Адам обнял ее крепче и коснулся губами ее волос:

– Не подумай, будто я хочу оспорить твое мнение, но мне кажется, что такого добра у нас было достаточно и до того, как мы встретились. Может быть, настало время отдохнуть?

– Хотелось бы верить, – по-своему согласилась она.


Весной Ева уехала в Будапешт. Они не прощались и не устраивали специальных встреч или проводов.

Адам пришел к ней рано утром, и они весь день собирали вещи. После того, как все чемоданы были заполнены и расставлены возле двери, они принялись отмывать квартиру – протерли все дверные косяки и сами двери, пробежались по оконным рамам, помыли зеркала и натерли пол.

Оставалось еще немного времени, и они легли в спальне на пустую кровать без простыней и подушек. Ева смотрела в потолок и старалась не думать о том, что может больше никогда не вернуться. Она не давала обещаний, но собиралась приехать в Прагу через несколько недель – после того, как завершит все дела и развяжет оставшиеся узлы.

Последнее слово оставалось за обстоятельствами – как обычно. Обстоятельствам не важны человеческие желания – им чуждо сострадание и понимание. Ева отлично осознавала, что шансов встретиться с Адамом вновь не так уж и много – зная о том, что ее ожидает дома, она не решалась заговорить с ним о своих планах.

Холодный ветер пробирался под плащ, и она зябко ежилась, стоя под еще голыми ветками каштанов и без конца поправляя на шее шелковый платок. Адам доехал с ней до аэропорта, но она запретила ему идти дальше вместе с другими провожающими. По каким-то причинам Ева боялась увидеть его, стоящим внизу и машущим ей рукой. Перед самыми дверями она остановилась и крепко обняла его.

– Ну вот, а часы я тебе так и не показал, – вздохнул он, почему-то вспомнив о пражских курантах.

Она сжала его еще крепче и почти всхлипнула.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Ты лучший человек в мире.

Он поцеловал ее и вложил в карман ее плаща листок со своим адресом.


Будапешт встретил ее дождем и ветром – ей даже на миг показалось, что она никуда и не уезжала. Ева остановилась у перил, радуясь тому, что никто не приехал ее встречать. Она была бы рада увидеть друзей, но сейчас ей вряд ли удалось бы ответить на все их вопросы или поддержать оживленную беседу.

Ехать нужно было через весь город – от аэропорта до Третьего района было довольно далеко. К тому же, маршрут лежал через Дунай. До родной Буды было далеко, и Ева заняла свободное такси, заплатив сразу за все места, чтобы водитель не вздумал брать попутчиков. Она редко бывала в Пеште, и эта часть города меньше всего напоминала ей о прошлом. Однако когда они подъехали к мосту, она закрыла глаза и сидела не шевелясь до тех пор, пока не почувствовала, что автомобиль выехал на новую дорогу. Смотреть на темную воду она так и не научилась.

Ева не сообщила Матьясу когда собирается приехать, но он точно знал, что она должна вернуться. Несмотря на это, дом по-прежнему пустовал – комнаты были покрыты слоем вязкой пыли, а наглухо заколоченные окна скрывались за тяжелыми задвинутыми занавесками. Не оглядываясь на дверь детской, Ева прошла в гостиную и открыла створки самого большого окна настежь. Когда-нибудь эта встреча должна была состояться.

Матьяс работал в налоговой конторе, а до выходных было еще три дня. Ева с трудом смогла дождаться вечера, чтобы позвонить ему – тянуть с разговором было нельзя. Она мудро полагала, что приступить к распутыванию паутины лучше как можно раньше.

Холодные пальцы едва могли удержать трубку, и она зажала ее между ухом и плечом, помешивая кофе и стараясь дышать глубоко и размеренно.

– Слушаю, – раздался сердитый голос. Знакомые интонации.

– Это я, Ева, – сразу же сказала она. – Я вернулась в город.

– Поздравляю, – все так же недовольно ответил он. – Набралась там храбрости?

– Думаю, да.

– И что теперь?

– Надо бы встретиться.

– Я сейчас не могу.

– А завтра?

– В полдень… нет, в обед. Жди меня у конторы, я выйду к тебе, и мы пойдем куда-нибудь. В какое-нибудь кафе.

– Хорошо.


Беда разделила их и без того ненадежный союз. Ева никогда не любила Матьяса, но он нравился ее матери. Женщина, которая всю жизнь работала портнихой и растила ребенка без отца, не могла представить, что ее единственная дочь будет одинока. Она вынудила ее начать встречаться с Матьясом, и после одной из совместных поездок на природу, Ева вернулась беременной. Китти родилась через полгода после свадьбы, и Ева полагала, что семья мужа презирала ее за то, что она посмела натянуть белое платье на свой растущий живот. Родители Матьяса открыто унижали ее, и не скрывали того, что терпят ее лишь из-за сына.

В том, что их брак потерпел крах еще задолго до настоящей катастрофы, была и ее вина – она не старалась полюбить своего мужа по-настоящему. Китти, а затем и Джола стали забирать все ее внимание, и именно им она отдавала свою любовь. Она была настолько безразлична к Матьясу, что даже не знала, любил ли он ее когда-нибудь или нет. Возможно, для него эти отношения были таким же бременем, как и для нее.

