Ее лоб был покрыт испариной, лицо побледнело, а к горлу подступала тошнота. Все ее мысли перепутались, и в душе не было ничего, кроме страха. Эвиан казалось, что она вот-вот потеряет сознание.

Она не помнила, как добралась до дома, она ни разу не посмела оглянуться, чтобы посмотреть, преследуют ли ее. Она знала только одно: ее жизнь кончена.

Возвращавшийся с другой стороны Кларенс видел, как Эвиан стремглав пронеслась по переулку и исчезла в дверях. Он, не раздумывая, бросился следом.

Эвиан выглядела обезумевшей, непохожей на себя.

— Что произошло?!

— Там, там… Иверс!

Схватив оружие, Кларенс выскочил на пустую улицу. Немного подождал. Никого.

Вернувшись, он увидел, что Эвиан стоит в углу, сжимая в руке кухонный нож, а ее взор пылает отчаянием и ненавистью. Ее зубы были сжаты, волосы разметались по плечам. Дикий страх уступил место желанию защищаться до последнего вздоха.

— Его нет, там никого нет, тебе просто привиделось. А если он когда-нибудь появится, клянусь, я его пристрелю. Он никогда не сможет вернуть тебя обратно.

Опустившись на кровать, Эвиан громко, безудержно разрыдалась. Это были ее первые слезы за безумно долгое время.

Когда Кларенс прижал ее к себе и, гладя по волосам, зашептал такие бестолковые, сумасшедшие, искренние, трогательные слова, она поняла, что он и есть ее единственный спаситель, тот, кого она ждала и дождалась. Другого не было, нет и не будет. Когда он принялся осторожно целовать ее заплаканное лицо, она ощутила его любовь всей своей кожей и решила, что не станет его мучить.

Его поцелуи были любящими, а руки — добрыми. Она без опаски могла позволить ему гладить и укачивать себя.

Эвиан провела рукой по его щеке, что оказалось совсем нетрудно. То был миг истинной нежности. Позволила его губам слиться с ее губами — это ей даже понравилось. Кларенс не осмеливался ее раздеть — она сама расстегнула пуговицы на платье и старалась не вздрагивать, ощущая его руки на своем теле. Покорно изогнулась под ним, впуская в себя. Человек, который бросил все и рисковал собой, чтобы избавить ее от того ужаса, в котором она жила, заслуживал и не такого.

Иверс давно лишил ее стыда и вместе с тем словно запер ее тело в клетку, но сейчас Эвиан чувствовала, что под коркой привычного отвращения скрывается что-то иное. Под руками Кларенса она ощущала себя нетронутой, новой, во многом незнакомой для самой себя.

— Это не все, что мне нужно, нет, не все! — страстно прошептал он. — Я хочу, чтобы отныне и навсегда у нас была общая жизнь. Чтобы ты стала моей настоящей женой.

— Со временем я смогу дать тебе гораздо больше, если… если только судьба предоставит нам это время.

— Я люблю тебя, Эвиан, а ты… любишь меня… хоть немного?

— Не знаю, Кларенс, но я готова остаться с тобой. И не только потому, что больше у меня никого нет и мне некуда идти.

Она заснула в его объятиях, и ей снилось, будто она идет ровным, широким шагом по заросшему лугу, сбивая прозрачную, словно повисшую на ветру росу, а из-за гор, как долгожданный маяк, встает огромное солнце.

Одно на всех, оно было похоже на сердце мира, и, глядя на него, Эвиан начинала понимать слова Заны: «Ты говоришь, что судьба заперла тебя в этих горах, что тебе никогда не вырваться из их каменной крепости. Ты права: суть Скалистых гор — это камень. Человеческое сердце не такое, оно мягкое, как глина. Но оно может быть сильнее камня».

Глава десятая

Комнатка Надин Иверс была обставлена на удивление скромно: сосновая кровать, небольшой комод, лоскутный коврик под ногами. На стене висело маленькое зеркало и иллюстрированный календарь с изображениями лошадей. Комод был украшен салфеточками, а еще на нем стояла подаренная Арни шкатулка.

Переступив порог девичьей спальни, юноша был страшно смущен, но старался придать своему взгляду мужскую твердость. И вместе с тем он не знал, как сказать девушке, что он зашел только затем, чтобы навсегда с ней проститься.

Надин же будто впервые разглядела, что его ресницы и брови темнее волос, что его глаза глубоки и немного печальны, а движения напрочь лишены неуклюжести, порой свойственной тем, чьи предки были выходцами из северных стран.

Она стояла перед ним с распущенными волосами, в длинной шали поверх ночной сорочки, слегка вздрагивающими плечами, но с решимостью во взоре.

Надин сказала себе, что если он все-таки придет, то она встретит его именно так, давая понять, что она готова ко всему, что он только осмелится совершить.

— Ты поговорил с… отцом? — ее голос дрогнул.

— Да.

— Что он сказал?

— Чтобы я… шел к тебе.

Надин посмотрела ему в глаза, а потом опустила веки и слегка покачнулась. Арни почудилось, что она вот-вот сломается и заплачет. Он понимал, что она чувствует. Собственно, она прямо сказала об этом. Надин не желала скорбеть о прошлом и прозябать в ожидании будущего, она хотела жить настоящим.

