На десятый день этого не то лечения, не то заточения тренер разбудил Римини необычно поздно — в восемь утра вместо половины седьмого — и, более того, предложил ему просто царский завтрак: апельсиновый сок вместо воды, чай вместо воды и ломтик подсушенного ржаного хлеба вместо воды. Вскоре выяснилось, что этот банкет был устроен в честь перехода к новому этапу программы оздоровления. Пользуясь — не без некоторых усилий — указательным пальцем одной руки и пятерней другой, тренер пронумеровал пациенту основные пункты этого этапа программы, которые Римини прослушал чрезвычайно внимательно, отдав тем не менее должное кулинарной роскоши, если не сказать излишествам. Пункт первый гласил: Римини разрешается и, более того, вменяется в обязанность выходить на улицу. Храм выполнил свою главную функцию — разрыв всех связей с внешним миром и обеспечение возможности полностью сосредоточиться на упражнениях; если продолжить заниматься в заточении, то в этой искусственной биосистеме неизбежно возникнут внутренние противоречия и станут скапливаться токсические отходы, что неминуемо повернет процесс выздоровления вспять. Этап концентрации, сосредоточивания на самом себе подошел к концу; настало время выплеснуть энергию вовне, и главное — начать, пусть и под неусыпным контролем, устанавливать новые связи с внешним миром. Пункт второй — возможность покидать храм не означала прекращения занятий, а лишь знаменовала собой основательную корректировку программы. От этапа реабилитации, которую можно было считать достигнутой, Римини предстояло перейти к биосоциальной стадии восстановительных тренировок, а именно — войти в состав одной из групп физкультурников, которые ежедневно занимались под присмотром тренера в лесопарке Палермо. Пункт третий: Римини должен самоустраниться от процесса продажи отцовской квартиры и всего, что было связано с этой сделкой. Тренер взял инициативу на себя и поручил консьержу (заплатив ему из своего кармана и пообещав, кроме того, комиссионные по совершении сделки) навести в квартире порядок и показывать ее клиентам. Пункт четвертый и, пожалуй, самый важный: тренер обязуется довести до ума исполнение пункта третьего и обещает сохранить все это в тайне от отца Римини, для которого ничего не должно измениться — все известия он будет по-прежнему получать от Римини, на тех же условиях, что они оговорили перед отъездом отца в Монтевидео. Римини, в свою очередь, берет на себя обязательство делать все от него зависящее для успешного выполнения упражнений и заданий из новой программы. «Ну и пункт пятый…» — чуть задумчиво произнес тренер и с громким хрустом откусил кусок пережаренного тоста, засыпав крошками безупречно чистый воротничок рубашки-поло. Мысленно взвесив какие-то «за» и «против», с оглашением этого пункта он решил повременить. Зато преподнес Римини сюрприз: убрав в раковину грязные чашки и тарелки, водрузил на стол большую сумку с логотипом известной сети спортивных магазинов.

Римини извлек из сумки униформу, которую ему предстояло носить довольно долгое время: теннисные туфли и носки, длинные хлопковые серые брюки, рубашка-поло — тренер назвал ее джемпером — и еще предмет туалета, вид которого сначала сбил Римини с толку. Эта штука напоминала нечто среднее между двумя средневековыми изобретениями — доспехами и поясом верности; впрочем, сделана она была из легких тканых материалов, и в нее были вшиты какие-то эластичные плетеные ленты. При ближайшем рассмотрении Римини понял, что это специальные спортивные трусы для интенсивных тренировок. Мысленно он окрестил их набедренной повязкой пещерного жителя. К Римини стала возвращаться память: внимательно рассмотрев этот предмет экипировки, он вдруг вспомнил, что уже видел нечто подобное в детстве — такую же штуковину надевал на себя отец в раздевалке спортивного клуба, куда они порой приходили вместе. Вот в этой-то униформе Римини на следующий день появился на одной из полянок лесопарка и стал пятым в группе, занимавшейся с тренером по вторникам и четвергам. Тренер считал излишним представлять Римини его новым товарищам; впрочем, группа, как, кстати, и комплект спортивной одежды, пришлась Римини в самую пору. Никто из членов этой небольшой компании ничем не выделялся и не стремился к этому; пять человек разного пола и возраста — от тридцати до шестидесяти пяти лет — объединяла общая цель, а все, что отличало их друг от друга, было неважно. Для личного сближения не было ни секунды свободного времени; любые реплики, замечания и комментарии в процессе тренировки были бы лишними. Делали они лишь то, о чем говорили (и в тот момент, пока говорили), а говорили лишь о том, что делали (уже после того, как заканчивали это делать). Общение происходило в двух регистрах — команды («руки на пояс, и-и-и — раз!») и комментарии в ходе их выполнения («кажется, немного потянул близнецовую мышцу»). Запертые в настоящем, ограниченные самыми тесными рамками — капризами и противоречиями собственного тела, эти люди были своего рода фундаменталистами текущего момента: прошлое и будущее были для них вредной ересью, которая сбивала с пути истинного счастливого полноценного человека, заражая его смертельно опасным вирусом чувства истории. Весь мир был для них только здесь и сейчас. Этот мир был близоруким и примитивным; самой большой временной дистанцией была здесь дистанция между неправильно сделанным упражнением и его подкорректированным повтором. Обитателям этого мира не было нужды бороться со своим прошлым, с ощущением привязанности к чему-то былому, как нечего было опасаться в будущем. Все на своем месте, ничего лишнего. Кое-что приходилось, конечно, время от времени совершенствовать, но эта жалкая пародия на путь вперед ничуть не противоречила концепции однородности окружающего пространства и времени, а, скорее, наоборот — подтверждала ее. Римини с готовностью влился в эту компанию. Результатов он достигал не только от тренировки к тренировке, но и в ходе каждого занятия, с каждым сделанным упражнением. Ему становилось лучше буквально с каждым часом, с каждой секундой. Все вновь обретенные силы он направлял на то, чтобы раскорчевать свой внутренний мир, избавить его от зарослей диких лиан, колючих кустарников и ядовитых кактусов, которые в свое время успели пустить здесь глубокие корни. Для его товарищей по тренировкам самосовершенствование также было важнейшей целью — но достижимой лишь в отдаленной перспективе: Римини же достиг ее практически мгновенно и в дальнейшем лишь укреплял свои позиции на уже занятом плацдарме. Такой стремительный прогресс ничуть его не удивил — у него просто не было времени на то, чтобы чему-то удивляться. Его сознание — то есть то, что осталось от его сознания после генеральной уборки, — превратилось в инструмент учета упражнений, преодоленных бегом километров и вдохов и выдохов за тренировку. Сконцентрировавшись на деталях, Римини, разумеется, не мог отследить эволюцию своего состояния и оценить достигнутые результаты; таким образом, совершенствуясь физически, он, с точки зрения психологической, оставался невинным созданием с незамутненным разумом. Лишь тренер, наблюдавший за Римини со стороны, мог сравнить того несчастного полуинвалида, которого он вынес из вонючей квартиры, как изъеденное молью старое пальто, с полным сил атлетом, на глазах набиравшим великолепную физическую форму. В какой-то момент тренеру стало понятно, что наступило время сделать решительный рывок.

