– Как не помнить…

– Слова своего я не нарушу. Ты мне слишком дорога. И я выхлопотал тебе перевод сюда вовсе не затем, чтоб иметь возможность… чтобы воспользоваться… Тьфу, какая мерзость! Устинья! Но ты-то, я надеюсь…

– Я знаю, Михайла Николаевич. И слову вашему завсегда верила, – твёрдо выговорила Устинья. – Кабы не верила – ноги б моей тут не было, хоть бы и засечь приказали до смерти. Но Ефим мне муж. И коли он велит – как мне противиться-то?

– Ну что же это за чёр-р-рт?!. – прорычал сквозь зубы Михаил, ударяя кулаком по подоконнику. – Ведь только-только дело начало налаживаться! Устя! Ну, что же нам делать?! Может быть, я сам поговорю с твоим Ефимом?

– Ой, не дай бог! – всполошилась она. – Не в обиду будь сказано, Михайла Николаевич, только он про вас и помянуть спокойно не может, враз его перекашивает! Как бы греха смертного не стряслось! Башка-то у него шалёная! Это я сама, дура, виновата, много беседовать с вами себе дозволяла… Вот он, разбойник, и удумал…

– Ты ни в чём не виновата! Возможно, лишь в том, что поторопилась выйти замуж! – с сердцем сказал Михаил. Устя подняла на него измученные, полные слёз глаза.

– Так что ж я могу, барин… Воля Божья такова.

– Теперь уж, верно, ничего, – хмуро отозвался Иверзнев. – И Бог тут вовсе ни при чём. И что это, право, за мода – любой бред объяснять волей Божьей? Что за…

Он не договорил. За окном дробно застучали, приближаясь, конские копыта. Встрёпанный казак без шапки карьером влетел на двор больницы и истошно заорал:

– Пожар на заводе! Печь в виннице завалилась!!! Народу погорело – страсть!!!

– Господи… – меняясь в лице, пробормотал Михаил. – Устя… Это же…

Но Устинья уже не слушала его. Всплеснув руками, она кинулась вон. Иверзнев понёсся следом.


Всё произошло так быстро, что никто и опомниться не успел. Антип только-только заметил тонкую струйку дыма, поползшую из чуть заметной трещины в печи у самого потолка, только-только нахмурился, повернувшись к брату, – а трещина уже поехала вширь и вдоль. Крошечная дымовая струйка мгновенно превратилась в волну густого дыма, заполнившего всю кочегарку. Ефим опомнился первым, кинулся к дверям, по пути дёрнув за плечо брата. Закашлявшись, Антип метнулся за ним – и тут же услышал за спиной тяжкий грохот. Всё тело опалило нестерпимым жаром. Обернувшись, парень успел увидеть, как огромная печь медленно, словно нехотя оседает вниз. Покатились спёкшиеся кирпичи. Белое пламя вырвалось наружу, набросилось на сваленную у стены кучу угля. А из-за двери Ефим уже орал на весь завод:

– Караул, крещёные, гори-и-и-им!!!

Откашливаясь и отплёвываясь, Антип вылетел в подвальный проход. Там уже было не продохнуть от дыма. В сизых клубах носились, натыкаясь на стены, перепуганные люди. Стараясь не дышать, Антип вслед за братом побежал к лестнице. Сзади тяжело топотало ещё несколько человек.

Когда выбрались, оказалось, что наверху не лучше. Там тоже было полно дыма, по деревянным перекрытиям весело разбегались огненные дорожки. Отчаянно кашляя, Антип прислонился к стене. Ефим тем временем, стоя у лестницы, деловито считал тех, кто выскакивал из подвала:

– Осяня – шесть… Торбыч – семь… Кидым да Кочерга – восемь-девять… Все, что ли, успели?!

– Берёзы да цыгана нет, – сипло отозвался кто-то.

