Сергей вспыхнул, хотел было возразить, но дверь уже закрылась за мачехой. Язычок свечи забился от сквозняка, и по стенам, тревожные, запрыгали тени. Страшно выругавшись сквозь зубы, Тоневицкий ударил кулаком по столу и навзничь повалился на постель.


Две недели Москву заваливало снегом. Сугробы поднялись выше окон низеньких домов в Замоскворечье, улицы покрылись ухабами. Днём и ночью с низкого неба валились и валились пушистые хлопья. Только к Крещению тучи убрались и ударил мороз.

Варя проснулась ранним утром от холода. За ночь её маленькую комнату совсем выстудило. Сквозь затянутые ледяным узором стёкла едва пробивался блёклый рассвет. Вся дрожа и бормоча сквозь зубы: «Матерь господня, сейчас-сейчас…», Варя спрыгнула с постели и принялась растапливать печурку. Дрова, к счастью, сразу же схватились и затрещали. Вскоре по маленькой комнате поплыло тепло, заворчал маленький чайник. Вспомнив, что чай накануне вышел, Варя нырнула за печь и извлекла оттуда полотняный мешочек с травками, собранными летом в Бутырской слободе. Вздохнув, она вспомнила пустынную московскую окраину, так похожую на её родное Тришкино. Косогор, усеянный цветами, заросли иван-да-марьи, розовое озерцо иван-чая возле крошечного прудика, над которым в июльском зное дрожали стрекозы, высокое синее небо… «Скоро опять всё будет! – утешила она себя, поглядывая в окно на сугробы. – Году уж поворот был… День прибавился, и Крещение минуло. Совсем весна близко!»

Травки были залиты кипятком, и в комнате запахло летним полуднем, земляникой и мятой. Пока чай настаивался, Варя воздвигла под окном почти завершённый портрет Прасковьи Емельяновой. Свет падал косо, художница подошла к окну, чтобы отдёрнуть занавеску, – и задумалась, глядя на белый, заснеженный дворик. Мысли были печальными, тягостными. За две недели не прошла, не утихла боль. Перед глазами по-прежнему стояло окаменевшее лицо Сергея, его презрительно сжатые губы, холодный, чужой взгляд. И несправедливые слова его всё так же били по сердцу – словно были сказаны лишь минуту назад.

«Ну, что, Варька, дура проклятая, – ревёшь опять? – с горечью упрекнула себя она. – Не притомилась ещё выть-то? Было б о чём… Тоже ещё, горе – барин бывший характер показали… И с чего он взял только, экий глупый… Вишь, не писала я ему… И поди докажь, что писала! А ему сразу худое в голову! Всегда таким был… Нет бы рассудить, подумать… Разве ж я такова, как он сказал? Барин и есть барин… где ему о нас хорошо-то думать, когда он в Бобовинах над всеми девками хозяин, как петух в курятнике… А девки-то нешто виноваты?»

Но и сердитые мысли не уняли слёз, и тогда Варя со всей силы ударила кулаком по бревенчатой стене. От боли она охнула, руку свело судорогой до самого плеча. «Дура!!! Больно-то как! Хоть бы левой рукой-то била, правая – она ж для работы… Барина ругаешь, а сама – индюшка безмозглая…» Варя спрыгнула с кровати и, как была босая, вылетела из комнаты через сени – на крыльцо, во двор. Там она, не чувствуя жгучего мороза, сунула руку в огромный сугроб у перил и долго стояла так, пока не почувствовала, что боль унялась.

– Варенька! – весело окликнули её из-за калитки.

Вздрогнув, Варя повернулась и увидела прыгавших за забором Флёну, Анну и Андрея Сметова.

– Говорил я вам, что уже встала давно? – весело провозгласил Андрей. – Варвара Трофимовна, мы пришли вас звать с горы кататься! Чудную гору Пахом залил, прямо вниз по берегу к самой проруби! Уж народу там тьма!

– Да какая же гора… – растерялась Варя. – А работа-то стоит… Портрет не кончен, в мастерскую надо… Флёнка, а ты почему не работаешь?

– Вон до чего дошло! Дням счёт потеряла! – протрубила Флёна, пытаясь отворить занесённую снегом калитку. – Воскресенье божье нынче, милая! Никакой работы нет. Маменька с утра в церковь ушла, а сейчас у Емельяновых чаи дует! И у Анниньки уроков нету! Ейные ученики как раз с горы и катаются вовсю!

Анна весёлым кивком подтвердила это сообщение. Затем вся троица, дружно нажав на калитку, протиснулась во двор и под гневные вопли Флёны («С ума сошла, мать моя, босиком на снег выскакивать! Воистину, ум у девки курий!») увлекла Варю в дом.

– Варвара Трофимовна, у вас пахнет, как в лесу! – с восторгом сказал Андрей, потянув носом. – Как вы это делаете?

– Ничего особенного, просто чай такой… Милости прошу. – Варя юркнула за печь и торопливо протёрла лицо мокрым полотенцем, уничтожая следы слёз. – А вот сахару-то у меня и нет, уж извините…

– Принесли мы сахару! И саек купили, и рожков маковых! – радостно возвестила Анна – вся розовая от мороза и очень хорошенькая. – Мне за три урока отдали, да Андрей Петрович за перевод получил…

– И сейчас на ветер бросать! – покачала головой Варя. – Вы бы, Андрей Петрович, прежде за комнату заплатили да дров купили!