Теперь он жил на съемной квартире, а она готовилась провести первую ночь в доме, еще хранившем воспоминания о дочерях.

Утром она встала, пересчитала деньги и отправилась гулять по улицам. Теперь ее прельщал Пешт, до которого она решила добраться на метро – сидеть в такси с закрытыми глазами оказалось слишком странно.

Она бродила по старым и новым улицам, заглядывала в магазины и останавливалась на площадях, замечая, что постоянно думает о том, как было бы здорово оказаться здесь с Адамом и послушать, что он скажет. Ей не хватало его, и она была готова бросить все, чтобы сейчас же улететь обратно в Прагу.

К часу дня она уже стояла в условленном месте, но Матьяс появился только через пятнадцать минут. Когда же они, наконец, встретились, ни один из них не захотел обнять другого или хотя бы протянуть руку. Он лишь кивнул ей в сторону ближайшего кафе и, не оглядываясь, зашагал по тротуару.

– Успокоилась? Нашла то, что искала? – заняв место за столиком, спросил он.

Ева с грустью посмотрела в окно – снова начинался дождь, и она вдруг представила, что напротив нее сидит вовсе не Матьяс, а Адам. Картинка была настолько четкой, что ей даже показалось, будто такое уже было – они с Адамом в кафе, а за окном идет дождь и гудят машины.

– Что с тобой? Ты меня слышала? – немного раздраженно спросил Матьяс. – Теперь ты скажешь, что хочешь развода, верно?

– Я лишь повторю то, что говорила много раз.

Он качнул головой и снял с носа очки. Его каштановые волосы сильно отросли, хотя он и так стригся не слишком коротко, отдавая должное моде.

– А попробовать заново?

– Нет, Матьяс, ты же знаешь, что этого не будет.

Он развел ладонями:

– Почему? Ты меня не любишь, и я тебя не люблю – снова будем говорить об этом?

Она сделала глубокий вдох и кивнула:

– Можно и об этом.

– Слушай, ты сказала, что не можешь больше меня видеть, и я съехал на квартиру. Ты сказала, что хочешь побыть в другом месте, и я не возражал. Ты удрала в Прагу, и я даже не писал тебе писем и никак не пытался связаться с тобой. Что еще тебе надо? Неужели полугода оказалось мало для того, чтобы понять, что вся твоя жизнь проходит здесь?

– Ты говорил, что девочки умерли из-за меня, – напомнила ему она.

– А мы можем не вспоминать сейчас о девочках? – ощетинился он.

Ева подняла брови и улыбнулась:

– Я не могу забыть своих детей.

– Эти дети тянут тебя назад, а я хочу освободить нас обоих.

– То, что ты говорил…

Он хлопнул по столешнице:

– Опять ты об этом. Я был не в себе.

– А сейчас в себе?

– Полагаю, да.

– Тогда почему мы не можем поговорить о них?

– Потому что я не вижу в этом смысла. Я любил их не меньше, чем ты, и мне больно вспоминать о детях, которых мы потеряли.

– Как же ты собираешься жить со мной, если мы даже не можем разделить это горе? Твоя семья ненавидит меня, ты сам считаешь, что я виновата во всем – я вижу, что ты до сих пор так думаешь, и не пытайся убедить меня в обратном – как же мы сможем удержаться вдвоем?

С Адамом было проще – с ним она могла говорить о своих дочерях сколько угодно. Однако чаще всего слова были и не нужны – в общем молчании крылось больше понимания, чем в долгих беседах.

– Я не дам тебе развод. Делай что хочешь.

Она отвернулась к окну.

– У тебя была женщина, пока меня не было в городе? – спросила она. – Все в порядке, я не стану тебя обвинять.

Матьяс не ответил. У него случались романы даже в то время, когда в их семье с виду все было в порядке.

– У меня были женщины, пока ты была здесь. Когда ты уехала, я понял, что буду ждать тебя, сколько потребуется.

– Я не буду жить с тобой после всего, что с нами произошло. Я говорю, как последняя стерва, но зато это правда. Честная мегера лучше, чем лживая кошечка, не правда ли?

Он пожал плечами и кивнул официанту, который принес их заказ.

– Мы поговорим об этом позже – дома. Сегодня я перееду домой.


Устраивать сцены на людях Ева не умела. Она вообще редко говорила о том, что ей не нравилось или раздражало ее. Такая скрытность быстро стала привычной для Адама, но Матьяс жутко злился, когда видел ее задумчивой или грустной и не мог понять причину. Чаще всего эти причины лежали на поверхности, но ему все равно было слишком сложно их заметить.

Вечером, когда он постучался в дверь, Ева ждала его уже с чемоданами, которые благоразумно не распаковывала еще с того времени, как приехала домой.

– Уходишь. Опять? – иронично уточнил он. – Может, хватит бегать от меня?

– Если ты не поймешь, что значит «нет», мне придется бегать еще очень долго.

Он бросил сумку у порога, рядом с ее багажом, и прошел в гостиную.

– Так, давай поговорим нормально. У тебя есть возражения, правда? Ты меня никогда не любила. Ты считаешь, что не виновата в смерти детей. Ты не хочешь бороться, а хочешь просто улепетнуть и где-то строить что-то новое, наплевав на старое. Я для тебя теперь старое?