Таким образом, элементарные действия — поход за покупками, визит к парикмахеру или посещение спортивного зала — превращались из умиротворяющих ритуалов в источник конфликтов с окружающими, не раз и не два переходивших в открытые формы противостояния. Римини не переставал изумляться тому, сколько поводов для скандала может, оказывается, скрывать в себе элементарный вопрос с уточнением размера понравившейся вещи, малейшая задержка в работе банкомата или платежного терминала — любое взаимодействие не только с людьми, но и с механизмами и автоматами, ими созданными. Противостояние было стержнем внутреннего мира Нэнси, его опорой, его краеугольным камнем. Римини и на себе испытывал все то, что Нэнси изливала на окружающих, причем вдвойне: он получал свое как тренер — Нэнси в штыки встречала каждое замечание, касающееся ее техники, и каждый комментарий, касающийся тактики игры, — и как сексуальный партнер. Некоторым утешением для него служило то, что к другим Нэнси относилась с еще большей нетерпимостью; порой он не без злорадства наблюдал, как она отчитывает чем-то провинившуюся перед ней кассиршу или продавщицу; при этом, требуя от него и от всех остальных незамедлительной реакции на любой ее каприз, сама она явно получала удовольствие, заставляя людей, включая опять-таки Римини, ждать себя, причем подолгу, в самых неловких и напряженных ситуациях. Так, например, она могла по несколько минут рыться в своем толстом кошельке, прежде чем извлекала оттуда банковскую карточку или необходимую сумму денег, чтобы вручить ее Римини — с тем чтобы он, в свою очередь, рассчитался с продавцом или уже отдал ее вконец измучившемуся официанту.

В Римини же происходили удивительные перемены: он, человек и раньше-то не слишком коммуникабельный, а в последнее время ставший и вовсе асоциальным, на глазах превращался в образец любезности, приветливости, терпимости и умения идти на компромиссы. Как опытный дипломат, он легко находил выход из самых сложных ситуаций, предотвращая трансформацию трений между Нэнси и окружающими в открытые конфликты. Нэнси пробовала, примеряла, выбирала, присматривала, платила и подписывала квитанции и чеки; Римини вел переговоры, спрашивал, торговался, жаловался или же благодарил, а главное — добивался того, чтобы человеческие контакты Нэнси не выходили за рамки того, что называется нормальными социальными отношениями. Задача была не из легких, но тем большее удовлетворение испытывал Римини всякий раз, когда ему удавалось найти очередное изящное и сравнительно гуманное решение. Все люди, даже совершенно незнакомые, с первого взгляда понимали, что эту парочку связывают не только дружеские отношения. Римини чувствовал это во взглядах, а порой до него доносился шепот продавщиц и кассирш в супермаркетах. Это вызывало в нем сложные, противоречивые чувства: порой смущение, а порой — какой-то странный восторг и азарт. Наверное, со стороны их можно было принять за тандем посторонних (возможно даже — из разных стран) людей, по каким-нибудь причинам временно объединившихся: например, женщина-посол и неотлучно следующий за нею секретарь из местных. Как и отношения тех пар, которые подчиняются дипломатическому этикету, отношения Римини и Нэнси не развивались, а отведенные каждому из них роли оставались неизменными: Нэнси была королевой в изгнании, покинувшей какую-нибудь не слишком богатую и большую страну после государственного переворота, а Римини… Римини, не чувствуя никакого унижения, с готовностью исполнял роль ее верного раба. Как-то раз они с утра пораньше заглянули в пригородный супермакет, привлеченные объявлениями о грандиозных скидках (на Нэнси эти рекламные призывы действовали как магические заклинания), и, завалив тележку по большей части ненужными вещами, направились к кассам. Уже стоя в очереди, Римини поднял взгляд, оторвав его от тележки с покупками, и невольно засмотрелся на Нэнси, а точнее, на ее лобок, которым она прижималась к краю тянувшегося перед кассой прилавка. Белоснежная ткань ее брюк нежно и едва слышно шелестела, касаясь полированной алюминиевой полосы, которой был окантован угол; над брюками виднелась полоска загорелой кожи — живот торчал из-под короткого, по последней моде, топа. Неожиданно для самого себя Римини ощутил то, что позволило ему забыть все неприятные ситуации, пережитые им за время встреч с Нэнси, и все испытанные им неприятные ощущения — а их было так много, что компенсировать их могло одно: самое горячее плотское желание. Буквально через пару секунд Римини поймал на себе заинтересованный взгляд Нэнси; женская интуиция не подвела ее — она явно поняла, что происходит с ее рабом-любовником. Римини не успел сымитировать безразличие и покраснел.

