В этом ресторанчике он бывал пару раз во время своего первого приезда в Москву и еще тогда оценил и хорошую рыбную кухню, и приличную музыку, а главное, удаленность от шумных улиц. Солидному и консервативному Тому Клертону нравилась тишина. А еще он любил розовую форель с ореховым соусом, которую в «Камее» готовили превосходно. А вот в «Репортере» подавали в основном мясо. Но от мяса во всех его видах приходила в восторг лишь Оксана. А он покорно поглощал баранину на косточках и нежную свинину, стараясь не смотреть на розовые кровяные прожилки, слушал ее тихий смех и правильную английскую речь. Он готов был полюбить даже медальоны из телятины под соусом, кажущиеся ему чрезмерно калорийными и слишком острыми; заранее любить все, что связано с Оксаной, и никому чужому не позволять вторгнуться в их мир… Поэтому встречу незнакомой женщине с низким грудным голосом он назначил в нейтральной и удаленной от посторонних глаз «Камее».

Однако время шло, а она не появлялась. К волнению Тома начало примешиваться раздражение. Взглянув на часы, он неодобрительно покачал головой. Неточности мистер Клертон не терпел. За соседними столиками пили вино и веселились хорошо одетые молодые люди, а он один, как сыч, сидел в углу перед наполовину пустым уже бокалом и думал о том, что же могло случиться? Без пятнадцати восемь легкая шторка на входной двери отъехала в сторону, и в зал вошла средних лет женщина в элегантном костюме кофейного цвета и туфлях на невысоких каблуках. Именно такой он себе ее и представлял. Ее глубокому грудному голосу, услышанному им впервые два часа назад по телефону, как нельзя соответствовали глаза, то ли карие, то ли янтарные, коротко постриженные светлые волосы и даже губы, хоть и чуть подувядшие, но все равно еще достаточно чувственные. Том поднялся из-за стола и увидел, как подошедший к женщине официант любезно указывает в его сторону.

Походка у нее оказалась быстрая, деловая, в целом госпожа Денисова производила приятное впечатление. Подойдя вплотную к столику, она протянула ему широкую твердую ладонь и вопреки этикету первая представилась:

— Здравствуйте, я Алла Викторовна Денисова. Вы хотели со мной о чем-то побеседовать?

Они сели за столик. Том заказал форель под соусом, салат и бутылку немецкого вина «Кабинет». Официант, записав заказ, отошел, и на минуту повисла пауза. Алла Викторовна смотрела прямо ему в глаза, видимо, ожидая начала разговора, а он все никак не мог собраться с духом и хоть что-нибудь произнести. «Недотепа и мямля», — мысленно ругал себя Том, заставляя собственные непослушные пальцы выпустить непонятно зачем схваченную со стола серебряную ложечку. «Представь, что это просто бизнес, — сказал он мысленно самому себе, — твой родной фармацевтический бизнес, и ты разговариваешь с партнером. Говори же! Это важно…» Наконец ложечка уже сама по себе выскользнула из вспотевшей ладони и с обреченным звоном ударилась о пол. Том покраснел, а мадам Денисова заулыбалась, обнаружив в уголках губ мелкие морщинки.

— Давайте начнем с того, кто вы такой и чем я могу быть вам полезна. Простите, но ваша фамилия мне, к сожалению, ни о чем не говорит.

— Я — муж одной вашей бывшей пациентки…

— Не может быть! — она усмехнулась, впрочем, довольно добродушно. — Мои пациенты — исключительно груднички. Самые маленькие дети, понимаете? А кто такая ваша супруга?

— Ее зовут Оксана, — с нежностью в голосе произнес Том. — Оксана Плетнева.

Что-то в лице Аллы Викторовны неуловимо изменилось, и он испугался, что сию секунду все пойдет прахом. Эта кареглазая блондинка от всего откажется, скажет, что никогда не знала, даже не видела его жену. Конечно, Норвик предупреждал об этом: врачи не любят признавать неудач. И если жизнеспособного ребенка не удалось спасти по ее вине или некомпетентности, Денисова сделает все, чтобы забыть об этом… Опасаясь, что его тщательно продуманный план сейчас просто рассыплется радужными бликами, осядет пузырьками на стенках хрустальных бокалов, Том заговорил быстро и сбивчиво на ужаснейшем русском с примесью английских слов:

— Вы должны ее помнить, не можете не помнить. Она такая… beutyfull, красивая, безумно красивая… Я узнавал в 116-й клинике, где она рожала: в ту смену дежурили именно вы… Телефон вашего теперешнего place of work, то есть, как это… места работы! Да, места работы, дала мне заведующая. Это… importent, понимаете, очень важно… У Оксаны были искусственные роды, и наш ребенок родился мертвым…

— Я-то тут при чем? — холодно спросила Денисова, глядя на него теперь уже холодными, словно цветные стекляшки, глазами. — Ребенок родился мертвым, значит, я только засвидетельствовала смерть и не имела чести его лечить. Чем еще могу быть полезна?

— Вы знаете ее, — устало покачал головой Клертон. — Я вижу, что знаете и почему-то не любите. Но она так несчастна, и я хотел ей помочь.

— Несчастна! — Алла Викторовна рывком расстегнув сумочку на «липучке», швырнула на стол пачку сигарет с красно-черным рисунком и огляделась по сторонам. — А здесь, вообще, курят?

