На другое утро за завтраком Саре было неловко от ощущения присутствия Кемпбелла напротив нее, за столом.

И вообще, их встречи приобрели тревожную регулярность — утром и вечером за столом и почти непременно где-то еще в промежутке; и в голове у нее появлялись мысли, какие не должны были бы появляться у женщины, ощущающей себя достаточно разумной. Она все чаще обращала внимание на то, как его волосы упрямо сопротивляются причесыванию, как меняется их оттенок — от цвета красного дерева до цвета мускатного ореха, — когда они, смоченные во время утреннего умывания, начинают постепенно высыхать на протяжении завтрака. Для нее сделались хорошо знакомыми следы, которые оставались на них от шляпы, даже когда та не сидела на его голове, а также пряди, что вылезали из-под нее и торчали у висков, словно перья на хвосте дикой утки.

Ей стал приятен легкий запах мыльного крема для бритья, который появлялся вместе с ним к завтраку, и вид только что выбритой кожи на щеках и на подбородке, под усами. Она познакомилась со всеми его верхними рубашками — каждый день он надевал свежую, а сверху свой неизменный черный кожаный жилет. Знала она красную фланелевую — он носил ее в самое первое утро; зеленую клетчатую — где воротник уже требовал, чтобы его перелицевали; две голубые батистовые, одна из них с тщательно залатанным рукавом на локте, другая — почти новая; еще одну — рыжевато-коричневую, которая так не сочеталась с цветом его лица; и, наконец, белую — эту он надевал по воскресеньям.

Ей стали известны его вкусы в отношении пищи: черный кофе, много соли и перца даже до того, как попробует блюдо, дополнительная порция жареного картофеля к яйцам по утрам; никакой капусты, брюквы или репы — этого он не любил, но зато обожал все остальные овощи; много подливки к мясу — если та стояла на столе; две добавочные чашки кофе во время еды и, наконец, сигарета, взамен сладкого.

Изучила она и некоторые его манеры. Мужчинам он всегда кивал, здороваясь с ними по утрам, ей — никогда. Если слушал что-либо очень внимательно, прикладывал указательный палец к верхней губе. Когда рассказывал что-то смешное, зачастую дергал себя за мочку уха. Без особых затруднений употреблял салфетку, в то время как иные мужчины пользовались с той же целью своими манжетами.

За другими, кто жил в пансионе миссис Раундтри, Сара почти не замечала, к некоторому ее смущению, всех этих мелочей…

Ноа Кемпбелл, в свою очередь, тоже многое узнал о Cape.

В ее одежде преобладали коричневые тона — таких цветов и оттенков были у нее юбки, блузки и жакеты; часы висели всегда на груди немного слева. Белье она относила в стирку по утрам в понедельник, а приносила обратно во вторник к вечеру. Во всем бывала предельно пунктуальна и аккуратна; из своей комнаты появлялась к завтраку с боем часов, ровно в половине восьмого, на ужин — ровно в шесть. Похоже было, что пища совсем ее не заботит — она ест только потому, что без этого нельзя и забывает о ней и обо всем остальном, как только мысли ее чем-то заняты. Он научился распознавать эти моменты, когда она вдруг переставала принимать участие в застольном разговоре, а взгляд ее сосредоточивался и застывал на большой сахарнице. В этих случаях бывало приходилось обращаться к ней дважды, прежде чем она сознавала, что говорят с ней, хотя вообще-то была достаточно внимательна ко всему происходящему и ничто не проходило мимо нее.

Об этом можно было судить хотя бы по ее статьям в газете, в которых рассказывалось о самом, казалось, обычном и заурядном, что набило уже всем оскомину, но под ее пером ординарные вещи превращались в нечто важное и, главное, интересное для жителей Дедвуда и окрестностей.

Средний палец ее правой руки даже вроде бы потерял свою обычную форму от слишком частого писания, и на нем нередко можно было видеть слабые следы чернил.

Что у нее особенно обращало на себя внимание, так это голубые глаза, взглянув на которые, хотелось сделать это еще и еще раз. Если, конечно, она была без очков.

И она выглядела всегда предельно естественной — никакой краски на глазах, на губах; Кемпбелл полагал, что, если бы она вдруг появилась за столом накрашенной, это произвело бы впечатление разорвавшейся бомбы. Ее прическа оставалась одинаковой изо дня в день, если не считать, что пучок мог быть сдвинут с центра затылка чуть-чуть в сторону, как если бы она причесывалась, не глядя в зеркало. Ногти были всегда коротко острижены, а на ногах — чуть ли не единственная пара не слишком подходящих ей башмаков, коричневых, со шнурками, мужского стиля, в которых она ходила и по грязи, и по снегу, и по навозу, устилающему улицы (о чем она регулярно писала в своей газете, призывая начать борьбу с грязью в городе).

Кемпбелл полагал, что, появись в городе церковь, Сара Меррит пришла бы и на воскресную службу в тех же самых мужских башмаках. И еще в одном был он уверен: с той поры как они столкнулись на обледенелой, скользкой улице, она перестала, разговаривая с ним, смотреть ему прямо в глаза. Вместо этого взгляд ее останавливался на шерифской звезде у него на груди.

Хотели они или нет, работа и проживание в пансионе заставляли их регулярно видеться и общаться друг с другом. А собирая информацию для газеты, Сара не могла не узнавать у Ноа Кемпбелла новости о нарушениях закона, об арестах, обо всем, с чем он сталкивался, совершая ежедневные обходы города.