Они вышли из магазина и загрузили покупки в багажник. Нэнси сказала, что сядет за руль сама; Римини положил ключи в ее подставленную ладонь. Несколько кварталов они проехали молча. Неожиданно, увидев что-то между деревьями, которыми была обсажена улица с обеих сторон, Нэнси резко нажала на педаль тормоза и так же резко вывернула руль влево. Римини и сам не понял, как они оказались на стоянке у какой-то гостиницы. Площадка была практически пуста; в разных ее концах стояло с полдюжины машин. Несмотря на огромное количество свободных мест, Нэнси сделала лихой вираж и затормозила буквально вплотную к синему «фалькону»; чтобы не поцарапать машины, Римини пришлось очень внимательно открывать дверь. Он даже не вышел, а вытек из автомобиля Нэнси и невольно засмотрелся на «фалькон» — модель, которая представляла лично для него определенную историческую ценность. Они пересекли стоянку и вошли в холл гостиницы. Мысли Римини были заняты предстоявшим ему внеплановым развлечением с Нэнси, и тем не менее он не мог не удивиться тому, сколько поверхностей в помещении, оказывается, можно покрыть мягким ковролином. Ковролин был повсюду — не только на полу и на стенах, но даже на потолке и на пьедестале, куда была водружена весьма упитанная гипсовая Венера. К еще большему изумлению Римини, организационными вопросами занялась Нэнси: она попросила предоставить им самую дешевую комнату и согласилась взять в руки телевизионный пульт только после того, как ее несколько раз клятвенно заверили, что пользование телевизором включено в стоимость. Римини тем временем вызвал лифт и прислушался к игравшей в холле музыке: негромко, едва перекрывая журчание маленького фонтанчика, пел Роберто Карлос, на том испанском языке, на котором говорят не в Латинской Америке, а в самой Испании, — с характерными слабыми «р» и подчеркнутыми, чуть шепелявыми «с». Римини вспомнил, что это песенку он когда-то слушал все лето напролет во время каникул; вспомнил он и то, что в это подростковое лето он в основном совершенствовался в мастурбации, которой предавался раза по три, а то и по четыре на дню. Роберто Карлос… Вот только… как же называется эта песня? «Слова»? «Мечты»?.. Вместе с Нэнси они вышли из лифта, подошли к своему номеру и открыли дверь. Римини пропустил Нэнси вперед, а сам на секунду замешкался в коридоре: его внимание привлекла занятная парочка, стоявшая чуть поодаль, примерно через три двери от них. Женщина была крупной, несколько мужеподобной; ее движения — медленными и тяжеловесными, а жесты убедительными. Мужчина, особенно по сравнению со своей спутницей, выглядел на редкость щуплым и низкорослым; не добавляла ему внушительности и изрядных размеров лысина. Он в основном не говорил, а вертелся вокруг женщины, появляясь то слева, то справа от нее, как какая-нибудь неутомимая оса. Поняв, что их заметили или, точнее говоря, застукали, мужчина и женщина замолчали и одновременно повернули головы в сторону Римини. До женщины ему, в общем-то, не было никакого дела, а вот лицо мужчины… Да, не зря ему показался знакомым даже его силуэт, не зря что-то кольнуло в душе, когда он увидел этот чертов «фалькон». И вот теперь, глядя в темные печальные глаза, наблюдая за тем, как по лицу мужчины расползается выражение удивления, а затем — стыда и испуга, он медленно, словно во сне, осознавал, что в нескольких шагах от него, в коридоре дешевой гостиницы, используемой в основном в качестве дома свиданий, стоит не кто иной, как Роди, отец Софии. В который раз Римини поразила миниатюрность этого немолодого уже мужчины и при этом — редкая пропорциональность его телосложения; больше всего он походил на постаревшего эквилибриста, канатоходца или жокея. Увидев, как Роди поднимает руку в приветственном жесте, Римини, не раздумывая, перешагнул порог номера и закрыл за собой дверь.

