– Что ты, он совсем не так плох, как ты думаешь, – возразил Джеймс.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением покачала головой женщина. – Впрочем, ты ведь учился обращению с птицами у Найджела, так что если кто-то и может выдрессировать такого дикаря, то это ты.

Гэвин взмахнул крыльями и тревожно заклекотал.

– Что с ним? – забеспокоилась Исабель.

– Он нервничает из-за Элис, – пояснил Джеймс.

– Да, потому что я напоминаю ему о Рагнел, которая так напугала его при встрече, – кивнула Элис. – Вообще, соколы очень памятливые и быстро учатся, хотя среди них нередки и полные болваны. Ну хватит, Гэвин, замолчи, ты же видишь, что та грубиянка с красным хвостом осталась дома, – принялась она увещевать птицу. – О господи, у него опять припадок!

Сокол вновь забил крыльями, и Джеймс вытянул руку, на которой он сидел.

– Надо же, как он из-за меня разволновался, – неодобрительно покачала головой женщина. – Пожалуй, нам пора. Мы вернемся позже, Джейми, принесем тебе еще еды.

– Пусть леди Исабель останется, – попросил Линдсей.

– Зачем? – удивилась девушка.

– Мне нужна ваша помощь, чтобы заняться лечением птицы, потому что Элис к ней лучше не приближаться, – ответил он и принялся успокаивать сокола.

Через некоторое время тот затих. Джеймс терпеливо усадил пернатого питомца на перчатку и угостил кусочком сырого мяса со словами:

– Вот тебе за то, что на этот раз ты не слишком усердствовал, парень.

Закончив с птицей, он снова обернулся и вопросительно посмотрел на Исабель:

– Как ваша лодыжка, миледи? Похоже, дело пошло на поправку, раз вы сумели добраться до моего логова. Ну как, поможете мне с Гэвином?

От его тихого бархатного голоса и требовательного взгляда по телу девушки пробежала дрожь, сердце забилось сильнее и щеки вспыхнули от внезапно прилившей крови.

– Почему бы и нет? – с деланным спокойствием ответила она, стараясь не выдать своего волнения. – Чувствую я себя хорошо.

– Да-да, чувствует она себя хорошо, – закивала головой Элис. – Шутка ли, два дня отсыпалась! И если ты, Джейми, еще сохранил способность мыслить здраво, что, впрочем, очень трудно после нескольких дней без сна, то ты предоставишь миледи позаботиться о птице, а сам ляжешь поспать. Ну ладно, я пошла. Постараюсь побыстрее вернуться.

Она с ворчанием протиснулась в щель и побрела домой.

Исабель взяла теплый каравай и спросила:

– Мы будем кормить сокола хлебом?

– Что вы, он не станет есть, – усмехнулся Линдсей и постучал свободной рукой по скамье: – Садитесь-ка поближе. Птица должна вас хорошо видеть, иначе у нее опять будет припадок.

Девушка послушно уселась рядом, и их плечи соприкоснулись. Шотландец вынул из ножен кинжал и протянул ей:

– Разрежьте буханку пополам.

Она выполнила его просьбу, правда, не очень ловко, одной здоровой левой рукой. Пещеру наполнил аппетитный аромат свежего хлеба, и девушка вдохнула его, от наслаждения на мгновение прикрыв глаза.

– Вы голодны? – с улыбкой спросил Линдсей. – Ничего, мы поедим, только попозже. А теперь разрежьте надвое одну половинку, но не до конца. Так, хорошо. Раздвиньте края надреза и наденьте на левое крыло сокола.

– Вы хотите, чтобы я засунула крыло в буханку? – удивленно переспросила девушка.

– Да, вы не ослышались. Видите, левое крыло ниже, чем правое, – Гэвин не может его поднять как следует из-за растяжения в суставе, а нервные припадки только усугубляют болезнь. Ее излечит влажное тепло хлебной мякоти, это старое испытанное средство, к тому же самое простое.

– Понимаю, – кивнула девушка. Она подняла половинку буханки и уже хотела наложить ее на больное крыло, как вдруг птица вскрикнула и сделала попытку ударить непривычный предмет когтями. Исабель испуганно отдернула руку, едва не выронив хлеб. – Кажется, я тоже раздражаю Гэвина. Может быть, мне уйти?

– Нет, дело не в вас, – ухмыльнулся Джеймс. – К вам-то он уже привык, а вот хлеба боится: как знать, вдруг в этой буханке прячется опасный враг?

Исабель хихикнула; глядя на нее, рассмеялся и Линдсей. От его смеха у нее снова взволнованно забилось сердце. Отсмеявшись, горец опять занялся птицей. Что-то ласково бормоча, он подошел к небольшому деревянному сундуку, набитому множеством разнообразных кожаных приспособлений, выбрал одно из них и вернулся на скамью.

– Теперь ты наконец успокоишься, Гэвин, – с этими словами он ловко надел на голову соколу кожаный колпачок.

Птица взмахнула было крыльями, негодующе вытянула шею, но тут же успокоилась и затихла.

– Зачем вы так? – расстроилась девушка. – Наверное, теперь он чувствует себя потерянным, совершенно беспомощным…

Она протянула к соколу руку, желая погладить несчастного пленника.

– Осторожно! – остановил ее Линдсей. – Он может вас ударить. Уверяю вас, колпачок не причиняет птице никакого неудобства.

И правда, сокол не выражал никакого беспокойства. Исабель мысленно отругала себя за поспешность.

