– Знаем мы ваши студенческие доходы-то, – без насмешки, грустно перебила его Флёна. – Дай боже, за неделю плату внесёте, а дальше? Даже если и мы добавим, все равно – не разговор… Тут постоянный добыток нужен. А ежели она работать в полный день пойдёт, тогда и не до рисованья станет, потому – свет надобен! Нет, тут уж или учиться, или работать, а вместе – никак. А учиться без платы тоже не выйдет!

– Да нешто мало она учена?! – всплеснула руками хозяйка мастерской. – И грамотна, и историю с географией, и книжек вон всяких полон шкаф… Неприлично даже для молодой девицы-то! Куда больше-то, на что ей?! И посейчас не пойму, к чему покойному вздумалось это ученье дочери в ум пихать? Для чего оно простому человеку-то? Нет, господа хорошие, вы б Варваре голову не морочили! Лучше бы жениха ей приличного подыскали – и всей мороке конец!

Тут поднялся такой возмущённый крик (особенно старалась мужская половина собрания), что Анна и Флёна тщетно шипели и махали руками, уговаривая общество голосить потише и не разбудить Варю. В разгаре праведного гнева никто не заметил вошедшего с улицы и остановившегося у дверей господина лет сорока в круглой шляпе – невысокого, сутулого, уже поседевшего. На плечах старого пальто лежали комья снега, и господин осторожно отряхивал их, стараясь, чтобы снег попадал в сени. Некоторое время он переводил взгляд с одного участника прений на другого, затем тихо покашлял в кулак – никто его не услышал. Тогда он так же осторожно начал постукивать друг о друга рыжие, давно не чищенные сапоги, сбивая с них снег. Наконец на него обратила внимание Анна.

– Господи! Аким Перфильич! Господин Нерестов! Здравствуйте! Да что ж вы так поздно-то?!

– Я прошу прощения… Разумеется, час уже поздний, – смутился пришедший. – Но Трофим Игнатьич с Варварой Трофимовной обычно рано не ложатся, и я решил… А где же они?

– Да вы откуда? – оторопело спросила Марья Спиридоновна. – Нешто не знаете ничего?

– Только утром прибыл из Петербурга, – пожал плечами Нерестов. – Так где же Трофим Игнатьич?

Карие глаза его недоумённо смотрели на опешившую компанию. Флёна, всплеснув руками, уже открыла было рот, но в это время из соседней комнаты послышался шорох. Варя – с растрёпанными волосами, с красными, опухшими от слёз глазами, жмурясь на свет, вышла из комнаты – и, увидев вошедшего, пошатнулась.

– Господи… Аким Перфильич… Слава богу! А я вас ждала, ждала… Горе у нас ка-ко-е…

Последние слова она выговорила, уже падая. Поздний гость едва успел подхватить её, и девушка разрыдалась на его плече.

Трофим Зосимов и его дочь Варя были бывшими крепостными крестьянами Гжатского уезда Смоленской губернии. Умирая, хозяин дал Зосимову и его дочери свободу. Об этом его просила жена: Трофим был талантливым художником. Дочь Варю он сам обучил грамоте, а потом за её образование взялась барыня, увидевшая в крепостной девочке недюжинный талант и способности. Под её руководством Варя выучилась истории, географии, привыкла к постоянному чтению и даже брала уроки музыки. У отца Варя училась писать красками и рисовать углём. Получалось, к изумлению Зосимова, очень неплохо. Вскоре Трофим Игнатьевич начал возить работы дочери вместе со своими на продажу, в одну из смоленских лавок. Там их охотно брали.

Оказавшись вольным, Зосимов продал своё небогатое деревенское имущество и вскоре вместе с шестнадцатилетней дочерью уехал в Москву. Из знакомых у него был там только Аким Перфильич Нерестов – художник и преподаватель Училища зодчества и ваяния, который когда-то случайно увидел работы Зосимова в смоленской лавке. Восхищённый зосимовскими солнечными пейзажами и портретами деревенских мужиков, Нерестов навёл справки, познакомился с художником и забрал некоторые из его картин в Москву на продажу. Картины продались хорошо. С тех пор Нерестов раз-два в год приезжал в гости к Зосимову, чтобы отдать деньги за проданные картины, забрать новые и в который раз пригласить Зосимовых в Москву. И вот наконец Трофим с дочерью решились на переезд.

Первое время всё и в самом деле шло неплохо. У Зосимова были скоплены кое-какие деньги. Обрадованный его приездом Нерестов тут же приискал старику с дочерью недорогую квартирку в одном из тихих замоскворецких переулков. По соседству была белошвейная мастерская, где Варя нашла работу. Нерестов, впрочем, был этим весьма недоволен, считая, что девушка напрасно портит себе глаза, когда могла бы заниматься живописью. Однако Варя спокойно возразила:

– Мы, Аким Перфильич, люди простые и бедные, нам кусок хлеба нужен. Картины – они сегодня продадутся, завтра – нет. А на стол ставить каждый день что-то надо. И за фатеру платить, и за дрова, и за воду. Как без твёрдого заработка-то?

– Но вам, Варвара Трофимовна, надобно учиться! В конце концов, грешно морить ваш замечательный талант!

– Замечательный талант, поди, не уморишь! – улыбалась Варя. – А плохого не больно-то жаль. Да и рисованье я вовсе не бросаю! Когда время находится – всегда за мольберт сяду. К тому же вы мне такие краски чудесные подарили, дорогие, поди! Благодарствую на том!

