Разумеется, в крахе нашего брака была немалая доля моей вины. Я была плохой женой, потому что умела только радоваться профессиональным успехам мужа. А он в это не верил, он считал, что я ненавижу его творчество и завидую его славе. Бывало, что он врывался в комнату, где я мирно пила кофе и листала журналы, и кричал, что я - завистливая, неблагодарная тварь, которая ничего не понимает в настоящем искусстве. А потом я же оказывалась виновата в том, что он сорвал голос, пока орал на меня. Замкнутый круг...

А ведь мне действительно нравилась его музыка, его пение. Я даже не обижалась, когда он устраивал скандалы из-за Лори: ребенок мешал ему работать. Да, Лори был капризным мальчиком, часто плакал, но я старалась его успокоить, старалась, чтобы в доме было тихо. Иногда мне это удавалось, чаще - нет. Но и это стало одной из причин краха моего супружества...

В общем-то, Марк был доволен тем, что у него родился сын, и неплохо ладил с мальчуганом. Но он слишком часто отсутствовал, чувствовал себя виноватым, и перекладывал свои ощущения на меня: утверждал, что я втайне злюсь за то, что вынуждена сидеть дома, одна с ребенком, не работать, не общаться с другими людьми. Иногда он даже кричал, что понимает, почему я его ненавижу. Что ж, это звучало достаточно убедительно, чтобы в конце концов и я в это поверила.

Правда, я продолжала писать стихи: плохие и хорошие, страстные и равнодушные, и только это занятие как-то связывало меня не столько с внешним миром, сколько с моим прошлым. В конце концов рифмы - это неплохой способ сделать отчаяние и разочарование чем-то более или менее терпимым. Но порой я неделями ожидала прихода вдохновения - всегда внезапного - и это ожидание, пожалуй, было самым мучительным испытанием в моей жизни.

Когда я сказала Жаку, что больше не пишу стихи, я солгала. Зачем? Возможно, для того, чтобы вызвать к себе сочувствие. А возможно, потому, что не могла признаться: до того, как Марк исчез из моей жизни, я непрерывно писала стихи. Почти до самого рождения Бьянки. Признаться в этом значило бы нарушить тот образ одинокой, брошенной жертвы, который привлек ко мне Жака. А после того, как ко мне пришел Жак, я не написала ни строчки. Я не умею писать о счастье и тем более - о радостях интимной любви. Я могу рифмовать только боль, страдание и одиночество: возможно, поэтому я так и дорожила всегда этими чувствами.

Марк не бросил меня. Конечно, ему смертельно надоело то, что я не занималась домом и хозяйством, могла часами сидеть и бессмысленно смотреть в стену или в окно, была совершенно бесчувственной в постели. Я начала убивать его тем, что постоянно ходила в старых, бесформенных свитерах и рваных чулках, нечесаная и неумытая. Тем, что вздрагивала и сжималась от одного его прикосновения. Тем, что не хотела его.

И все-таки он долго терпел. До того вечера, когда моя вторая беременность уже подходила к концу. Марк вернулся домой довольно поздно, и я притворилась, что сплю: чтобы не разговаривать с ним. Я это делала достаточно часто, но на сей раз он не пожелал потакать моим прихотям.

- Ты ведь не спишь? - спросил он, заходя в спальню.

- Который час? - спросила я вместо ответа.

Тогда он схватил меня за руку, рывком вытащил из кровати и ударил по лицу. Я отшатнулась к стене, но он удержал меня и принялся бить головой об эту самую стену, выкрикивая:

- Ты отобрала у меня все! Ты разрушила мою душу! Ты сломала мне жизнь! Я изменил тебе!

Я поняла, что это - правда. Он выпустил меня и я... Я всегда знала, что сильнее его - и морально, и физически. И в отличие от него я не боялась насилия.

Утром я увидела, что все мое тело в синяках. Но это уже были пустяки, которые никто не заметил. Особенно после родов. А все так привыкли, что Марк постоянно уезжает на гастроли или концерты, что скрыть его отсутствие мне было ещё легче, чем спрятать синяки.

Я не испытывала вины за то, что сделала. Но мне было неприятно, что я заставила Марка прибегнуть к насилию, что я ожесточила его, спровоцировала на вспышку. Все могло бы продолжаться бесконечно долго: я привыкла к нашим странным отношениям и находила в них даже определенную прелесть. Но Марка они явно стали тяготить. Но поскольку мы оба всегда притворялись перед окружающими счастливой семейной парой, наш брак навсегда остался таким же прочным и незыблемым... для других.

Пожалуй, я чувствовала вину только перед Люси. Она всегда была мне ближе, чем была бы даже родная сестра. Странно, но она, кажется, не унаследовала никаких "милых" семейных черт, типа буйного помешательства или склонности к суициду. А у нас в роду и того, и другого хватало с избытком.

С Люси все всегда было спокойно, хотя бы потому, что я находилась под её сильным влиянием. Люси, в отличие от меня, была очень женственной и элегантной, следила за собой. Но я знала, что и её волнует мнение окружающих. Разница заключалась лишь в том, что Люси старалась быть такой, как все, но не считала себя вправе рассчитывать на чье-то расположение, а я упрямо пыталась остаться сама собой и в то же время расстраивалась, что могу кому-то не понравиться.