При встречах она обращалась к нему не иначе как «шериф Кемпбелл»; он всегда называл ее «мисс Меррит».

То, что встречи стали происходить все чаще, оба относили лишь к тому, что такова, значит, служебная необходимость, и ничего более.

Как-то днем, когда Сара и все ее служащие находились в типографии, открылась дверь, и в помещении появилась невысокая полная женщина. Лицо у нее было цвета старого седла, темные с проседью волосы слегка вились надо лбом. Пронзительный взгляд серых глаз был устремлен на Сару, на нее одну, будто в комнате больше никто не присутствовал.

— Значит, это вы! — сказала она, и голос ее зазвенел, как гонг, приглашающий к обеду.

Сара встала из-за своей конторки, сняла нарукавники, аккуратно положила возле себя.

— Я Сара Меррит.

Женщина протянула руку.

— А я мать Ноа Кемпбелла. Меня зовут Нерри.

Сара сразу отметила сходство матери с сыном — те же серые глаза, тупой кончик носа, высокие крутые скулы.

— Здравствуйте, миссис Кемпбелл. — Сара пожала протянутую руку.

— Он говорил мне о вас, — сообщила мать Кемпбелла. — И об этом помещении тоже. Но я подумала, дай-ка лучше сама приду и все увижу, верно? Как поживаете?.. — Она кивнула Джошу и Патрику, продолжая в то же время с любопытством оглядывать все кругом. — Насколько мне известно, вы страшно деловая и предприимчивая женщина. Ноа обожает таких.

— В самом деле?

Сара постаралась, чтобы в ее голосе не звучало ни удивления, ни иронии.

Миссис Кемпбелл продолжала:

— Я говорю ему: Ноа, почему тебе не привезти ее как-нибудь к нам, но вы знаете этих сыновей… Если уж вырвется из дома, их самих ничем не заманишь обратно — что уж говорить о том, чтобы привозили своих друзей.

Друзей? Почему эта женщина считает, что она и ее сын друзья? Кто ей сказал?

— …Тогда я и говорю: ладно, я и сама могу съездить в этот дом, где делают газету, и сказать «здравствуйте» его хозяйке. Почему нет?.. Мой другой сын, Арден, он, наверно, заглянет сюда тоже, только попозже… Что касается Кирка — это мой муж, отец Ноа то есть, — у него дела поважнее. Не сказать, что у нас с Арденом их нет, но очень уж нам не терпелось приехать сюда и увидеть вас собственными глазами… Ноа, он так много рассказывал про вас, когда приезжал к нам недавно.

Рассказывал?..

Сара видела, что Патрик вслушивается в разговор, не отрываясь, однако, от работы с прессом, и Джош тоже, не забывая в то же время смазывать шрифт.

— …Говорил, вы умная, образованная леди и решили сами делать газету в этом городе… Я-то что… Я и читать толком не умею, не говоря уж о том, чтобы писать, но мой сын, он привез мне газету, и хотя было нелегко, я все же разобрала, о чем вы там пишете. Очень интересно знать, что творится в городе и вообще вокруг нас.

Сара спросила:

— Вы, кажется, живете в долине Спирфиш?

— Да, верно.

— Можете вы мне рассказать о ней? Я задам вам несколько вопросов, хорошо?

— Отчего нет… — Керри Кемпбелл с некоторой тревогой посмотрела на Сару. — Только не знаю, чего я смогу… О чем вам интересно узнать?

— Ваша долина — последнее прибежище индейцев в этих местах, — сказала Сара. — И вся страна с беспокойством ожидает, чем окончится подписание мирного договора. Будут ли индейцы соблюдать его…

За этим вступлением последовал ряд вопросов, которые лишь утвердили Керри Кемпбелл во мнении, что Сара Меррит действительно страшно умная женщина — ведь она спрашивала решительно обо всем: об урожае, о том, что у них там растет, о ценах на зерно и корма, о погодных условиях — сколько было, примерно, дождливых и солнечных дней в прошедшем сезоне, сколько всего семей поселилось у них в долине, откуда они приехали и кто по происхождению, возникают ли между ними какие-либо конфликты.

Когда вопросы окончились и ответы на них были получены и записаны, Керри Кемпбелл, глядя как Сара снимает очки и аккуратно кладет их на стол, подумала: какого черта ее сын Ноа чего-то ждет? Конечно, эта девушка не писаная красотка, но, во всяком случае, не хуже многих, кого сама Керри Кемпбелл знала или знает. Кроме того, она в одиночку добралась сюда и развернула такое дело! Это требует, чтобы голова была на месте. Пожалуй, правда, она слишком худа, но выглядит достаточной здоровой, чтобы родить ей нескольких внуков и, возможно, совсем неплохих!

— Если статья про все это появится, — заметила Сара, — обязательно пришлю вам газету через Ноа.

— Надеюсь, надеюсь, пришлете. А то, может, и сами пожалуете вместе с Ноа, посидите у нас за столом.

— Благодарю вас, миссис Кемпбелл, но, боюсь, не смогу вырваться отсюда. Я ведь многое делаю сама: собираю новости, пишу статьи, нахожу объявления. А еще посещаю разные собрания и некоторые семьи. Очень мало времени остается для себя, к сожалению.