— Курят. — Он пододвинул к ней пепельницу.

— Знаете, я — педиатр, и поэтому никогда не смогу понять женщин, добровольно соглашающихся на искусственные роды. Такая женщина просто патологически не может быть несчастной или убитой горем, ее ничем не прошибешь, ей все безразлично, кроме собственной персоны. Простите, но о вашей жене у меня сложилось точно такое мнение.

— Но у Оксаны были срочные медицинские показания, — попытался возразить Том. — И потом, если бы ребенка можно было спасти…

Денисова выпустила струйку дыма и посмотрела на него тяжелым и странным взглядом. Когда она курила, губы ее, исчерченные мелкими морщинками, казались прямо-таки старческими.

— Н-да, медицинские показания… — повторила она задумчиво. Потом еще раз взглянула прямо в глаза Тому так же странно и испытующе. — Медицинские показания… Впрочем, какая разница? Я не думаю, что мы встретились для того, чтобы обсуждать моральный облик вашей супруги: мне он безразличен. Давайте лучше о деле: что вы от меня хотите?

Тому уже ничего не хотелось: ни продолжения разговора, ни розовой форели с орехами. Посторонний человек вот так запросто назвал Оксану жестокой, бездушной женщиной, обвинил ее в том ужасном, роковом стечении обстоятельств, в котором она вовсе не виновата. В том, за что она и без того слишком жестоко расплачивается! Он аккуратно положил вилку на салфетку, рядом строго параллельно пристроил нож и, не поднимая головы, произнес:

— Оксана согласилась на искусственные роды только из-за меня… Я не должен был вам этого говорить, но… лучше все же, наверное, чтобы вы знали. Это был не мой ребенок, и Оксана опасалась, что он встанет между нами, доставит мне слишком много сложностей. А потом эта ее почечная недостаточность, как перст Божий… Просто я не смог, не успел объяснить ей, как сильно ее люблю, как буду любить ее ребенка. Поверьте, я очень страдал, когда узнал, что ребенка не будет… Господи, как фальшиво это звучит! На самом деле, конечно, я не святой и страдал не из-за ребенка, а из-за того, что будет плохо ей.

Наверное, она мало что поняла, потому что столь же холодно и равнодушно спросила:

— Что вы от меня хотите? Если ничего, то тогда давайте закончим этот разговор, я тороплюсь домой.

Том почувствовал, что его голова начинает просто разламываться. Будь она проклята, эта ужасная, как всегда не вовремя напомнившая о себе гипертония! Можно было бы, конечно, достать из кармана таблетку, но только не сейчас, посреди этого ужасного разговора. Чего доброго эта женщина с глазами цвета коричневых аптечных пузырьков подумает, что он пытается вызвать ее жалость. Том поморщился и продолжил:

— Дело в том, что у нас в семье большое горе. Оксана теперь вообще не может иметь детей и очень страдает.

— Усыновите кого-нибудь, — равнодушно посоветовала Алла Викторовна. — Наймите, наконец, женщину, которая специально для вас выносит и родит ребенка. Получите готовенького с голубеньким или розовым бантиком. У вас же там это активно практикуется?

— Да, вы правы, конечно, но Оксана… Она в самом деле очень страдает. Понимаете, у нее навязчивая идея: ей кажется, что та мертвая девочка преграждает путь в мир ее возможным последующим детям. Она хочет ее и больше никого… Это выглядит безумием, я понимаю, но…

— Вы очень любите вашу супругу, мистер Клертон, — Денисова, кажется, несколько смягчилась, — но, по-моему, приписываете ей слишком большую чувствительность. Я прекрасно помню Оксану Плетневу и помню также, что она была умной, спокойной и достаточно расчетливой женщиной, поэтому позвольте не поверить во все эти сантименты… Кроме всего, ребенок в любом случае умер, его не оживить, поэтому давайте закончим бесполезный разговор!

— А если ее удалось спасти? Если девочка осталась жива?

Алла Викторовна убрала пачку сигарет в сумку, явно намереваясь уйти.

— Если бы она осталась жива, вы, наверное, как-нибудь разобрались бы со своими семейными проблемами…

— Вы не понимаете, — Том похолодел, мысленно представив, что ему сейчас предстоит произнести. — Я прошу вас сказать моей жене, что ребенок жив. Наверняка можно найти какую-нибудь полуторагодовалую, никому не нужную девочку в детском доме. Ведь можно, правда?

— Простите, — удивленно приподняла брови Денисова. — Я правильно расслышала?..

Через десять минут они заказали еще бутылку вина. Том боялся, что все-таки придется достать из кармана таблетку: боль в висках никак не проходила. Во время подобных приступов у него в глазах часто лопались маленькие кровеносные сосудики, и тогда он выглядел просто ужасно. Наверное, нужно будет выйти в туалет, принять лекарство, а заодно и посмотреть на себя в зеркало. Ну а в глазах Денисовой ровным счетом ничего не отражалось. Она сидела на своем стуле прямая, но не напряженная, а как-то странным образом задумчивая. Ее щеки от выпитого вина слегка раскраснелись. Том, уже с трудом подбирая русские слова, молился только об одном: чтобы от этой ужасной головной боли его не начало тошнить. Он медленно рассказывал про доктора Норвика и про его предстоящую поездку в Москву.