Во время очередной утренней тренировки Римини гораздо быстрее других членов группы выполнил положенные сгибания и разгибания корпуса в положении лежа. Полежав немного на траве, он встал и прошелся по дорожке, присыпанной кирпичной пылью. Тренер, придерживавший лодыжки другому ученику, который качал пресс, внимательно следил за ним. Римини уперся одной ногой в ствол дерева и наклонил корпус, чтобы потянуть связки; затем проделал то же упражнение с другой ноги. Вроде бы все шло по плану. Неожиданно для тренера Римини, вместо того чтобы попрыгать на месте и потрясти расслабленными руками и ногами, сбрасывая напряжение, замер, чуть согнувшись; он уперся одной рукой в ствол дерева и поднял согнутую в колене ногу так, чтобы видеть подошву. Он провел пальцем по подошве — сначала вдоль, от носка к пятке, а затем поперек — и поднес палец к самым глазам; когда он наконец обернулся к товарищам по группе, на его лице сияла блаженная улыбка.

Вот уже много лет — десять, а может быть, и все пятнадцать — он не бывал на теннисном корте. И теперь из разрозненных фрагментов вдруг сложилось воспоминание о площадке, на которой он играл в последний раз: потрескавшийся цемент с проросшей через трещины тут и там колючей травой; вокруг вроде бы росли деревья — кажется, эвкалипты, — сверкала на солнце металлическая сетка, ограждавшая площадку, где-то неподалеку, не то в пруду, не то в озере, чуть слышно плескалась вода… Римини играл босиком и, гоняясь от края к краю площадки за мячиком, старался не наступать на трещины и на колючую траву. Против него играла какая-то девушка — ее лица Римини сейчас, конечно, вспомнить не мог, — играла сильно и напористо, и ему приходилось прикладывать все усилия, чтобы достойно ей противостоять. Была его неуклюжесть вызвана алкоголем или смущением от улыбки противника, Римини тоже не помнил — зато вдруг во всех деталях увидел летящий к нему мяч и вспомнил, как продумывал в этот момент хитрый и коварный удар, нанести который собирался не то детской, не то женской ракеткой, найденной в сарае среди садовых инструментов, с простенькой ручкой и изрядно потертыми струнами.

Это видение, многоцветное, яркое и эмоционально окрашенное, подействовало на Римини, как удар хлыстом, и могло спровоцировать рецидив напасти, от которой так старательно лечил его тренер. Вернуться в исходное состояние, чтобы начать все сначала, — психика Римини наверняка не вынесла бы такого напряжения. Впрочем, тренер был не настолько прост, чтобы не предусмотреть подобного эффекта от возвращения памяти к его ученику, — более того, он уже несколько дней ждал чего-то в этом роде, и теннисное откровение стало не знаком возврата Римини к прошлому, а, наоборот, символом будущего, которое тренер для него готовил. Когда-то отец Римини, чтобы добавить светлых красок к мрачному образу сына, который сам же и нарисовал, сказал тренеру: «Эх, видел бы ты его на корте. У него настоящий талант. Жаль — похоже, талант пропал безвозвратно». Тренер вспомнил об этом, когда план по спасению еще только разрабатывался; разговор запал ему в душу, и в нужный момент он извлек его из памяти, как ключик, как затвор к тому мощному орудию, которое должно было рано или поздно выстрелить. И вот момент привести оружие в действие наконец настал. «Итак, пункт пятый…» — сказал тренер. Пункт пятый знаменовал собой переход к третьей фазе — самой сложной и рискованной. На этом этапе пациент наделялся некоторой самостоятельностью; контроль постепенно ослабевал, а угрозы, соответственно, множились.