«Мерседес» вписался в крутой поворот достаточно аккуратно, но большой чемодан из мягкой кожи все-таки с недовольным шуршанием прополз пару сантиметров по заднему сиденью. Том быстро обернулся на шорох и, с явным облегчением убедившись, что ничего особенного не произошло и «драгоценный» чемодан не свалился в проход, устремил на Оксану виноватый взгляд своих бесцветных глаз. «Но ведь тебе же не нравится эта моя «глупая русская привычка» тащить за собой сумки в салон автомобиля? Не нравится ведь? И ты знаешь, что теперь я поступаю так, когда хочу тебя позлить?» — мысленно обратилась она к мужу, медленно переводя пристальный взгляд с его выпуклого лба на круглый безвольный подбородок. Подбородок слегка дрогнул, Клертон снова улыбнулся.

— Надеюсь, ты не везешь с собой ничего бьющегося и хрупкого? — спросил он все так же доброжелательно. — А то еще пара таких поворотов, и я могу провиниться.

— Кроме своих личных вещей, я везу шерстяной костюм-тройку для отца и набор хорошей лечебной косметики для мамы. Таможенную декларацию мне предъявить сейчас или подождем до аэропорта?

— Ну зачем ты так? — Том покачал крупной некрасивой головой и поморщился. — Ты просто расстроена, радость моя. Наверное, чувствуешь себя виноватой из-за дурацкой поездки в Италию и поэтому нервничаешь, да?.. Не стоит даже думать об этом! Мы прекрасно отдохнем в другой раз. Понимаешь, желание увидеть маму — это совсем не глупость и не каприз. Ты — хорошая, любящая дочь и… В общем, езжай, отдыхай и не думай ни о чем неприятном!.. Погуляешь по Москве, встретишься с друзьями, может быть, зайдешь в тот, наш ресторан. — Он изобразил на своем одутловатом лице подобие романтической, светлой полуулыбки. — Я в этот раз хотел там поужинать, но хозяева затеяли то ли профилактику, то ли перестановку мебели, в общем, заказы по телефону не принимали, а только извинялись и просили заглядывать через недельку…

— А почему ты так уверен, что я буду ходить по подругам и ресторанам, а не по любовникам? — вдруг поинтересовалась Оксана. Том то ли вздохнул, то ли крякнул, то ли просто шумно выпустил из волосатых ноздрей воздух, как внезапно проткнутый воздушный шарик. Она не почувствовала ни раскаяния, ни жалости, только тревогу, пронизанную раскаленными нитями отчаяния. Наверное, бойцовый кролик не знает, что такое жалость, один только страх мечется перед его круглыми глазками. Последние сутки Оксана почему-то ощущала себя маленьким и одиноким бойцовым кроликом. О том, что такие кролики бывают, она прочитала в детстве, кажется, у Сетон-Томпсона или у Бианки, но вот как они сражаются, толком не поняла. Представлялось почему-то только бессмысленное и жалкое подергивание передних лапок да глупые удары в бессильной, слепой ярости, порожденной страхом, наносимые куда попало… Она нападала на Клертона, потому что чувствовала себя виноватой, а значит, страстно хотела, чтобы он тоже ответил резкостью, грубостью, вывалился наконец из своей идеальной, безукоризненной скорлупы. Тогда обманывать его было бы не так стыдно.

— Прости, со мной в последнее время невесть что творится, — Оксана скользнула вздрагивающей ладонью ото лба к подбородку, с облегчением чувствуя, как пропадает призрак ушастого испуганного зверька, нелепо размахивающего лапками. — Прости, ладно?

— Конечно, о чем говорить? — вяло отозвался Клертон. Видимо, последняя фраза о любовнике больно его ужалила, а может быть, напомнила далеко не о самом приятном. Оксана внимательно разглядела ладонь: следов губной помады было не видно, значит, консультант в отделе косметики не обманул — помада действительно качественная. Потом она достала из сумочки пудреницу и начала приводить в порядок лицо, легонько проводя пуховкой по щекам, покрасневшим от волнения. Клертон молчал, внимательно наблюдая за дорогой: они уже подъезжали к аэропорту, и поток машин значительно увеличился.

— Том, скажи, — произнесла вдруг она, делая перед зеркалом губы буковкой «о» и проверяя, сохранилась ли помада в уголках рта, — ты так спокойно переносишь мои истерические припадки потому, что обладаешь выдержкой, или потому, что тебе все равно?

Был ли это последний никчемный взмах лапки бойцового кролика или же обычное женское желание услышать ответ: «Я просто люблю тебя, дорогая» — Оксана толком и сама не знала.

Клертон, видимо, опять счел вопрос риторическим и предпочел отмолчаться.

— Нет, ты скажи: тебе все равно, что я думаю, все равно, как я к тебе отношусь, да?

