Елена Смехова - Пролетая над Вселенной

– Неблагодарности, Саша, я не потерплю. Запомни это!

– Скажи-ка, доктор Лапонецкий, – сделав над собой усилие, молвила я, – а за что я должна быть благодарной тебе по гроб жизни? Что такого особенного ты ради меня совершил, разъясни, пожалуйста!

– Как это – что? – неподдельно изумился Лапонецкий и с мерзопакостной ухмылкой разъяснил: – Я на тебе женился!

Необходимо поскорее принять решение. Сколько можно тянуть, избегая единственно верного – положительного ответа? В конце концов, человек может обидеться или даже передумать, что тогда?

6.00

– Алечка, милая, ты моя судьба, – едва проснувшись, сообщает Грегори. Нежно целует в затылок и обхватывает меня всю: – Если б ты была вполовину хуже, мне хватило бы и одной половины… для счастья, – любовно распрямляет мои кудри, – а такой, какая ты есть, я восхищаюсь с каждой минутой все больше и больше, – разворачивает к себе лицом, заглядывает в глаза: – Ты дашь мне сегодня свое согласие?

– А где же колечко? Где торжественное коленопреклонение? – бормочу сквозь сон.

– Будет, будет кольцо. С самым роскошным бриллиантом. Всё будет, – страстно прижимает меня к себе Грегори.

– Когда же? – Я упорно тяну время.

– Когда переберешься сюда навсегда.

В самом деле, все выглядит ужасно соблазнительным. Благополучная страна. Абсолютная социальная защищенность. Безбедное существование. Высший круг американского общества. Прекрасные наряды. Увлекательные путешествия. Клубника круглый год.

– У нас мало времени, – говорит Грегори, – расскажи мне, милая, зачем ты тянешь? Чего боишься? Подумай, что ждет тебя в Москве? Комната в коммуналке? Нищенская зарплата, на которую ты не можешь позволить себе ничего пристойного? Вечные страхи за ребенка, которые ты переживаешь в полном одиночестве? – Он пристально смотрит на меня. – Или там осталась бурная личная жизнь, о которой мне ничего не известно?

Я отчаянно мотаю головой.

– Конечно, ничего такого у тебя там нет, – хладнокровно продолжает Грегори, – а здесь тебя ждет любовь и достаток. Спокойствие за будущее сына. Жизнь, которую ты заслужила.

А ведь он прав! Тысячу раз прав! Там у меня нет ничего и главное – никаких гарантий, что когда-либо что-либо достойное появится.

– Хочешь яблоко? – спрашиваю намеренно.

Есть вопросы вводные, а есть – отводные, вот как этот, например.

Спускаю ноги с постели и шлёпаю на кухню. Достаю из вазы огромное зеленое яблоко, ловко снимаю с него овощечисткой кожуру, нарезаю на дольки, подаю прямо в постель Грегори. Как мало нужно порой, чтоб угодить человеку! Он выглядит чрезвычайно довольным.

– Алечка! Ты специально купила чистилку для яблок? Мне бы такое в голову не пришло.

– Просто смотреть больно, как ты прокусываешь толстенную, покрытую защитным воском кожуру и заглатываешь ее, почти не жуя. Это не очень здорово. Я Димке всегда очищаю фрукты и режу на дольки, так полезнее, вкуснее и выглядит, согласись, более эстетично.

Грегори внезапно становится похожим на обиженного ребенка.

– Значит, когда сюда приедет твой сын, ты уже не станешь очищать и нарезать яблоки для меня лично? – ревниво вопрошает он. – А мне это так понравилось!

– Уверяю, Гришенька, я смогу это делать для обоих, – утихомириваю это внезапно проснувшееся чувство соперничества.

Грегори с нежностью гладит меня по голове:

– Откровенно говоря, я не понимаю твоего мужа. Как можно было не оценить по достоинству такую девочку? И отпустить легко… без боя…

Я ушла от Лапонецкого на следующий день после того скверного инцидента. Он, решив, наверное, меня наказать, уехал на двухдневную рыбалку. Воспользовавшись его отсутствием, я собрала нехитрые свои пожитки, упаковала любимые книжки, подхватила в охапку сына и перебралась к бабушке.

Тебе покорной? Ты сошел с ума!

Покорна я одной Господней воле.

Я не хочу ни трепета, ни боли,

Мне муж – палач, и дом его – тюрьма… —

крутились в голове строчки Ахматовой.

Недолго думая, я подала заявление на развод и приготовилась к изнурительной борьбе.

Взбесился Лапонецкий, как я и ожидала, сильно, но кипел недолго. В судебном процессе он поначалу категорически отказывался разводиться, просил суд оставить все как есть, то есть что означало, сохранить ему его семью. Объяснял мое поведение инфантильным отношением к браку. Гарантировал перевоспитание. Старался расположить к себе судью, секретаря суда и даже моего адвоката обещанием «всех вылечить».

После третьего заседания суд удовлетворил мой иск.

