил ее Ермаков.

Лукьянова неприятно резануло панибратское «Элла». Что он себе позволяет? Даже если жена что-то нарушила, он не имеет никакого права…

– Видите ли, Иван Андреевич… – начал старший лейтенант, – …тут такое дело… Нехорошо его обсуждать на улице. Может быть, пройдем… к вам домой?

– Нет! – неприятно взвизгнула Элла.

– Пройдемте, – согласился Лукьянов и сделал широкий пригласительный жест рукой. И в самом деле, некрасиво, что жена так визжит на улице. Вон… к окну на первом этаже уже прилипла Ирина Максимовна, известная сплетница. В ее вечно воспаленном мозгу наверняка уже сложился целый мелодраматический сериал.

И только в лифте Иван Андреевич удивился тому, что лейтенант Ермаков, оказывается, знает его имя-отчество. Впрочем, стоит ли так удивляться-то? Конечно же, Элла за какой-то надобностью назвала имя мужа. У кого же ей искать защиты, как не у самого близкого человека.

Оказавшись в квартире, Лукьянов сразу провел гостя в комнату, усадил в кресло, сам сел напротив и спросил:

– Чем могу служить?

– А я вас примерно таким и представлял, – сказал лейтенант и несколько смущенно улыбнулся.

– Простите… что вы говорите? – Иван Андреевич решил, что ослышался. Зачем милиционеру как-то его представлять? С чьих слов? Не с Эллиных же!

– Я говорю, что таким вас и представлял, интеллигентным, вежливым и…

– И?

– И… каким-то незащищенным, что ли…

– Послушайте, лейтенант! – рассердился наконец Лукьянов. – В чем дело? Не заговаривайте мне зубы! Что случилось-то?

– Костя… не надо… – прошептала Элла, и Иван Андреевич сразу все понял. Костя… Вот он каков! Костя… Ну конечно же! Никаким другим образом Элла не могла привлечь внимание милиции, кроме как…

– Ах… вот оно что… – растерянно произнес он, продолжая разглядывать Ермакова. Да-да… если уж Элле и менять мужа, то именно на такого… Этот Костя – полная противоположность ему, Ивану: крепкие сильные ноги, мощный накачанный торс, огромные кулачищи и простое, без претензий лицо. Пожалуй, лобик несколько узковат… Впрочем, к черту теорию Ламброзо! Самым умным учащимся колледжа, где преподавал Лукьянов, был Вадик Сергачев, огромный нескладный детина с совершенно тупым лицом и расплющенным боксерским носом.

– Да… вот так оно получилось… – ответил уже без всякой тени смущения Ермаков. – Собственно, я пришел, чтобы… просить у вас, Иван Андреевич… руки вашей жены… в общем…

Растерявшийся от такой откровенности, Лукьянов перевел взгляд на Эллу. Она скорчилась в углу дивана, закрыв лицо руками. Ее плечи вздрагивали.

– Но… она почему-то не радуется… – сказал Иван Андреевич, кивнув в сторону жены. – Как же я могу вас… так сказать… благословить, если… если невеста в слезах?

– Это слезы счастья, – заверил его Ермаков. – Тем более что…

– Что?

– Ну-у-у… Вы тоже сможете наконец стать счастливым.

– То есть?

– Элла говорила, что вы любите другую женщину, а потому все может устроиться самым наилучшим образом для всех.

Лукьянов не нашелся что ответить. Не вываливать же на незнакомого человека свои сомнения и страхи. Он смог только, как дятел, продолдонить:

– Да-да…

– То есть вы в принципе согласны на мой брак с вашей женой?

– На брак? Да-да… Если Элла так хочет…

– Не сомневайтесь, – в очередной раз заверил его старший лейтенант и поднялся с кресла. – Так что… я пока пойду… служба, знаете ли, не ждет… А вы решите с Эллой те вопросы, которые просто необходимо решить… Ну… вы понимаете…

Лукьянов качнул в знак согласия головой. Лейтенант усмехнулся и покинул квартиру. Иван Андреевич так и остался сидеть в кресле, Элла – в углу дивана. Довольно долго в комнате висело напряженное молчание, которое, конечно же, разорвала Элла:

– Ну не молчи, Ваня!!! – крикнула она. – Скажи же хоть что-нибудь!

– Что тут скажешь…

– Ты же умный! Найди какие-нибудь слова!

– Что-то никак не находятся… Ты его любишь, Элла?

– Какая тебе разница? Ты-то меня не любишь!

– А он?

– Он любит…

– Ты уверена?

– Да!

– Очень тяжело жить даже с любящим человеком, если сам к нему не испытываешь подобных чувств, – наконец изрек Лукьянов.

– Это ты о себе? – усмехнулась Элла.

– И о себе тоже. По-моему, мы теперь можем говорить вполне откровенно. Впрочем, думаю, что не сказал тебе ничего нового. Ты и так все знала. До последнего надеялась разбудить во мне ответную любовь, пока любила сама. Разве не так?

– Допустим…

– Но если ты не любишь этого старшего лейтенанта, то… пожалуйста, не делай глупостей. Тебе не станет лучше в замужестве с нелюбимым.