Они набросились друг на друга и занимались любовью стоя, прямо в одежде, не удосужившись даже включить свет, чтобы осмотреться, словно понимая, что потом им будет не до того, чтобы повернуть выключатель еще раз. Неожиданная мимолетная встреча с отцом Софии, к удивлению самого Римини, ничуть не ослабила его. Наоборот, стремясь как можно быстрее стереть из верхних пластов памяти лицо бывшего тестя, он сумел завести себя так, как раньше это удалось ему с Нэнси лишь однажды — во время их первой близости. Минут десять спустя — Нэнси уже принимала душ, а Римини лениво, с должным чувством пресыщения смотрел телевизор: по специальному, очевидно кабельному, каналу показывали какой-то не слишком занимательный порнофильм, кульминацией которого была сцена оргии с участием представителей и представительниц всех рас планеты (фильм, что характерно, был черно-белый) — в дверь постучали. Римини подумал, что, по всей видимости, Нэнси успела заказать напитки в номер, и, наскоро обмотав бедра полотенцем, приоткрыл дверь. В коридоре стоял Роди.

Римини посмотрел на него и, немного подумав, все же вышел в коридор. Роди был растрепан и одет не слишком аккуратно; тем не менее, по сравнению с набедренной повязкой Римини, его гардероб можно было считать образцово-элегантным и протокольно-строгим. Посмотрев несколько секунд на Римини в упор, Роди вдруг шагнул вперед и обнял его. Римини, в свою очередь, ответил на объятия. Постояв так немного, они вновь отодвинулись друг от друга, и Роди, еще раз прикоснувшись к руке Римини — словно желая убедиться, что тот ему не кажется и существует на самом деле, — сказал: «Ну, пропащая душа, куда ж ты подевался? Хорош, нечего сказать. Двенадцать лет мы тебе были тестем и тещей, и вдруг на тебе, раз — и пропал. Хоть бы заглянул к нам, что ли. Ты же знаешь, как мы тебя любим». В первый момент Римини поддался. В доме родителей Софии его действительно всегда любили и всегда были рады видеть. Более того, отец Софии всегда был Римини симпатичен, несмотря на то что человеком он был сложным и недостатков у него хватало. И вот сейчас, стоя в гостиничном коридоре в одном полотенце, он чуть было не прослезился при виде того, как Роди радуется встрече с ним — хотя с Софией они уже давно расстались, а развод дался его дочери очень нелегко. Затем, присмотревшись и прислушавшись к Роди, Римини вдруг ощутил, что за этой заботой и радостью скрывается что-то еще, какое-то чувство совершенно иной природы, иного порядка Несколько секунд раздумий — и Римини осенило: страх. Роди действительно не на шутку перепугался: бывший зять застукал его в гостинице с женщиной, которая — отрицать это было бессмысленно — не являлась его женой. С новой точки зрения Римини совершенно иначе оценил его восторги по поводу встречи, которые теперь казались искусственными и преувеличенными. Дожили, подумал Римини. По всему выходило, что бывший тесть добивается его расположения и вымаливает у бывшего зятя обещание не выдавать его. Такой поворот его совершенно не устраивал: он, как и раньше, предпочитал роль свидетеля роли активного участника. Он вдруг вспомнил, что София время от времени возвращалась к явно беспокоившей ее теме — подозрениям, что отец ведет двойную жизнь. Что касается ее, то она подозревала всех: очередную отцовскую секретаршу, сотрудниц его небольшой фирмы и девчонок, которых отец