Елена Смехова - Пролетая над Вселенной

– Любите Ван Гога? – спросила я, приблизившись.

– Обожаю подсолнухи, – ответила Вика, – только не такие.

Уже на выходе из музея она указала мне на глянцевую фотографию, висевшую в киоске. Я купила ей репродукцию картины Клода Моне, которую, свернув в трубочку, она счастливо прижала к груди. Его подсолнухи оказались именно такими, которые она любила. Ника выбрала себе в подарок пластиковую подставку под фотографию с блестящими сердечками.

По дороге к дому я предложила заглянуть в супермаркет. Мне вдруг ужасно захотелось приготовить что-нибудь для Грегори и детей. Ресторанная пища наскучила. Девочки с радостью взялись мне помочь. Они тоже стосковались по домашней еде. В хозяйстве Стила имелись лишь три емкости для приготовления пищи – тефлоновая сковорода, небольшой никелированный ковш и пятилитровая кастрюля. В ней-то я и сварила суп из шампиньонов с лапшой, который был принят с восторгом и причмокиванием. Грегори вернулся домой, когда девочки доедали вторую порцию супа. Он подозрительно заглянул в кастрюлю, но позволил себя накормить.

– Not bad, – констатировал он.

– Почему не сказать просто: good? – досадливо поинтересовалась я.

– Разве это не одно и то же? – приподняв бровь, ответил Грегори.

– Не одно, – надулась я.

– ОК, если тебе так нравится процесс приготовления пищи, я изредка буду предоставлять тебе такую возможность.

– Прости, на это тоже надо будет спрашивать у тебя разрешения? – слегка раздраженно пробурчала я.

– Алечка, милая, – ласково сказал Грегори, – я не хочу, чтобы твои ручки страдали от готовки. Они должны быть нежными и холеными. Моя цель – максимально освободить тебя от неблагодарной домашней работы.

Еще совсем недавно сама счастлива была бы избавиться от этой повинности. И слова Стила воспринимала бы исключительно с благодарностью. Никогда не любила «процесс приготовления пищи». Жизнь вынудила – научилась готовить и даже стала иногда получать удовольствие от результатов. Но тут отчего-то меня царапнуло это его снисходительное дозволение.

Чем, кстати, он предполагает занять мой досуг? От хозяйских забот намеревается меня освободить. Димку планирует пристроить в интернат. Дочки его вполне самостоятельны и не нуждаются в ежесекундной опеке. Чем буду заниматься я в городе Нью-Йорке?

– Ты устала, дорогая? – участливо интересуется Грегори. – Вид у тебя какой-то озабоченный.

– Вовсе нет, – мгновенно изобразила я бодрость духа, – а какие у нас планы на остаток дня?

– Я хочу познакомить тебя с нашей квартирой, – хитро улыбается Грегори.

– Как это? – не поняла я. – А эта квартира чья?

– Собирайся, пойдем. Всё поймешь чуть позже.

– А мы, а мы? – защебетали девочки.

– Вы подождете нас здесь. Или сходите погулять.

Мне показалось, что Вика обиделась. Ника оставалась невозмутимо спокойной. Она всегда была поглощена своими мыслями. Или же умело скрывала эмоции, в отличие от сестры.

– ОК, daddy, – кротко сказала она.

Квартира, в которой я «гостила» у Грегори, как выяснилось, была съемной. Ему не требовалась большая площадь для проживания в одиночестве, поэтому он довольствовался 10-метровой спальней и 30-метровым холлом с небольшим кухонным отсеком.

Стил привел меня в роскошные апартаменты, выкупленные им не так давно. Всего в трех блоках от места его нынешнего проживания, 370 квадратных метров, три спальни, а при них – просторные ванные комнаты. Посередине – огромное, ничем не заполненное помещение с окнами-витринами от пола до потолка и уютным кухонным закутком: разделочный стол, плита, раковина.

– Ну, как тебе наш будущий очаг? – восклицает сияющий Грегори.

– Я в шоке, Гриша! Когда ты собираешься сюда перебраться? – спрашиваю озадаченно.

– Как только ты со своим сыном приедешь ко мне.

– Зачем нам троим такая огромная квартира? – недоумеваю я. – Убирать ее замучаешься, право слово!

– Убирать тебе ничего не придется. Этого просто не допущу. – Грегори, как видно, последователен в своих решениях.

– Где же будет наша спальня? – интересуюсь уже предметно.

– Вот здесь, в самой дальней комнате, Алечка, – улыбается Грегори. – Взгляни, какая перспектива. Вид для меня намного важнее, чем еда и питье. – Он подводит меня к окну. С высоты 45-го этажа Гудзон в туманной дымке и впрямь необычайно хорош. Я удовлетворенно киваю.

– Теперь смотри, – Грегори проводит меня через холл, в другую спальню, – здесь, я полагаю, сделаем детскую. Просторную и светлую. В ней будет спать твой сын.

– Отлично, – обрадовалась я.

– Поставим в разных углах три кровати… – продолжает Грегори.

– Зачем три? – опешила я.

– Когда у нас останутся ночевать мои дети, то спать они будут тут, в детской, – бесстрастно поясняет Грегори, – ну а твой сын в этом случае переместится в большую комнату на диван.

