У Эллы свело скулы от отвращения к розовощекому любителю детской книжки. Она лихорадочно соображала, принять ли ей предложение Ермакова или послать его ко всем чертям. Конечно, все ее естество протестовало против того, чтобы иметь любые дела с этим сладким старшим лейтенантом, не говоря уже об интимных. Но Ванечка… Ванечка стоил любых жертв с ее стороны. И если уж она решила засадить Архипова без ведома мужа, то…

– Позвольте, я подумаю надо всем тем, о чем мы с вами сейчас говорили, – с достоинством произнесла Элла, поднявшись из-за стола. Ермаков должен удалиться, а она все еще раз хорошенечко взвесит.

– Конечно-конечно, – согласно закивал будущий охранник отеля и тоже вскочил со своего места.

Элла не могла не отметить, что в отличие от мало выразительного лица рост и фигура у него были очень даже хорошими. Оно и понятно. В охранную службу отеля не возьмут замухрыжного мозгляка. Что ж… Может быть, он хоть любовник хороший… Она покачала головой почти в том же стиле, как это только что делал Ермаков, вспоминая о волшебнице Стелле. Элла была зла на себя. Какие ужасные мысли лезут ей в голову в то время, когда Ванечка… Хотя это все и будет для Ванечки, если, конечно, будет…


От Мити пахло чужой женщиной. Нет, не духами или дезодорантами, а просто женщиной. Чужой. У него даже несколько разгладилось лицо, которое последнее время постоянно было сморщено гримасой то боли и неудовлетворенности, то тупого бессилия. Даша постоянно спрашивала себя, не ревнует ли она мужа. Выходило, что ревнует. Несмотря на то что постоянно думает о Ване, ей неприятно оживление на Митином лице. Что-то он слишком быстро утешился. Клялся, клялся в любви, а сам… Как только подвернулся удобный случай, так и… А собственно, чего она хотела? Неужели ей нужно, чтобы он постоянно терся возле нее и говорил о своей любви? Нет… Этого ей тоже не надо… Даша никак не могла сообразить, чего же тогда ей надо, но зато четко понимала, что должна. А должна – радоваться тому, что у мужа, которого она обманула и предала, все хорошо. Это же здорово, что он не в тоске, не в депрессии, что не заболел с горя, не запил, а также не пытался наложить на себя руки. Если бы он что-нибудь подобное удумал, Даша не смогла бы даже думать о Ванечке. Она, преступная неверная жена, вынуждена была бы пренебречь собой и заняться Митей. Он достоин того, чтобы она не оставила его одного в тяжелой ситуации. А поскольку с Митей все в порядке, она имеет полное право подумать о себе.

Жена Лукьянова недвусмысленно дала Даше понять, что ей лучше держаться от Ванечки подальше. Она и держится, но вовсе не потому, что ей так велела Элла. Даша решила последовать совету своего случайного знакомого, программиста Григория Осипчука. Она держит паузу. Проверяет, насколько стал важен для нее Ванечка. По всему получается, что очень важен. Она хочет быть с ним. Она не может забыть того вечера в «Парусе». Давно замужняя Даша никогда в жизни не была так счастлива как женщина. Нет, Митины действия в постели, конечно, тоже приводили ее к удовлетворению и разрядке, но… В общем, ей все время казалось, что происходящее между ними как-то не очень правильно, потому что некрасиво, слишком цинично и напоказ. Митя любил, чтобы все было при свете, а Даша стеснялась. Ей всегда хотелось прикрыться, а муж, наоборот, никогда не стеснялся своей наготы и использовал любой удобный случай, чтобы сдернуть с Даши одежду.

Ванечка был совсем другим. Без Митиной резкости и торопливости. Он не спешил, он смаковал каждое мгновение. Они стали с Дашей близки при задернутом «парусом» окне, в легкой, невесомой полутьме. Лукьянов не старался получше разглядеть лежащую перед ним обнаженную женщину. Он смотрел ей в глаза, говорил красивые нежные слова, на которые Митя вообще был не мастер. Кроме слова «люблю», Дашин муж не знал ни одного другого. Ванечка не распинал Дашу на постели. Он именно любил. Да, именно так любят. Именно таких отношений хотят, когда говорят: займемся любовью. Не сексом… любовью…

Даша помахала рукой дочке, устроившейся у окна автобуса, который через несколько минут должен был увезти детей в летний оздоровительный лагерь на Финском заливе под ласковым названием «Жемчужинка». Как хорошо, что Юлька весела. Вон как заливисто хохочет и тоже машет ей ответно рукой. Конечно, девочка рада уехать из дома, где даже воздух стал наэлектризован, густ и почти непригоден для детского дыхания. Даша слышала, как Юлька, прощаясь с отцом, который не мог ее проводить из-за срочной работы, громко шепнула:

– А когда я вернусь, все будет как раньше, правда, папочка?

Разумеется, папочка ответил:

– Конечно. Все будет хорошо. Ты, главное, отдыхай там на полную катушку!

Автобусы тронулись, увозя детей отдыхать «на полную катушку». Юлька подскочила со своего места и чуть ли не наполовину высунулась из открытого окна, посылая матери воздушные поцелуи. Даша закричала ей приличествующие случаю слова:

– Не высовывайся! Отдыхай! Будь осторожна! Мы будем тебя ждать!