– Ах ты, мать твою… – выругался Ефим. – А я думал, цыган-то вперёд всех выскочит, блоха лошадиная! Антип, Яшки не видал?

Брат, не переставая кашлять, лишь помотал головой. Отдышавшись, шагнул к отчаянно дымящему спуску в подвал, заглянул туда. Ефим напряжённо наблюдал за ним. И ничуть не удивился, когда Антип спокойно спросил:

– Крещёные, кому рубахи не жаль? И полейте меня из бадьи, что ль…

– И меня, – подошёл Ефим.

– А ты не лезь! У тебя жёнка есть!

– Ты мне не тятька, не указывай! – огрызнулся Ефим. – Пущу я тебя одного, как же…

– Не дури! – повысил голос и Антип. – Добром прошу, поди вон!

– Без тебя разумею, куда ходить. – Ефим смотрел прямо в лицо брата, бьющийся огонь отражался в его шалых глазах. – Спущаемся, что ли, братка? Времени мало…

– А Устьку на кого, коль нас обоих враз?.. – тихо, чтоб не слышали насторожённо примолкшие рабочие, спросил Антип. Ефим криво усмехнулся, блеснув зубами с чёрного от копоти лица. Чуть слышно ответил:

– Барин Михайла Николаевич примет.

– Тьфу, паскудник… – выругался Антип. – Так бы в рыло и закатал… Ну, идём, раз ума нет! Кандалы-то сбросим? Мешать станут…

– Некогда уж.

Кто-то протянул ему скомканную грязную рубашку. Антип разорвал её надвое, один лоскут сунул брату, другим сам завязал нос и рот. И, поочерёдно окатившись водой из бадьи, братья Силины спустились в пылающую преисподнюю.

Едва оказавшись внизу, Ефим сразу понял, что они с Антипкой затеяли это зря. Воздух был раскалённым, дым ел глаза. Лоскут на лице почти не спасал от угара. Отыскать кого-то в этом вонючем, хватающем за горло, стреляющем искрами аду было немыслимо. Ефим осмотрелся, пытаясь найти брата, но не мог ничего разглядеть уже в шаге от себя. Повсюду валялись раскалённые кирпичи. Коты на ногах уже дымились. Отчаянно кружилась голова. Ефим побежал наугад в конец коридора, куда обычно сгружали уголь. За спиной раздался страшный треск. Обернувшись, парень увидел, как падает, рассыпаясь искрами, пылающая балка.

«Ох ты, нечистая, как же теперь назад-то?.. – мелькнуло в голове. От жара, казалось, уже горят волосы на голове. В глазах неумолимо темнело. – Да где ж этот сукин сын?! Без толку, обратно надо… Не помочь уж, видать». Он в последний раз растерянно огляделся… и в это время услышал слабый хрип.

– Яшка, ты?!

– Я это… Берёза… – просипело из дымной завесы. – Кирпичи… И цыган тут… Придавило нас…

Ефим, шатаясь, пошёл на голос. Он ничего уже не видел, молясь лишь об одном: не даться удушливому дыму, не вздохнуть ненароком полной грудью, не упасть прямо тут, на раскалённые кирпичи… В плотном тумане гари он наткнулся на груду камней, которые, казалось, слабо ворочались. Собравшись с силами, Ефим отшвырнул одну спёкшуюся глыбу, другую, третью… Руки, казалось, прожигало до костей, грудь разрывалась от боли. Но Ефим, уже понимая, что назад не вернуться, всё бросал и бросал проклятые камни. Вскоре он услышал рядом мерное сопение и понял, что брат тоже здесь.