– Похоже, ему и впрямь хорошо, – сказала она.

– Давно замечено, что соколов и вообще ловчих птиц темнота успокаивает, – объяснил Джеймс, устремив на нее серьезный взгляд. – Потому-то охотники и начали использовать колпачки. Взгляните, как спокойно ведет себя Гэвин! Его, должно быть, приучил к колпачку прежний хозяин. Поверьте, Исабель, это не жестокость.

– Понимаю, – пробормотала девушка, – иногда без колпачка не обойтись.

– Конечно. Теперь мы можем спокойно заняться его крылом. Уверяю вас, я никогда не причиню ему вреда: соколы не терпят насилия. Лаской и терпением можно добиться гораздо большего, нежели грубой силой.

Исабель почувствовала, что щекам снова становится горячо: голос Линдсея звучал так мягко, проникновенно, даже нежно. Но к кому обращена его нежность – к ней или к птице?

– Вы очень добры для человека с вашей репутацией, – смущенно потупилась девушка.

– Я многому научился, приручая диких птиц, – ответил он, блеснув глазами, и, повернувшись к соколу, принялся почесывать ему грудку.

«Что верно, то верно», – мысленно согласилась Исабель, пряча невольную улыбку. Как она уже давно подметила, в его тихом голосе и мягкой манере держаться ощущалась сознательно подавляемая сила, словно он намеренно избегал громкого тона и резких движений. «Совсем как сокольничие моего отца, да и сам папа», – подумала девушка. Между тем Линдсей, озабоченно посмотрев на колпачок, ловкими отработанными движениями привязал к нему тонкий ремешок. Сокол встрепенулся, и горец принялся успокаивать его ласковым бормотанием.

– Мой отец как-то сказал, что из сокольничих могли бы получиться превосходные матери, – заметила Исабель.

– Истинная правда, – одобрительно хмыкнув, ответил Линдсей. – Мы нянчимся с птицами, как матери со своими детьми, никогда не теряя терпения, подчас жертвуя ради них своими интересами.

Он опять затянул строчку из ектеньи, повторяя ее снова и снова. Исабель прислонилась к стене и слушала, мало-помалу погружаясь в волшебный сон, навеянный мелодией.

Нечто подобное произошло с ней недавно в лесу, когда она наблюдала за круговыми взмахами руки Джеймса, пытавшегося успокоить одичавшего сокола, только теперь Исабель заворожило не движение, а прекрасный голос горца. И она не смогла устоять, как и птица.

– Ну вот, – оборвав пение, прошептал горец. – Кажется, Гэвин окончательно утихомирился. Скорее кладите хлеб ему на крыло.

Попроси он ее положить хлеб себе на руку, она бы беспрекословно выполнила и это. Тряхнув головой, чтобы прогнать наваждение, Исабель поднесла хлеб к крылу птицы.

Линдсей принялся помогать, направляя ее свободной рукой, и вместе они водрузили «компресс» на больное крыло. Почувствовав прикосновение сразу двух человеческих рук, Гэвин беспокойно пошевелился.

– Тихо, тихо, хорошая птичка, – прошептал Линдсей, не снимая своей большой сильной руки с изящной руки Исабель, придерживавшей хлеб, и снова затянул строчку из ектеньи.

От звуков его голоса и прикосновения по телу девушки побежали теплые токи. Она смежила веки, отдаваясь чудесной мелодии. Однако вскоре Линдсей умолк, и Исабель открыла глаза. Он прислонился к стене и, не глядя на девушку, выпустил ее руку. Исабель сразу пожалела об этом.

– У вас прекрасный голос, – сказала она. – Он похож на сдобренное специями вино вашей тетушки – густое, пряное, навевающее покой… Элис говорила, что вы пели для самого короля.

– Верно, пел, правда, очень давно, – кивнул Линдсей. – Десятилетним мальчишкой я пел в хоре Данфермлайнского монастыря, и король Александр однажды присутствовал на мессе. Меня вывели из хора и поставили перед королем с придворными, представляете? Боже, как я тогда дрожал от ужаса! – усмехнулся он. – Потом, когда меня определили в семинарию в Данди, я пел в хоре местных монахов. К счастью, мой певческий голос благополучно пережил ломку.

– Вот как, вы учились в семинарии? Хотели стать священником?

– Не я, а мой отец хотел, чтобы я стал священником. Но в Данди я встретил Уоллеса и Джона Блэра, который потом стал монахом-бенедиктинцем, соратником и духовником Уилла. Когда Уилл Уоллес покинул Данди, до меня стали доходить слухи, что он собрал вокруг себя людей, готовых бороться за освобождение Шотландии, и начал войну с англичанами. Я не выдержал и убежал из школы, чтобы воевать вместе с ним. Тогда мне едва исполнилось шестнадцать.

– Ваш отец, наверное, очень рассердился?

– Что вы! – усмехнулся Джеймс. – Он сам примкнул к повстанцам, когда англичане начали преследовать его за отказ присягать их королю. Через несколько лет они его убили. – Линдсей погладил сокола, что-то ласково ему шепнул, а потом снова перевел глаза на девушку: – Наш фамильный замок Уайлдшоу перешел к моему старшему брату, но тот погиб в битве при Фолкирке, и вскоре англичане захватили Уайлдшоу, воспользовавшись предательством и прибегнув к поджогу.

– С тех пор ваш замок больше вам не принадлежит?