– Мне с тобой… ужасно, Лукьянов! – выкрикнула Элла. – Я с ума схожу! А Костя… Он совершенно другой! С ним я чувствую себя женщиной! Я давно отвыкла от этого! Я привыкла все тащить на себе, а он… Он готов сам… понимаешь…

– А ты уверена, что тебе понравится быть под мужским каблуком?! Ты не просто привыкла мной руководить. Тебе это нравится. Это стиль твоей жизни: дома… на работе… все у тебя в подчинении. Тебе нелегко будет… подчиняться самой… Думаю, быстро надоест быть рабой и… гражданочкой…

– В каком смысле – гражданочкой?

– Ну… он же милиционер.

– Он скоро перейдет на другую работу.

– В душе он все равно останется милиционером.

– И что ты предлагаешь?

– Ничего. Тебе решать…

– А ты? Ты разве не хочешь вернуть себе эту… Дашу?

– Знаешь, мне кажется, что Даша – такая же размазня, как и я. У них в семье наверняка за главного был Архипов, который, как и твой Костя, все брал на себя. На что ей я? Гнилая интеллигенция… Ничего не умею, ничего не могу… даже подраться за любимую женщину…

– Значит, все-таки любимую?

– Пожалуй… Не могу забыть ее, как ни стараюсь… Честное слово, готов выдержать еще один удар по черепу, только бы забыть…. Ты уж прости меня, Элла.

– Значит, развод, Лукьянов?

– Как скажешь.

Элла неловко дернула своей красивой головой и уже значительно тверже сказала:

– Значит, развод.

– А дети?

– Не знаю… Как-нибудь объясним. Не мы первые разводимся…

– Ты же разрешишь мне с ними встречаться?

– Разумеется. Я здравомыслящий человек.

– А жилье? Вы будете жить здесь?

– Знаешь, этот Костя… он очень прямой человек… Для него почти не существует условностей. Он, когда сделал мне предложение, сразу предложил еще и обменяться квартирами.

– В смысле? – удивился Иван Андреевич.

– В том смысле, что нас останется четверо… ну… с детьми и с ним… с Костей… А ты… пока один… У него однокомнатная квартира, но большая… хорошая… Если ты не против…

– Делайте что хотите, – Лукьянов махнул рукой и вышел на лоджию, которую уже успели отремонтировать. Да-а-а… Теперь на ней будет делать силовую гимнастику старший лейтенант милиции Константин Ермаков. Впрочем, дизайн все равно Ивана Андреевича не очень устраивал. А та гроза… она была неспроста. Молнии как бы проводили пространственную черту между ним и Эллой. Они должны были расстаться. Блеск, гром и ливень были как раз по этому поводу. Впрочем, к черту молнии и всяческую мистику! Все просто и прозаично. Он никогда не любил свою жену. Он всегда любил одну лишь Дашу.


В однокомнатной квартире старшего лейтенанта Иван Андреевич освоился с трудом. Она действительно была хорошей: большой и светлой. Ермаков успел отделать ее по последнему слову дизайнерской мысли, что Лукьянову не очень нравилось. Он был традиционалистом. От привычки, что в комнате обязательно должен находиться платяной шкаф внушительных размеров, Лукьянов избавиться никак не мог. По утрам он неизбежно направлялся в ту сторону, где в их с Эллой квартире стоял шкаф. При очередном обнаружении его отсутствия он каждый раз чертыхался и направлял свои стопы в узенький пенальчик гардеробной комнаты. Не нравилась ему и кухня, плавно переходящая в холл, а в остальном его все более-менее устраивало. Вместо лоджии в Ермаковском жилище был балкон, на котором Иван с Михаилом полюбили по вечерам дышать свежим воздухом. Квартира находилась в недавно освоенном строителями районе, а потому из нее открывался прекрасный вид на узенькую речушку, летом утопающую в зелени, а сейчас, осенью, отражающую в своих медленных водах желтую, рыжую и багряную листву.

Михаила Лукьянов у Эллы отвоевал. Собственно говоря, кот и не был ее слабостью. Она, помешанная на чистоте, его вообще не очень-то любила. Только терпела из-за Ивана. Когда-то полосато-серого тощего котенка принесли домой с улицы мальчишки и рыдали в два голоса до икоты, когда Элла выбросила его за дверь. Лукьянов тогда лично сходил за этой невзрачной тварью, собственноручно вымыл малыша в дезинфицирующем растворе, который спешно приготовила жена, потом (опять же по настоятельному требованию Эллы) съездил с ним в ветеринарную лечебницу, после чего котенок, похоже, стал считать его кошкой-мамой или, возможно, папой. Сыновья очень скоро утратили к Михаилу всякий интерес, а Лукьянов к нему неожиданно для самого себя привязался. Толстый гладкий кот, который в конце концов вылупился из тщедушного котенка, тоже признавал одного лишь Ивана Андреевича. Эллу он старался избегать, а иногда даже позволял себе нагадить в ее туфли, если она забывала их убрать в обувной шкафчик. Может быть, помнил, что именно эта женщина некогда выбросила его за дверь.