— Я и так это знаю, — с пугающим спокойствием отозвался Том и грустно улыбнулся…

Они обменялись еще парой невыразительных фраз уже в аэропорту, перед выходом на посадку. Потом Клертон ткнулся в ее холодную узкую кисть своими мягкими влажными губами, но как-то дежурно, без энтузиазма. И только когда Оксана уже подхватила легкий чемодан с гладкой, удобно ложащейся в ладонь ручкой, Том быстро и как-то смущенно прикоснулся к ее спине между лопаток с обычной «пингвиньей» нежностью. Впрочем, она довольно быстро забыла о его грустных глазах и, устроившись возле иллюминатора, наполовину прикрытого зеленой шторкой, с бокалом легкого виноградного вина, принялась размышлять о том, на кого похожа ее дочь — на нее или все-таки на Андрея…

* * *

Отца Оксана увидела сразу, еще сквозь стеклянную перегородку, отделяющую зал досмотра Шереметьева-2 от зала ожидания. Почти в одно время с их самолетом приземлился рейс из Пекина, и теперь выход и прилегающие к нему стеклянные панели, как мухи, облепили встречающие китайцы. Благо, что роста в папе было почти метр девяносто и он уверенно возвышался над ними. Заметив отца, Оксана заторопилась и едва не упала, скользнув высокой шпилькой по гладкому полу. Худой англичанин в очках с тонкой металлической оправой, шедший чуть позади, успел подхватить ее под локоть и взял из рук чемодан. При этом улыбнулся, как улыбается человек, узнавший, что за особые заслуги его наградили премией, в два раза большей, чем ожидалось. И это было привычно, как удивленные и восхищенные взгляды толкущихся у выхода китайцев, сквозь которых она продиралась навстречу отцу, как тихое перешептывание явно по ее адресу двух русских амбалов в расписных ярких теннисках. Впрочем, все это Оксана отметила мимоходом, не придав особого значения. Папа, милый, хороший папа уже пытался дотянуться до ее плеча и вытащить из толпы! Мгновенно забытый и теперь уже ненужный англичанин растерянно потоптался возле нее, потом отдал чемодан отцу и скрылся.

— Папка, как я соскучилась! — Оксана обвила его шею прохладными руками, а про себя грустно отметила, что пахнет от отца какой-то отвратительной, дешевой туалетной водой. Конечно же, надо было об этом вовремя подумать и привезти из Лондона что-нибудь стоящее. Отец, взяв ее за плечи, на секунду отстранился.

— Н-да, вы стали еще красивее, миссис Клертон, — с восхищением произнес он. — Теперь тебя по улицам, наверное, только под усиленной охраной возить можно?

— Да брось, папка, я ничуть не изменилась. Впрочем, так же, как и ты…

— Ты, наверное, ожидала, что за эти полтора года мы с матерью превратимся в дряхлых старичков? Ничего подобного! Маму сегодня увидишь — закачаешься. Уж как она к твоему приезду готовилась! За полдня после твоего звонка успела и на рынок сбегать, и по магазинам, и в парикмахерскую, да еще и стол обалденный приготовить. Кстати, пойдем уже, наверное? Что здесь стоять?

— Пойдем, — согласилась Оксана. В своей оливковой шелковой блузе и узкой юбке до середины колена, открывающей великолепные ноги со стройными икрами и узкими щиколотками, она уже начала замерзать в просторном и прохладном, как аквариум, здании Шереметьева-2. Впрочем, как только они вышли на улицу и стеклянные створки дверей мягко сошлись за ними, Оксана сразу же пожалела о том, что не надела простую хлопчатобумажную блузку и какой-нибудь жакет, который теперь можно было бы снять. Жара в Москве стояла невыносимая. Под бетонной крышей над автостоянкой было еще прохладно, но дальше… И асфальт, и крыши автомобилей, казалось, медленно плавились под немилосердным солнцем. Пассажиры маршрутки с крупной надписью «Автолайн» стояли вместе со своими баулами и сумками возле открытой дверцы и тоскливо наблюдали за шофером, курившим неподалеку. Оксану чуть не стошнило, когда она представила, что должен ощущать человек, в такой зной вдыхающий удушливый табачный дым. Видимо, лицо ее в этот момент приняло слишком недовольное или даже брезгливое выражение, потому что отец тут же заторопился:

— Знаешь, Оксанка, наверное, мы не поедем на общественном транспорте, а возьмем такси.

— Давай, — согласилась она, хотя и не видела особой разницы между маршруткой и не снабженным приличным кондиционером «жигуленком». Отец направился к томившемуся поблизости «БМВ». Водитель высунул голову в окно, выслушал его и развел руками: дескать, нет, извини, занят… Следующей стояла новенькая «девятка» фиолетового цвета, словно штемпельная подушечка. Ее владелец странным образом сидел с наглухо закрытыми стеклами и, похоже, дремал. Отец деликатно постучал пальцами по стеклу. Водитель оживился. О чем они беседовали, Оксана не слышала, но наверняка оперативно договорились. Вскорости папа радостно замахал ей рукой. Она, отлепив от расплавленного асфальта уже начавшие проваливаться вглубь шпильки, направилась к машине и вдруг заметила, что хозяин «штемпельной» «девятки» еще что-то сказал отцу. На лицо того мгновенно набежала тень, щека нервно дернулась, он снова наклонился к окну, и тут уж Оксана услышала, как он тихо и смущенно произносит:

— А подешевле никак нельзя?

Ей вдруг стало ужасно жаль отца, оказавшегося в неловком положении: с одной стороны, он с его зарплатой инженера, видимо, не может позволить себе выбросить такую сумму, с другой — ему страшно неудобно перед дочерью. Плюнуть и отказаться от машины тоже немыслимо. Вся ее ярость и злость, которая последние сутки мелкими каплями яда изливалась на Тома, мгновенно подкатила к горлу и готова была уже выплеснуться на чересчур наглого «водилу».