– За эту комнату платить – много чести будет! – беззаботно отмахнулся Андрей. – Нынче просыпаюсь – а входная дверь настежь, угол весь заиндевел и на пороге сугроб! Ну и, разумеется, у меня зуб на зуб не попадает! Дрова все Петька, мерзавец, сжёг, сидел вчера до полуночи над лекциями своими… Да пусть бы дрова – всю свечу извёл! Надо бы новую купить… О, я вижу, портрет нашей Венеры Охотнорядской почти готов?

Услышав этот возглас, девушки немедленно бросили раскладывать на столе пирожки и кинулись к окну. Тут же раздались восхищённые охи.

– Недурно… Право слово, недурно, – важно заметил Андрей, складывая руки на груди и в сей наполеоновской позе становясь перед холстом. – Вот что значит подлинный талант! Все желания клиента воплощены!

С холста на зрителей смотрело полное достоинства круглое лицо купеческой дочки под розовой шляпкой. Черты были намечены лишь мельком, зато кружева на платье, дорогая персидская шаль и золотые с изумрудами серьги были выписаны тщательно.

– Прасковья Силантьевна уж очень настаивали, чтоб и серёжки, и шаль, и валансьен безупречны были, – с чуть заметной улыбкой пояснила Варя. – Чуть ли не вперёд себя самой велели обозначить.

– Что ж, задача решена мастерски, – согласился Андрей. И, оглядевшись по сторонам, с хитрым прищуром уставился на художницу. – А второй-то портрет где?

– И полно вам! – отмахнулась Варя. – Было ль у меня время-то? Нету никакого второго, и не оглядывайтесь! Опосля, может…

– Вот уж не поверю ни за что! – Андрей решительным шагом двинулся к зелёному сундуку в углу. – Обычно всё пасётся именно в том углу. Верно, и сейчас…

– Вот ведь бессовестный, в чужом дому командует! Андрей Петрович, бога побойтесь! – забурчала было Флёна, но Варя, опередив студента, нырнула за сундук.

– От вас и не скроешься, чисто квартальный… Ладно уж, смотрите. Только, боюсь, худо пока. Времени и впрямь не было. И не портрет это ещё, эскиз только. Кое-как угольком по памяти набрасывала, когда Прасковья Силантьевна чай пить уходили.

Гости с интересом воззрились на эскиз – и рассмеялись. С листа бумаги смотрела весело улыбающаяся, простоволосая Паранюшка с оттопыренной щекой. Было очевидно, что она только откусила от яблока, которое держала в руке. Ни следа надутой чопорности не было в этом лукавом, усыпанном веснушками лице. Сразу стало видно, что невесте на выданье едва-едва минуло шестнадцать лет.

– И ведь окажется как всегда! – отсмеявшись, пообещала Анна. – Емельянов увидит два портрета – и купит оба! Хоть бы раз по-другому случилось! Варя, объясни мне, к чему ты тратишь силы на второй портрет, если клиент его не просит?

– Я сама хочу, – пожала плечами Варя. – Покупатель своё требует, и право имеет, коли платит… А на своём портрете я что вижу, то и пишу. Для продажи его не готовлю. Но коль человек купить сам захочет – продаю. Мне оно интересно – характер схватить, понимаешь? Тятенька покойный всегда говорил, что для портрета главное – не сходство, а характер словить. А покупатель иногда и не позволяет… Ему надобно, чтоб красиво было, да представительно, да богато… Что ж. У него своя правда, а у меня – своя.

– И сие истинно! – поднял к потолку палец Андрей. – Варвара Трофимовна, помяните моё слово – вам покорятся Москва и Петербург! Но сегодня работать уже поздно, свет ушёл… И вовсе мы намерены веселиться до вечера! После гор пойдём в трактир обедать! Потом мы званы в гости к Кузнецовым, обещают дивный мясной пирог! А вечером – в театр!

– Господи, в трубу вылетим… – пробормотала Варя.

– Ничего, как наша замечательная Марья Спиридоновна говорит, – на что и жизнь, как не погулять вволю!

– Вот уж врёте! Отродясь маменька такого не говорила! – оскорбилась Флёна.

– Ещё как говорила, да только по молодости, а после – позабыла! – парировал Андрей. – Давайте пить чай – и побежим! Девицы, несите кружки!

– И зачем вы, Андрей Петрович, в ниверситет пошли? – ехидно осведомилась Флёна. – Вам в военном самое место было! Уж куда какой енарал, только успевай во фрунт вставать!

Чай был разлит по разномастным кружкам, и Варя наливала последнюю – для себя, когда послышался стук в дверь. Вся компания обменялась недоумёнными взглядами. Флёна, поднявшись, пошла открывать. Из сеней послышался знакомый голос Нерестова. Затем его перебил чужой, густой и неторопливый бас. Варя взволнованно привстала из-за стола – и тут же в комнату ворвалась Флёна:

– Варька! К тебе это! Из-за выставки той твоей! Вместе с нашим Акимом Перфильичем! Художницу, госпожу Зосимову спрашивают! Уж куда какой важный господин! И с ним ещё такая дама, что… Ой, таким у маменьки в мастерской разве что простыни подрубать, а одеваются только на Кузнецком! Господи, я чуть на пол с перепугу не села! Андрей Петрович, что делать-то?!

Варя, всплеснув руками, тоже обернулась к Андрею. Тот слегка побледнел, пожал плечами и улыбнулся:

– Что ж, Варвара Трофимовна, – это, я думаю, судьба! Встречайте!

* * *

– Подавай… Подавай шибче! Ослабнет, подавай!

– Да даю… Идол… Крикни им там, чтоб ещё подвезли! На три швыра осталось, а они не мычат, не телятся!