– Антипка… – прохрипел он, не слыша собственного голоса. – Без толку… Назад надо…

– Давай, чёрт! Выдеру! – вдруг жёстко раздалось из дыма. Ефим невольно вздрогнул: так этот голос напомнил ему отца. Он беспомощно огляделся. Голову немедленно повело. Парень, пошатнувшись, опёрся кулаками об пол… И наткнулся на что-то шевелящееся, мягкое. Не помня себя, он схватил тело поперёк груди, дёрнул во всю мочь и поволок к выходу. В этот миг прямо перед носом рухнула ещё одна балка. Ефима с ног до головы обдало искрами. От жара и нестерпимой боли померкло в глазах. Перебираясь через пылающий барьер, он чуть не упал: проклятые кандалы, как назло, спутались. Ефим больше не видел брата и не знал, сумел ли тот выбраться. Впереди мутно белел выход из подвала. «Ещё бы подняться… Лестница… Авось вытянет кто… Тяжёлый-то, дьявол… Без пользы… Отгулялся цыган… и атаман тож… И сами теперь сдохнем здесь… Немца бы вот, гада, придушить напоследок… Устька!..» – бились в висках бестолковые обрывки мыслей. Ефим отчаянно рванулся к выходу… И на него навалилась тьма.

Он очнулся от солнечных пятен, прыгающих по лицу. Всё тело нещадно саднило. Горела грудь, и первый же проблеск сознания отозвался страшной болью. Застонав сквозь зубы, Ефим попробовал открыть глаза – но они словно были склеены. «Кто ж меня отделал-то так? – смутно подумал он. – На кулачках с кем-то дрался?.. От тяти опять будет на орехи…»

– Потерпи, Ефим… Потерпи, сейчас… – послышался знакомый, севший от слёз голос. Что-то мягкое, мокрое проехалось по лицу раз, другой, третий… Он привычно терпел, понимая: стирают кровь. И тут горячей волной поднялась память, и Ефим понял, что это была не кулачная драка и он давно уже не в Болотееве. И резко сел, открыв глаза.

– Где Антип?!!

Боль немедленно скрутила всё тело, резанула лёгкие. Яростно ругаясь, Ефим, повалился наземь.

– Лежи… Лежи… Здесь Антип, живой он… И другие живы… – несколько тёплых капель упали ему на лицо, и он узнал наконец жену.

– Устька?.. Ты откуда здесь?

– Сразу прибежала… как сказали, что в заводе пожар… – улыбаясь и плача, Устя смотрела на него, и Ефим видел, как по чумазому лицу жены бегут слёзы. – Господи, Ефим… Сердце моё… Дошла до Богородицы моя молитва!

– А за меня тоже, что ль, молилась, Устя Даниловна? – добродушно спросили рядом, и Ефим, повернувшись, увидел брата. Тот сидел рядом на истоптанном, смешанном с гарью снегу, привалившись спиной к куче горелых брёвен. Лохматая, мокрая голова Антипа была обвязана тряпкой, из-под которой сочилась струйка крови, половина волос топорщилась палёной щетиной, но вид у него был вполне довольный.

– Цел, что ль, ирод копчёный? – удивлённо спросил Ефим.

– Выходит, цел, – не менее удивлённо подтвердил Антип. – По башке вот стукнуло… но это уж когда нас наверх волочили. Вот ведь, дьявол, – живого места нет! Весь обжарился, как блин в масле… Ты-то как?

– Не знаю… Устька, цел я аль нет?

Та, не ответив, расплакалась навзрыд. Мокрая тряпка выпала из её рук. Ефим через плечо жены встревоженно взглянул на брата.

– Целый, целый, – успокоил тот. – Я тебя сам из подвала тащил, ты уже наверху сомлел… Ну, побило кирпичами, конечно, как без этого… Подгорел малость… Но руки-ноги целы. Не вышел, получается, наш час, братка! Покидаем ещё уголёк-то.

Рядом послышался негромкий смех. Ефим, недоумевая, поднял глаза – и увидел, что вокруг них стоит толпа народу. Чуть не весь завод сгрудился здесь. Ефим видел всклокоченные бороды, худые, перепачканные сажей физиономии. За их спинами вяло дымился главный заводской корпус.

– Никак, потушили? – не поверил Ефим.