нанимал для раздачи рекламных проспектов на улицах. Еще большие подозрения Софии вызывали всякого рода неожиданно появлявшиеся у отца хобби, которые требовали его долгого отсутствия; Роди остывал к этим хобби уже через пару недель, иногда месяц — так же легко и неожиданно, как загорался. Судя по всему, София полагала, что каждый час свободного времени, проведенный отцом вне дома и без супруги, был чреват возможностью супружеской измены. Иногда София начинала обсуждать Роди с матерью — даже Римини несколько раз присутствовал при этих женских разговорах; он, впрочем, воздерживался от высказываний каких бы то ни было суждений и старался заняться в эти минуты чем-нибудь посторонним, сводя тем самым свое участие во внутрисемейных сплетнях к минимуму. И вот теперь, когда тайное стало явным, Римини почему-то расстроился. По правде говоря, он раньше полагал, что все подозрения Софии и ее матери беспочвенны: представление о супружеской измене — даже в самых убогих и жалких ее формах — категорически не увязывалось в его сознании с образом этого маленького, насквозь домашнего человека, который боялся всего нового — любимые свитера он занашивал до того, что его начинали принимать за бродягу-оборванца, и только тогда покупал какую-нибудь новую вещь. Ирония заключалась в том, что правда о Роди открылась, во-первых, слишком поздно для того, чтобы как-то повлиять на его дальнейшую судьбу и семейную жизнь, а во-вторых — открылась человеку, который уже мог оценить значимость открытия. Римини и раньше, откровенно говоря, не слишком занимало, где отец Софии проводит свободное время, когда не сидит дома с женой, а теперь жизнь бывшего тестя, какой бы она ни была, и вовсе перестала представлять для него интерес. Размышляя о том, как неожиданно и при этом бессмысленно порой раскладывает судьба свои карты, Римини вдруг услышал какой-то шорох и непроизвольно посмотрел в ту сторону, откуда доносился звук: чуть дальше, вдоль по коридору, приоткрылась дверь, и на пороге появилась спутница Роди; дама явно была готова к продолжению уже начатой игры — на шее у нее сверкала яркая Металлическая цепь, тело было перепоясано кожаными ремнями, в руке она сжимала длинный резиновый хлыст; теперь, когда рядом с ней не было маленького и щуплого Роди, она не показалась Римини ни слишком большой, ни страшной. Роди даже не обернулся. «Ну ладно… В общем… Пойду я. Сам понимаешь… — сказал он и, вынув из кармана помятой рубашки визитную карточку, почти насильно всучил ее Римини. — Ты, в общем, заходи ко мне. Поговорим о том о сем… Я, может быть, что-нибудь полезное для тебя смогу сделать. Тут поговаривали, что у тебя сложности… Ты, главное, ничего такого не думай. София — это София, а мы с тобой другое дело. Мы с женой тебя очень любим. То и дело вспоминаем тебя, думаем, где ты сейчас, как у тебя дела. В общем, если хочешь, ты и домой к нам заглядывай. Мы, честное слово, будем очень рады». Прижав к груди обе ладошки, Роди, не разворачиваясь, включил задний ход да так и пошел по коридору, не сводя с Римини глаз. Женщина в ремнях скрылась в дверном проеме. Римини смотрел вслед удаляющемуся Роди и вдруг понял, что тот едва не плачет. «Я серьезно. Ты заходи, заходи к нам. Зайдешь ведь? Дай честное слово. Зайдешь?» — все повторял он, переступая маленькими босыми ножками мальчика-старичка по бирюзовой ковровой дорожке.