Любопытно, почему подобный вопрос ни разу не возник в моем легкомысленном сознании?

– Скажите, Матвей, а если у подруги будет ребенок, вас это сильно смутит?

– Напротив, – обрадовался тот, – я давно мечтаю о ребенке, а никто мне его так и не подарил.

– Прости, Матвей, – перебивает наш диалог Грегори, – ты что-нибудь еще заказывать будешь?

– Нет-нет. – Матвей суетливо полез за бумажником, чтоб расплатиться за свой обед.

– Не волнуйся, Матвей. – Грегори делает царственный жест рукой, после которого тот мигом перестает суетиться, откланивается и уходит.

– Видишь, – снисходительно ухмыляется Грегори, – так всегда.

– Что именно? – не разумею я.

– Своеобразная игра: он делает вид, будто бы собирается за себя заплатить, зная прекрасно, что всегда за него рассчитываюсь я.

– А зачем же ты это делаешь?

– У Матвея нет таких материальных возможностей, как у меня, поэтому он никогда не отказывается проехаться за мой счет.

Мне не совсем понятно злорадство Грегори. Если он знает мелочность Матвея и она ему неприятна, то зачем лишний раз его в том поощрять? А коль скоро он понимает затруднительность положения своего приятеля и желает его выручить, тогда к чему красноречиво подчеркивать свое превосходство? Скорее всего, Грегори хочет в очередной раз продемонстрировать мне свою состоятельность и немыслимое великодушие.


14.00. Кабинет Стила

Снова сижу на почтительном расстоянии от письменного стола, наблюдая за интенсивной деятельностью Грегори. Раз десять к нему заглядывает секретарша с разными вопросами по разным поводам. Постепенно он начинает закипать, я это вижу.

– Почему ты раздражаешься? – спрашиваю его.

– Не понимаешь? Она отрывает меня от серьезных проблем своими глупостями. При этом сегодня не передала важный месседж. Просто позабыла. Хорошо, что мой менеджер вовремя зашел и напомнил о переговорах. Хоть это не его обязанность. Но она систематически обо всем забывает. Путает бумаги. Ужасно бестолковая. Проблема в том, что уволить я ее не могу.

– Как это? Даже если ты настолько недоволен ее работой?

– Представь себе.

– В чем проблема?

– Она женщина – раз. Черная – два. Мать-одиночка – три. Мне могут предъявить обвинение в дискриминации. Здесь это просто.

Вот это да! Вот это законы и порядки.

В нашей стране уволить женщину, даже без отягчающих обстоятельств, не составляет никакого труда. А уж беременную или мать-одиночку и вовсе не возьмут на работу под любым предлогом…

…Помнится, я несколько лет после развода бегала в поисках работы, готовая на любой размер денежных выплат. Но как только работодатели узнавали о наличии у меня маленького ребенка, тут же беззвучно закрывали перед носом дверь.

Пока Анька не устроила меня в свою редакцию, я довольствовалась разовыми заработками, иногда абсолютно нелепыми. Разматывала километры какой-то дурацкой проволоки, с тем чтобы затем скрутить ее в разрозненные связки определенного размера и длины. По пятнадцать рублей за связку. Расклеивала объявления. Распространяла многообразную, ярко-оформленную полиграфическую продукцию. Рекламировала декоративные свечки всевозможных расцветок и конфигураций из Словении. Продавала китайские биодобавки. Эквадорскую бижутерию. Очистительно-восстановительные средства. Соевые шницели (при правильном приготовлении не отличимые от куриного мяса). Одним словом, все, что было возможно унести на себе и впарить доверчивым гражданам. Кстати, это получалось у меня виртуозно: я была артистична, словоблудлива и напориста, мои продажи каждый раз были похожи на маленький спектакль. Спектакль, после которого я (как настоящий артист, сумевший выжать из зрителя нужную реакцию) чувствовала себя вымотанной и опустошенной. Выхода у меня не было: данные виды заработка позволяли не только посещать лекции в институте (параллельно втюхивая многочисленным однокурсницам все, что я в тот момент распространяла), но и оставаться с ребенком, когда бабушка начинала терять терпение. Несмотря на то что она приняла на себя максимальную долю моих материнских обязанностей, все же порой буквально выматывалась с Димкой. Он был шкодливым и непоседливым. Периодически бабуля не выдерживала, сдавала свой пост и скоренько улетала на недельку-другую к родителям в Израиль. Насовсем, правда, перебираться туда она не желала, несмотря на регулярные мамины доводы и уговоры.

Бабуля поясняла свое упорство непереносимостью жаркого климата, что-то лопотала про московских приятельниц, которые без ее общества зачахнут, или прикрывалась родными могилками, которые именно ей непременно надо прибирать по весне и осени. Однако главным мотивом звучала надобность дожить свой век среди ёлочек-березок и умереть на Родине. Маму подобные аргументы только раздражали.

– В моем возрасте, – однажды строго резюмировала бабушка, – вредно менять среду обитания, – и для убедительности добавила: – Так сказал мне опытный психолог.