– Как же так? – запротестовала я. – Почему ты решил, что Димка обязан покидать свою комнату и ночевать в этом огромном зале?

– Полагаю, Саша, неправильно жить в одной комнате разнополым детям. Так получилось, что именно твой сын из них троих – мальчик. А кто должен уступать слабому полу?

– Послушай, а не сделать ли нам для Вики-Ники отдельную спальню? – предложила я. – Есть же тут еще одна комната…

– В ней будет мой кабинет, – твердо сказал Грегори, – это не обсуждается.

Я оторопела. Мое мнение никого не волнует. Мне навязывают – я соглашаюсь. Не соглашаюсь – растолковывают – вынуждают согласиться. По-иному – никак! Права мои – птичьи.

– А когда ты думаешь обставлять квартиру? – сдержанно интересуюсь.

– Мы вместе, моя дорогая, подумаем над этим вопросом. – Грегори миролюбиво обнимает меня. – Я так доволен, что ты оценила по достоинству мой сюрприз! Хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь полноценной хозяйкой. Этот дом – твой.

5.30

Я проснулась на рассвете. Какая-то неясная тревога дернула меня изнутри. Подумала о Димке. Тревога усилилась.

Стил открыл глаза и в удивлении уставился на меня:

– Давно ли бодрствуешь, девочка?

– Примерно с полчаса, – коротко ответила я.

– Ты в порядке?

– Не знаю. Что-то гложет.

– Хочешь позвонить сыну?

Поразительное чутье у этого человека!

– Хочу. А можно?

Не говоря ни слова, Стил набирает хитроумную комбинацию цифр, известную ему одному, и просит назвать номер нужного телефона. Протягивает мне трубку.

– Аля, Алечка, – запричитала тетя, услышав мой голос, – я такое тут пережила…

– Что случилось, тетя?

– Димка вчера шашлыками объелся. Говорила ему – не ешь много, так он все равно таскал и за домом потихоньку лопал. Сама знаешь, хитрющий он у тебя!

– Знаю, знаю. И что дальше? – Я вскочила и забегала с телефонной трубкой по комнате.

– Ну, к ночи боли в животе начались. Пришлось «скорую» вызывать, в больницу везти. Успели вовремя. Промывание сделали, капельницу поставили, накачали медикаментами – вроде обошлось без операции. Но даже хирург сказал: «С этими рыжими всегда морока – не знаешь, чего от них ждать»! Натерпелась я страху, не представляешь.

– Знаете, я прямо как чувствовала – душа не на месте. Когда его выпишут?

– Завтра заберу, нечего ему там делать.

– Я позвоню завтра, тетя! Спасибо вам. Поцелуйте от меня Димку.

Уткнулась носом в подушку и расплакалась. Грегори, нежно поглаживая меня по голове, принялся рассказывать обо всех известных ему детских болезнях, о маме, которая многократно спасала его от отравлений, и о том, что у детей все быстрее, чем у взрослых, заживает и чаще всего обходится благополучно.

– Не понимаю только, почему доктор сказал: «С рыжими всегда морока»? – всхлипнула я. – Всю жизнь слышу это в свой адрес! Что за дискриминация такая?

– Видишь ли, – компетентно произнес Грегори, – рыжий цвет волос обусловлен разновидностью некоего сложного гена, который проявляется не только в окраске глаз или волос, – он задумался, словно припоминая что-то, – но и в определенных отделах мозга, контролирующих болевые реакции и страхи. Так, наибольшую тревожность при посещении докторов демонстрируют носители именно этих генов.

– Откуда ты это знаешь? – в очередной раз подивилась я. – Ты изучал генетику и всяческие генотипы?

– Милая, меня интересуют научные открытия в разных областях знаний, – ответил Грегори. – Вот, например, знаешь ли ты, что почти у всех рыжеволосых аллергия на лекарства бывает чаще, чем у людей с другим цветом волос?

Я закивала. Это мне как раз известно!

– И еще. Рыжий цвет волос – отличительный признак человека, у которого повышена потребность в обезболивании. Один знакомый анестезиолог рассказывал, что особые болевые ощущения связаны у таких людей с низким содержанием меланина.

Час от часу не легче! Оказывается, у нас с Димкой еще и меланина какого-то недостает. Что же это такое, интересно?

– Это такой пигмент, – пояснил Грегори. – Меланин играет не последнюю роль в восприятии боли нашим мозгом. Получается, всем рыжеволосым необходимо на двадцать процентов больше анестетика, чем остальным. Вот поэтому врачи и считают вас самыми непредсказуемыми пациентами, нуждающимися в особом, пристальном наблюдении.

«А лучше бы – в особой любви и особом понимании», – хотела парировать я, но сдержалась. И пошла под душ. Постояла под теплой упругой струей, задумавшись, какая особенная связь существует у матери с ребенком. Не зря я с раннего утра испытывала неясную тревогу! Моя мама тоже всегда чувствовала, когда мы с сестрой заболевали. Она отпрашивалась с работы и бежала домой, чтоб как можно быстрее начать отвоевывать у злобных недугов наше здоровье. И эта ее забота срабатывала порой лучше самых сильных медикаментозных средств. Давно, ох как давно никто не волновался обо мне так, как мама в детстве!

8.30