Самое интересное заключалось в том, что мы с Люси почти не разговаривали, хотя дружили всю жизнь. Мы слишком уважали мнение друг друга, чтобы затевать какие-то споры, а высказывать вслух одинаковое мнение казалось нам глупым и бессмысленным занятием.

Несмотря на это, я многое знала о жизни Люси, почти все. Например, знала, что она стала интересоваться мальчиками чуть ли не с одиннадцати лет, а в шестнадцать лет она переспала с добрым десятком молодых людей. При этом ухитрялась выглядеть чуть ли не более скромной и невинной, чем я убежденная девственница. Но после первого же года, проведенного нами в Сорбонне, о Люси заговорили, как о роковой женщине, походя разбивающей мужские сердца. Претенденты на руку и сердце так и вились вокруг нее, но она вовсе не торопилась под венец. Во всяком случае, очень умело создавала такое впечатление.

Я втайне завидовала ей: мне казалось непорядочным удерживать возле себя людей, к которым ничего не испытываешь, подавать напрасные надежды... Теперь я понимаю, что просто никогда не умела флиртовать и кокетничать. Впрочем, я и сейчас этому не научилась. Не дано. А может быть, я просто ждала, когда Люси выберет кого-нибудь окончательно, и тогда я отберу у неё её выигрыш, потому, что это будет само Совершенство.

Так и получилось в конечном итоге. Когда она познакомила меня с Жаком, тогда уже - её женихом, я испытала укол в сердце. Укол самолюбия. "Вот что бывает, - сказала я себе, - когда долго ищешь, выбираешь, отвергаешь и снова ищешь. Тогда ты получаешь самое лучшее". Но ребенок Люси и Жака родился через семь месяцев после свадьбы и я засомневалась в безукоризненной рассчитанности этого союза. Всего лишь брак по необходимости, вынужденный брак, ничего из ряда вон выходящего в этом не было, и завидовать было нечему.

Нет, мне было чему завидовать! Люси с Жаком поселились в крошечной вилле в Сен-Клу, где все было безупречно, аккуратно и не очень уютно. Думаю, потому я и остановила свой выбор на теперешнем моем жилище, что оно было полной противоположностью той вилле. Они никогда никуда не выходили, вечера напролет смотрели вместе телевизор - и были счастливы. Во всем этом для меня было что-то завораживающе-мистическое.

Люси изумительно готовила, а у меня на это занятие никогда не хватало терпения, я предпочитала сварить рис или макароны, чтобы не возиться с картофельными очистками. А вид окровавленного мяса вообще вызывал у меня отвращение. Самое же интересное заключалось в том, что Жак был совершенно равнодушен к еде и всему на свете предпочитал хлеб с сыром. И все равно они были идеальной парой. Как и мы с Марком... в глазах окружающих.

Первое время после замужества я тоже пыталась готовить, даже доставала какие-то замысловатые кулинарные рецепты. Но мне это быстро надоело и мы с Марком окончательно перешли на бутерброды и консервы. Он так редко бывал дома, что его мало волновали бытовые вопросы, меня - тем более. Иногда он вдруг привозил домой пакеты с изысканными продуктами, но все это так или иначе портилось и оказывалось в мусорном ведре. Я ела только то, что покупала сама - хлеб, сыр, иногда - фрукты. Как и Жак...

Между прочим, в первую проведенную у меня ночь, Жак читал "Терезу Ракен" - историю о двух любовниках, решивших убить законного мужа. Нам не придется это делать, чтобы свободно предаваться любви. Но, быть может, это приблизит её конец, ведь страсть так часто оказывается замешанной на каком-нибудь преступлении...

Она бесконечно ждала: его прихода, телефонного звонка, звука его машины на улице перед домом. Если он опаздывал, она становилась у окна, прижавшись лбом к стеклу, и до боли в глазах вглядывалась в перспективу улицы. Она прислушивалась ко всем звукам в доме, чтобы не пропустить телефонный звонок. Она понимала, что ведет себя ненормально, но ничего не могла с собой поделать.

Она успокаивалась только во время их встреч, но - ненадолго, потому что встречи не могли длиться вечно. Она прятала его носовые платки и вдыхала их запах, чтобы воскресить в памяти самые сладкие минуты, таскала его зажигалки и пустые пачки от сигарет, суеверно полагая, что создает тем самым какую-то связь между собой и возлюбленным даже когда он отсутствует.

Самой страшной пыткой были его опоздания, а он почти всегда опаздывал. У неё начинали дрожать колени, тряслись руки, пересыхало во рту, секунды текли бесконечно. Но хлопала дверца машины, затормозившей у подъезда, и все мгновенно превращалось в свою противоположность.

Она почти никогда не задавала ему никаких вопросов. Им вообще было не о чем разговаривать друг с другом: они понимали друг друга без слов. Да и о чем она могла спросить? Догадывается ли Люси о чем-нибудь? Что он собирается делать в будущем? Почему он не на работе, как все нормальные люди? Она боялась, что любой вопрос нарушит сложный и мучительный ритуал их взаимоотношений, и она потеряет Жака навсегда. Поэтому она молчала. И все-таки однажды она нарушила ритуал.