Я знала, что бабушка недоговаривает. Ей попросту не хотелось оставлять нас с Димкой. Она привыкла чувствовать себя нужной и полезной. Ей казалось, что я не справлюсь со всеми бытовыми сложностями, и была в том полностью права. Только благодаря бабуле я окончила институт и сумела устроиться, наконец, на постоянную работу.

Бабушка-бабулечка, как мне тебя не хватает…

– Алечка, очнись, – извлекает меня из задумчивости Грегори, – сегодня вечером мы с тобой идем на бродвейский мюзикл.

– Ух ты, – живо реагирую я, – неужели самый настоящий? Ты меня балуешь.

Грегори, довольный, улыбается. Смотрит на часы:

– Через десять минут я ухожу на переговоры. Ты же спустишься на лифте вниз, на улице сразу повернешь направо, пройдешь примерно два блока и на той же стороне увидишь вывеску «New York Cosmetics». Запоминаешь?

– Да, – киваю я, – что я сделаю дальше?

– Ты откроешь дверь и зайдешь в косметический салон. Произведешь нужные процедуры, я за тобой забегу после и рассчитаюсь.

– А… что за нужные процедуры? – спрашиваю осторожно.

– Алечка, ну ты сама сообрази, что тебе необходимо, только сначала непременно посоветуйся с косметологом. ОК?

– ОК, – говорю, – до встречи, Грегори, bye-bye!

Спускаюсь, поворачиваю, прохожу два квартала, вижу вывеску, захожу. Салон полупустой. Меня приветствует хозяйка салона, улыбаясь так, словно я самый желанный клиент на свете! Она интересуется, чем может быть полезна. Говорю, что хотела бы привести в порядок лицо и руки. Она провожает меня в косметический кабинет, передает в ведение косметолога по имени Мэгги.

Укладывая меня на кушетку, покрытую хрустящим одноразовым бельем, Мэгги интересуется:

– When did you last have a face peel?

В самом деле, а как давно я делала чистку лица?

Однажды, под давлением Лизы, согласилась на данную чудовищную экзекуцию и не помню, как живой осталась после.

– Лет пятнадцать, – честно отвечаю я.

Мэгги, протирая мое лицо влажным тампоном, авторитетно заявляет, что эту процедуру следует делать не менее раза в месяц. Я пытаюсь вежливо сопротивляться, но Мэгги непреклонно продолжает начатый процесс, убеждая меня в том, насколько моей коже необходима регулярная чистка.

Я уже жалею, что пришла сюда. Прошу ее говорить помедленнее, так как ничего почти не понимаю в этой беглой американской трескотне. Она кому-то звонит и через секунду в кабинет эта кто-то заходит и, склоняясь надо мной, здоровается на моем родном языке:

– Добрый день, меня зовут Клара, могу помочь перевести на русский всё, что непонятно. Кстати, не желаете ли сделать также маникюр-педикюр?

– Желаю-желаю, – предчувствуя освобождение от нежелательной процедуры, радуюсь я, – маникюр, please.

– Не беспокойтесь, – говорит Клара, – и лежите спокойно. Чтоб сэкономить ваше время, я сделаю все одновременно с Мэгги.

Она подкатывает передвижной столик с маникюрными принадлежностями, нежно берет мою руку, заворачивает в салфетку и принимается аккуратно обрабатывать каждый пальчик. Прямо на мне, лежащей. Отвлекшись, не замечаю, что Мэгги в то самое время колдует над моим лицом. Не доставляя никакого дискомфорта.

– Что это она со мной делает? – интересуюсь подозрительно.

– Мэгги делает аппаратный пилинг специальным приспособлением для щадящей чистки. В России такая процедура производится вручную и потому достаточно болезненная, чувствительная и даже иногда травматичная.

– Да уж, знаю. Не то что здесь, – изрекаю умиротворенно.

Мэгги накладывает мне на лицо прохладную маску и приступает к массажу. При этом она непрерывно высказывает свои соображения. О том, каким образом надо следить за своим запущенным лицом. С какой частотой делать косметические процедуры. Желательно у нее, в этом самом кабинете. Говорит она очень быстро, используя профессиональный сленг. Клара переводит практически синхронно.

– What make-up do you use? – интересуется Мэгги.

– Какой тональный крем или крем-пудру вы используете, – переводит Клара, видя мое замешательство.

– Никакой, – отвечаю и заявляю убежденно: – Потому что любой make-up забивает поры.

Мэгги недоумевает. Она пытается донести до меня через Клару, что моей коже просто необходим make-up. Он создает защиту и скрывает дефекты. Мэгги берет спонжик и с увлечением принимается тонировать мне лицо. Отстраняясь, смотрит, любуясь своей работой, затем откладывает спонж, берется за кисточки и как художник живописует мне новую личность. Не сопротивляюсь, затаив дыхание. Все это забавно и чрезвычайно приятно. Когда Мэгги заканчивает свой вдохновенный труд и разворачивает меня к зеркалу, я восторженно вздыхаю. Вот теперь могу сказать, что выгляжу как настоящая леди. Являю собой просто образец свежести, благополучия и цветущей прелести.

– ОК? – спрашивает Мэгги.

Удовлетворенно киваю в ответ.

– Не желаете сделать парафиновую ванночку? – Клара тоже закончила с маникюром, но отпускать меня, видно, не хочет.