Когда автобусы один за другим скрылись за углом детского Дома творчества, который патронировал лагерь «Жемчужинка», Дашины плечи опять уныло опустились. Она с трудом держала их расправленными все время последних Юлькиных сборов, прощания и отхода автобусов. Теперь незачем себя насиловать. Даже с матерью Юлькиной подружки Танечки Даша не приятельствовала, а потому держать форму перед ней не собиралась. Она сухо попрощалась с женщиной, которая явно хотела с ней обсудить лагерные проблемы, и быстрым шагом пошла к автобусной остановке.

В лагере «Жемчужинка» Даша была уверена. Юлька ездит туда каждый год и всегда возвращается в полном восторге, загорелая и поправившаяся на парочку килограммов. Нет смысла это обсуждать с кем бы то ни было. Перед Дашей во всей своей простоте и одновременно величии в полный рост стал мучительный вопрос: «Что делать?» Другой русский национальный вопрос: «Кто виноват?», уже был ею решен. Во всем случившемся виновата, конечно же, она, а потому ей и принимать решение. Пожалуй, единственно правильным будет развод с Митей. Да! Развод! Вне зависимости от того, как будут развиваться ее отношения с Лукьяновым и будут ли развиваться вообще, с Митей надо расстаться. Скорее всего, он уже не будет этому противиться. Даша ни за что не станет спрашивать у него о той женщине, которая у него появилась. У нее больше нет прав на Митю… Собственно говоря, у нее вообще ни на кого нет прав…

Даша выскочила из автобуса и, вместо того чтобы пойти к дому, повернула вдруг к станции метро. Она сначала быстро шла, а потом даже побежала, задевая прохожих локтями и молотя, кого придется, сумкой, болтающейся на плече на длинном ремешке. Только бы не передумать, только бы не спасовать перед внутренней силой и убежденностью в своей правоте Ванечкиной жены! Она, Даша, непременно должна увидеть Лукьянова и расставить наконец все точки над «i». Он должен знать все! Никто не имеет права красть у него воспоминания, даже любящая жена! И дело Вани решать, с кем ему оставаться. Даша с достоинством примет его отказ от нее. Но выбор должен оставаться за ним, а не за его женой.

Даша бежала по вестибюлю метро, потом по эскалатору и мучительно томилась в бездействии в вагоне электрички. Она стояла у стеклянных дверей и вглядывалась в летящую перед глазами тьму. Только бы не думать ни о чем таком, что может изменить ее решение! Только бы не отступить! Сейчас или никогда!

У Даши было такое сумасшедшее лицо, что ее даже никто не посмел остановить, когда она ворвалась в отделение не только без сменной обуви, но даже и без синих больничных бахил. Ее сейчас вообще никто не сможет остановить. Лучше Лукьяновской Элле не попадаться сейчас ей на пути. Даше плевать на Эллу и на ее любовь к мужу. У нее тоже любовь! И такая, что…

– Ваня… – в полной растерянности проговорила Даша, когда увидела худенькую бледную старушку, лежащую на месте Лукьянова. Сидящая рядом с ней тучная, увешанная золотом женщина, с трудом повернула к Даше короткую толстую шею и спросила:

– Вам кого?

– Мне… Тут лежал… мужчина… Иван Лукьянов…

– Не знаю никакого Лукьянова. Моя мама тут уже третий день. Спросите, девушка, в справочном…

«Девушка» ничего больше ни у кого не могла спросить. В ней будто переключили режим, как в стиральной машине: вместо бешеного отжима на деликатный режим «валяния». Ее движения резко замедлились, в глазах поплыло.

– Э-э-э-э! – зычно крикнула в коридор женщина в золоте, которая вынуждена была оторваться от своей мамаши и подхватить Дашу под локоток. – Человеку плохо!!! Где вы все, медики недоделанные!!!

К их живописной группе подскочила медсестра, которой «позолоченная» женщина принялась пояснять:

– Понимаете, она приходит, а тут моя мама… а я сижу… А у нее, видно, тут кто-то лежал… Неужто так плох был? Умер, поди?

– Что вы такое говорите, женщина?! – возмутилась медсестра. – Никто не умирал. А того мужчину, что тут лежал до вашей матери, выписали. Жена настояла. Сказала, что дома ей за ним ухаживать легче. А вам, девушка, я сейчас успокоительного принесу… – обратилась она к Даше. – Вы бы пока присели… А вам, женщина… – Медсестра с укоризной посмотрела на женщину в золоте, – … стыдно должно быть – так пугать посетителей!

Но Даше не нужно было успокоительное, потому что никакое успокоительное успокоить ее не могло. Все кончено! Элла увезла Ванечку домой. Она, Даша, даже не знает, где они живут. Да если бы и знала, разве она посмеет явиться к ним домой, где дети, где… Это здесь, в больничной палате, она могла на что-то рассчитывать, а дверь собственной квартиры Элла запросто захлопнет перед Дашиным носом. Имеет полное право.

Даша поднялась с кожаного диванчика, на который ее усадили, и пошла в сторону выхода из отделения.

– Э-э-э-э! – послала ей вслед тучная женщина. – Куда?! Сейчас лекарство принесут!

Дашу не интересовало лекарство.


Вечером, когда Митя пришел с работы, Даша выпалила ему, не дав умыться и переодеться: