Она презирала себя за готовые вот-вот пролиться слезы, но ничего не могла поделать. С трудом ей все-таки удалось сдержать их.

— Обри отослан в свою хижину, саксонка, живым и невредимым, — Меррик пришел в ярость: с какой стати она считает его таким безжалостным?

И не только она! Любой сакс, с которым приходилось ему сталкиваться, был убежден, что новый лорд — настоящее чудовище!

— Саксонка, — продолжая Меррик, — ты, такой же воин, как любой из воинов твоего отца. Ты сражаешься со мной, хотя при тебе нет ни меча, ни щита, и ты, кажется, никогда не устаешь от битв. Только твое оружие — язык. Скажи-ка, поэтому ли тебя называют ведьмой?

— О, как бы ей хотелось выкрикнуть все, что она о нем думает! Но вместо этого Алана постаралась успокоиться, хотя в этот момент была ох как далека от спокойствия.

— Да, я ведьма, — с вызовом подтвердила она. — И тебе следовало бы поостеречься, норманн. Может, я наложу на тебя заклятие! Он улыбнулся, не спуская с Аланы глаз.

— Сдается мне, ты многое умеешь, саксонка и охотница ты превеликая. И ведьма страшная. А иногда напускаешь на себя такой вид, будто знатная леди, владелица замка. Ладно, моих людей ты можешь дурачить своими сказочками, но тебе не удастся поселить страх в моем сердце.

— А тебе не удастся запугать меня, норманн!

Улыбка не сходила с губ Меррика, что доводило Алану до белого каления.

— Ты полагаешь? Страх врага может быть сильным союзником, саксонка. Думаю, ты понимаешь это. Пригрозив моим людям, что превратишь их в козлов, ты обернула их страх против них же самих. Сдается мне, у нас гораздо больше общего, чем ты хотела бы признать.

Продолжая говорить, он подходил все ближе и ближе. Сердце Аланы начало неудержимо биться. Он не остановился, пока не оказался прямо перед девушкой. Она не могла избавиться от ощущения, что находится в западне… и совершенно беспомощна. Алана не могла отвести взгляд от лица Меррика. Оно было словно вырублено из камня. Искорки ярости поблескивали в ледяных глазах. Алану поразила мысль: Меррик так разгневан, что, пожелай он переломить ее, пополам, она хрустнула бы в его руках, как сухой прутик.

Девушка пожалела, что ведет себя так неосторожно

— Ты все еще сердишься, — сказала Алана дрожащим голосом. — Но что мне было делать? Обри — старик. Он пришел в замок не для того, чтобы чинить норманнам неприятности. Он пришел разузнать, жива ли я и все ли со мной в порядке. Я…я не могла позволить твоим воинам обидеть беззащитного, старика!

Меррик ответил не сразу, прежде подумав, что бы сказала, саксонка, если бы узнала, как он восхищается втайне ее смелостью. Он вспомнил, как она, босая, стояла во дворе, бросая гордый вызов его воинам. Тем не менее, он не мог одобрить ее поведений, так как подозревал, что тогда она и дальше будет испытывать терпение своего господина.

Руки Меррика опустились на ее плечи. Она вздрогнула от прикосновения, отшатнулась, но он держал крепко. Алана остро чувствовала силу его рук.

— Ты дрожишь, саксонка? Непокорная женщина не избавлена от страха? Скажи мне, как думаешь, какое наказание я для тебя изберу?

— Я знаю, что ты сделаешь, — отчаянно завила девушка. — Знаю, как: ты меня накажешь.

— О? — высоко поднялась изогнутая бровь. — И как же я накажу тебя, по-твоему?

Алана отвернулась;

— Сам знаешь как, — прошептала она.

— Не знаю. Что я сделаю, как ты считаешь?

— Ты, возьмешь меня, — выпалила она.

— Возьму тебя?

Алана закрыла глаза, внутренне содрогнувшись.

— Да, — еле слышно произнесла она. — Ты… ты возьмешь меня… в свою постель.

Меррик пристально смотрел на девушку. Если б он был оскорблен ее ответом, то немало посмеялся бы. До сих нор женщины, которых он брал, как выразилась саксонка, «в свою постель», получали удовольствие, а не муки и страдания. Но эта явно считала, что подвергнется мучениям.

Когда Алана открыла глаза, Меррик увидел и них лютую ненависть. Она, видимо, не собиралась сдаваться добровольно.

Внезапно, неудержимая ярость охватила его. Саксонка считает его зверем, так не пора ли ему и вести себя, соответственно!

Меррик небрежно дернул ее за рукав.

— Твоя одежда оскорбляет мой взор. Сними-ка свои лохмотья.

Рот у Аланы приоткрылся… и сразу же она резко закрыла его.

— Я… я не сниму!

— А я говорю, снимешь, — он был так же угрюм, как она упряма.

— А если не сниму? Ты изобьешь меня, как избили Радберна твои люди?

Меррик скрипнул зубами.

— Во имя Господа, девушка, ты слишком долго испытываешь мое терпение. Ты сделаешь все, что я велю! Но пока что я прошу тебя — Впрочем, нет, я приказываю снять одежду.

— Я не спи…

— Ну ладно! Ты не позволяешь мне насладиться твоим телом, — он безжалостно отметал отказ, готовый сорваться с ее губ. — Ты отказываешься разделить со мной ложе. «Пожалуйста! Пожалуйста, не надо!» Хорошо, ты можешь не допускать меня до своего тела, но почему бы тебе не позволить мне хотя бы посмотреть на него?

— Бог тебе судья, норманн!

— О, вот это великодушно с твоей стороны! Мои люди думают, что ты ведьма, а вы, саксы, относитесь ко мне, как к самому дьяволу. Так что мы квиты, не так ли? А сейчас, саксонка, раздевайся, и побыстрей. Не мешкайте, леди!

Тон его голоса исключал неповиновение. Медленно, скованно Алана наклонилась, стянула подвязки, потом чулки. Затем сбросила юбки, а следом — ветхую рубашку. Руки девушки дрожали, когда она освобождалась от последнего покрова наготы. Наконец она оказалась совершенно обнаженной — обнаженной… и смущенной.

Ничто не ускользнуло от взгляда холодных и колких глаз. В течение бесконечно долгих секунд он смотрел на нее, сколько хотел, не оставив без внимания ни одну подробность. Осмотр, учиненный им, обжигал Алану чувством стыда. За всю жизнь только мать видела ее безо всякой одежды. Никогда прежде не приходилось ей испытывать такой жгучий стыд. Алана закрыла глаза. Меррик улыбнулся.

— Что бы ты сказала, саксонка, если бы я попросил тебя сделать то же самое со мной? Ее глаза распахнулись.

— Что? — выдохнула она. — Раздеть тебя?

— Да.

Неопределенный звук вырвался из груди Аланы, она сама не знала, почему. Алана представила, как освобождает от одежды его мускулистое тело, как прикасается… Желудок у нее странно сжался. Она содрогнулась, не сознавая, что руки сами по себе поднялись, прикрывая нежные округлости грудей.

— Нет? Ну тогда, в другой раз!

Потрясенная, Алана почувствовала, как Меррик прикоснулся кончиками пальцев к ее пылающим щекам.

— Ты покоришься мне, саксонка, — мягко произнес он. — А сейчас я попрошу у тебя всего лишь один поцелуй.

— Поцелуй? Тебе меня не обмануть! — тихо вскрикнула девушка. — Ты сделаешь все, что захочешь!

— Нет! Если я возьму тебя сейчас, ты станешь изображать из себя жертву. Ты окажешься потерпевшей, а я величайшим злодеем, какого когда либо носила земля.

— А разве ты не злодей? — наступила очередь Аланы свести с Мерриком счеты. — «Мы завоеватели, вы побежденные» — эти слова произнес ты, норманн! И Я — я ненавижу тебя за них!

Меррик равнодушно пропустил последние высказывания девушки мимо ушей.

— А я рад, что ты запомнила эти слова, милая ведьмочка. Но сейчас я все же хотел бы получить поцелуй, и давай насладимся им вместе.

Алана не успела возразить, не успела даже придумать ответ… Сильные руки обхватили ее за спину. Его рот завладел ее губами. Она оказалась так плотно притиснутой к телу Меррика, что ее ноги очутились зажатыми между его мускулистыми, твердыми, как железо, ногами. Сопротивляться было бесполезно. Ее груди прижались к мягкой шерстяной рубашке норманна. Руки же, сжатые в кулаки, были прижаты к его груди. Алана не пыталась бороться с Мерриком, потому что знала: все равно окажется побежденной.

Страх приковал ее к месту, а потом, появилось что-то еще… ощущение, испытать которое она не ожидала. Она думала, что прикосновение его губ к ее губам вызовет отвращение, потому что сам он был ей отвратителен. Но его губы не были ни холодны, ни тверды. Поцелуй не казался грубым и жестким. Насколько этому человеку не были свойственны мягкость и нежность, настолько мягок и нежен был его поцелуй.

Пальцы Меррика погрузились в волны ее волос, удерживая лицо Аланы возле его лица. Губы жгли огнем ей рот. Он приказывал, даже когда просил. Он вел за собой, даже когда искал. Поцелуй властно подчинял и завораживал.

Алана не могла воспротивиться. В один миг она оказалась в плену неожиданных ощущений.

Теплое дыхание овевало ей кожу — его дыхание. Алана была потрясена первым в своей жизни поцелуем, и какая-то часть ее существа возжаждала, чтобы он длился бесконечно…

Время остановило свой бег. Алана забыла, где находится и кто ее целует. Снова и снова Меррик ласкал своими губами се губы, со сдерживаемой страстью, невозможно сладостной. Она чувствовала прикосновение его щеки к своей, нежной коже, и это вовсе не было неприятно! Исходивший от Меррика лесной запах витал вокруг нее, нам образом доставляя радость.

Когда его язык коснулся ее языка, будто вспыхнуло пламя, а когда язык нежно начал блуждать внутри, все мысли разом вылетели у нее из головы. В ушах странно зашумело. Это биение сердца, смутно догадалась она. Алана словно таяла, размягчалась, как воск. Голова закружилась. Она могла лишь слабо цепляться за Меррика, чтобы: не упасть.

Руки, обхватившие ее спину, разжались. Он поднял голову. Потребовалось несколько мгновений, чтобы Алана смогла, наконец, вернуться к действительности и обнаружить, что Меррик смотрит на нее сверху вниз.

Его взгляд упал на губы девушки, влажные от поцелуя. Большим пальцем он обвел ее пухлую нижнюю губу.

— Ты и теперь ненавидишь меня, милая ведьмочка?

Она отвернулась и быстро ответила:

— Да, — но слово прозвучало слабо и неубедительно, они оба поняли это.

Алана отвела глаза. Ей ненавистно было победное выражение его сумрачного лица. Ее отклик на поцелуй понравился ему, чрезвычайно понравился, и она презирала себя за слабость. Алана дрожала, скрестив руки на груди, только теперь вспомнив о своей наготе.