Смущённый Нерестов только махал рукой и призывал на свою сторону Зосимова:

– Трофим Игнатьевич, повлияйте же на свою дочь! Она не ценит своего таланта!

– Отродясь я на Варю не влиял, – решительно отказывался Зосимов, и в его сощуренных глазах плясали такие же весёлые искорки, как и у дочери. – Варвара – девица разумная, я иной раз и сам её послушаюсь. И насчёт работы она верно говорит: вон тут, в столице-то, какова жизнь дорога! Ежели захочет писать – я с неё воли не снимаю. А без хлеба люди тоже жить не могут, одним талантом сыт не будешь. Вы не беспокойтесь, Аким Перфильич, годы её молодые – всё поспеет!

Первый год в Москве прошёл спокойно. Зосимов продолжал писать картины – теперь это были виды московских окраин и монастырей. Сделал на заказ несколько удачных портретов. Один из этих портретов – Флёны, дочери владелицы белошвейной мастерской, – был с гордостью повешен матерью в приёмной, и заинтересованные дамы-клиентки наперебой спрашивали о художнике. Так у Зосимова появилось несколько заказчиков из богатого общества. Варя брала из мастерской работу на дом, её изящные вышивки очень ценились клиентками. В свободное время она продолжала писать, и её работы продавались наряду с картинами её отца. В маленькой квартирке на Полянке начали появляться знакомые Нерестова – молодые студенты-художники. Они наперебой уговаривали Варю всерьёз заняться живописью и не тратить свой талант на шитьё. Но девушка лишь улыбалась и отказывалась. Свои картины она подписывала именем отца, и только друзья знали, что под именем Трофима Зосимова пишет и его юная дочь.

Беда пришла неожиданно. В середине ноября Зосимов уехал в подмосковное село Коломенское писать вид на Москву-реку. День с утра был солнечным, морозным и ясным, но к обеду собрались тучи. Хлынул холодный дождь со снегом, и домой художник вернулся мокрым и промёрзшим насквозь. Всю ночь он прокашлял, утром не стало лучше. К вечеру поднялся жар. А на другой день в доме появился сумрачный и серьёзный студент-медик – Андрей Сметов. Ничего утешительного ни перепуганной Варе, ни её друзьям он сказать не смог. Простуда развивалась стремительно, началось воспаление лёгких, и через неделю Трофима Зосимова не стало.

– Мы, конечно, чем могли, помогли, – хмуро рассказывал Андрей. – Только ведь Варваре Трофимовне дальше жить надо! Вы сами видели, в каком она состоянии! С кладбища мы с Петькой её чуть не на руках несли…

– И то верно, убивается по отцу – страсть! – всхлипывая, подтвердила Флёна. – Как бы ещё не слегла с расстройства. А в доме денег – полтина, да за фатеру не плочено… Всё, что было, Варька в аптеку снесла, думала батюшке помочь… А чем же поможешь, коли время ему подошло…

– Боже мой, кто бы мог подумать… – бормотал Нерестов, нервно ероша ладонью седеющие волосы. – Ведь старик вполне крепок был… Крестьянская ведь кость! По его словам, и не болел ни разу в жизни!

– Вот такие как раз в одночасье и сгорают! – хлюпнув носом, заявила Спиридоновна. – Иная старуха всю жизнь на болячки жалуется, а всё скрипит до ста лет да родню помаленьку хоронит. А Трофим Игнатьич вон как… Дочери перед смертью только и сказал: «Живи по чести да своим умом». И как святой отошёл…

– А мы тут ломаем голову, как поступить, – осторожно вмешался Петя Чепурин. – Разумеется, Варваре Трофимовне сейчас не до устройства собственной судьбы, но ведь время пройдёт… Она теперь одна и…

– Ну, долго-то одна не пробудет, – немедленно вставила Спиридоновна. – Охотников на такое добро найдётся. У меня то и дело кавалеры об ней спрашивают, да такие все обходительные!

– Ну, знаете ли, только сводничества нам недоставало! – густо покраснев, взвился Петя. – Вы, Марья Спиридоновна…

– А вы помолчите, сударь мой! – поджала губы в оборочку хозяйка мастерской. – Я сводничеством отродясь не занималась. А только порядочной девице нужно пораньше судьбу свою устраивать! И не с голодранцем каким из красильной и не со студентом нищим – не в обиду вам будет сказано, – а с солидным человеком! Который ей и жизнь безбедную устроит, и плакать не заставит!

– Да что же это такое, господа!.. – возмутился и Андрей. – Что это за булыжники в наш огород?! Мы, кажется, никогда не позволяли себе… И с чего вы взяли, что…

– Сорок лет на свете живу, много чего знаю! – отрезала Спиридоновна.

– Дамы и господа, ругаться сейчас вовсе не время, – строго заметила Полина. – Нам надо что-то решать! Между прочим, скоро утро!

Все посмотрели в окно. Там стояла глухая ноябрьская темнота. Но скрипучие часы в углу в самом деле показывали пятый час утра, и со двора, словно подтверждая это, послышался сиплый петушиный крик.

– Аким Перфильич, скажите хоть вы этой… этой почтенной даме! – возмущённо обратился Андрей к Нерестову. – Она теперь житья не даст Варваре Трофимовне и в конце концов затащит её к себе в мастерскую навечно! А Варя ведь талантлива, ей нужно продолжать… Любой ценой продолжать писать!