— И ты пришел. Ко мне.

— Да.

— А что он еще сказал?

— Чтобы мы… Но я…

— Я готова, Арни! Я нужна тебе?

Он застонал, сжав кулаки.

— Да, но… Неужели мы должны сделать это, потому что так велит он?!

Надин отступила на шаг.

— Разве ты сам не хочешь этого?

— Конечно, я хочу, но…

Он порывисто обнял ее, и она уткнулась ему в плечо.

— Это наш единственный шанс, Арни, единственный шанс быть вместе. Неужели ты способен уйти?!

За окном мерцал призрачный зимний закат. Он опоясал горизонт, а потом медленно канул во тьму. Наступила такая долгая и такая короткая ночь.

Они лежали в постели. Сорочка, которую Надин так и не решилась скинуть, собралась складками на талии. Шаль валялась на полу поверх одежды Арни. Когда он обхватил руками мягкие бедра Надин, она почувствовала, как откуда-то из глубины ее тела поднимаются волнение и дрожь. Поражаясь собственной смелости и бесстыдству, она крепко обняла его и прижала к себе.

Наслаждение было коротким, болезненно-острым. Это был приступ страсти, такой же отчаянный, каким казалось их положение. Потом Надин охватило странное оцепенение, потому что она дошла до последней точки. Она сделала все, что могла: вопреки всему выбрала Арни, вступила из-за него в схватку с отцом и отчасти — с собственной совестью. И наконец она ему отдалась.

Сквозь занавески просачивался утренний свет, пространство за окном постепенно заполнялось привычными звуками. Надин всегда любила рассветы больше закатов, но только не сегодня. Потому что сейчас надо было что-то решать. И это решение должна была принять не она.

Арни все понимал. Разомкнув объятия, они молча смотрели друг на друга. Арни ощущал внутри странную пустоту, а Надин чувствовала, как тают ее надежды.

Она первой нарушила молчание:

— Пора вставать. Мы больше не можем здесь оставаться.

Оба оделись. Арни продолжал молчать.

— Что ты решил? — спросила Надин.

Он сделал долгую паузу.

— Мое мнение не изменилось. Я не смогу.

— Ты не любишь меня? Не хочешь жениться на мне?

— Люблю и хочу, и ты это знаешь, но Кларенс…

— Твоему приятелю наплевать на тебя, — перебила она. — Он где-то там, далеко, с чужой женой.

— Он мой друг, — веско произнес Арни.

Девушка устало опустилась на кровать.

— Может, отец и отпустит тебя, но выместит все на мне. Прости, что говорю о себе. У меня больше нет доказательств того, насколько мне дорог ты.

Арни стало стыдно, и он протянул ей руку.

— Идем. Не думай, я готов держать ответ перед твоим отцом.

Джозеф Иверс встретил молодых людей несвойственной ему широкой, понимающей улыбкой. К их приходу в столовой был накрыт праздничный завтрак. Арни решил не отказываться от приглашения, подумав, что таким образом сможет выиграть немного времени.

Он опустился на стул рядом с Надин, от вчерашнего мужества которой, похоже, ничего не осталось, и Джозеф сам разлил кофе из высокого медного кофейника.

Кофе в доме Иверса разительно отличался от того, какой Арни когда-либо пил. Свежие булочки тоже были хороши. Сыр, ветчина, масло, повидло — все оказалось превосходного качества.

Джозеф заговорил с Арни о каких-то обычных, повседневных делах с таким видом, будто видел молодого человека за этим столом каждое утро. А потом, после незначительных фраз, вдруг прозвучала другая:

— Надеюсь, ты получил доказательства невинности моей дочери?

Девушка мучительно покраснела, а Арни вытянулся в струну.

— Я готов сделать мисс Надин предложение.

Иверс развел руками. Его губы были растянуты все в той же широкой улыбке, но в глазах притаился зловещий холод.

— При выполнении определенных условий я дам согласие прямо сейчас. Дорога в Шайенн еще открыта. Вы можете выехать завтра утром. Я напишу письмо судье, и он вас поженит.

Арни молчал. Прежде пылавшее лицо Надин покрыла смертельная бледность. Ее глаза были полны слез, готовых закапать на камчатную скатерть. Несмотря на то, что черты ее лица отчасти повторяли черты Иверса, в ней было что-то беззащитное и трогательное.

— Пусть ваша дочь выйдет, — твердо произнес Арни, и Джозеф кивнул Надин.

Она покорно встала и вышла, как выходила много раз, если он приказывал.

Девушка вернулась в свою комнату, села на кровать и бессильно сложила руки на коленях. Надин выросла в среде, где женщина никогда не была чем-то главным в жизни мужчины. Ей просто не могло повезти больше, чем другим.

Понимая, что наступает одна из самых критических и трагических минут, Надин готовилась собрать все свои силы и встретить ее со всем возможным самообладанием, когда дверь открылась и вошел Арни.

Предчувствуя, что он скажет, она не подняла глаз.