– Ты сдохнешь с голода, – выкрикнул мне в лицо Лапонецкий тогда.

– Лучше голодная смерть, чем духовное рабство, – гордо ответила я.

Родители первоначально осудили меня.

– Ты или очень смелая, или очень глупая, Аля, – в сердцах выговорила мама по телефону, не найдя аргументов для переубеждения. Папа вовсе устранился от комментариев. Он должен был беречь свое здоровье и не расстраиваться по пустякам.

А я бесстрашно ринулась в новую жизнь, свободную от диктата и прессинга чужеродной личности.

Бабуля пожалела нас с Димкой, выделив в своей комнатке тахту с тумбочкой и две полки в старинном шифоньере. Мы зажили согласно, несмотря на тесноту и бытовые неудобства. Димка оказался под присмотром, и я, наконец, сумела восстановиться в институте, откуда Лапонецкий безоговорочно забрал мои документы. Ему же требовалось только, чтоб жена беззаветно служила ему, неусыпно стерегла очаг и из дома надолго не отлучалась. Для этих целей в принципе мог бы спокойно подыскать себе более простой, удобоваримый вариант. Но проктолог Лапонецкий отчего-то избрал трудный путь, пытаясь ежедневной дрессировкой добиться от меня желаемого. Ему б кого-нибудь попроще, а он циркачку… погубил…

– В принципе логика поступков этого человека мне ясна, – сказал Грегори. – Полагаю, он просто не мог смириться с отъездом твоего отца, через которого рассчитывал повысить свой статус, влиться в круг избранных, добившись определенной известности. Мечтал, вероятно, оказаться в центре светской жизни московской элиты. Неожиданная эмиграция твоей семьи поломала его планы. А свое недовольство и злобу он вымещал на тебе.

– Да-да, – призналась я сокрушенно, – ты прав.

Чем дальше, тем сложнее было выворачиваться, приукрашивая действительность. Я раскрывала Грегори все тайные карты, без обиняков. Его проникновенные расспросы порой приводили меня в смятение, но врать глазам, полным искреннего сострадания, не получалось. Умнее друга у меня никогда не было, а от настоящих друзей трудно скрыть истинное положение вещей.

– Как жила ты все эти годы, милая моя? – Грегори прижал меня к себе.

– Нормально жила, – встряхнув головой, чтоб он не заметил вероломно навернувшихся на глаза слез, ответила я. – Во всяком случае, больше никто не ограничивал моей свободы действий: не указывал, как мне ходить, сидеть, спать, есть, думать…

– Но развод, это всегда так болезненно, – покачал головой Грегори, – а ты осталась без всякой помощи да еще с малым ребенком на руках.

– Не поверишь, Гришенька, получив развод, я буквально воспарила! Ощущение такое, будто я покинула чужую, душную, осточертевшую клетку. Будто бы вернулась на пять лет назад. Когда, окончив школу, стояла на пороге новой жизни. Впереди – сто дорог, выбирай любую!

– Ты замечательная, Алечка, – растроганно произнес Грегори, – и я сделаю все, чтобы никто никогда тебя больше не обидел. Достаточно уже наобижали. Теперь у тебя есть широкая спина и мускулистое плечо!

12.00

Delegates Dining Room of the United Nations.

Места для ланча в здании Организации Объединенных Наций были зарезервированы для нас заблаговременно. К Грегори то и дело подходят представительные личности, желая засвидетельствовать свое почтение. Он нетороплив, сдержан. Интересен. Даже привлекателен. С каждым часом нравится мне все больше. Пытаюсь взглянуть на нас с ним со стороны и отмечаю с удовлетворением, что смотримся мы очень мило. И слышимся вполне созвучно. Когда он спросит в очередной раз, выйду ли за него замуж, я точно дам свое согласие. Сколько можно испытывать терпение человека?

К нам подсаживается мужчина, одного примерно возраста с Грегори. Он высокий, прямой, с аккуратной бородкой и беспокойным взглядом.

– Познакомься, дорогая, Матвей Голдшмит, мой товарищ, коллега, ученый.

– Рад знакомству, Саша, – говорит Матвей. – Как вам Нью-Йорк?

– Мне нравится, – отвечаю я, не задумываясь, – а вы давно здесь живете?

– Двадцать лет уж почти, – отвечает он.

Перебрасываемся еще парой незначительных светских вопросов-ответов, после чего, быстро взглянув на Грегори, Матвей спрашивает:

– Скажите, Саша, нет ли у вас в Москве интересной и незамужней подруги?

– Что вы имеете в виду? – любопытствую я.

– Сашенька, Матвей человек одинокий, давно и безуспешно ищет свою половинку, – вступает Грегори. – Он думает, вероятно, что если мне так повезло, то и ему через тебя может улыбнуться удача.

– Неужели в Америке мало женщин? – недоумеваю я.

– Их просто нет, – горячо заявляет Матвей. – Точнее сказать, внешне некоторые американки могут напоминать женщин, но души в них, доброты, искренности ни на грош. А уж внешне – и вовсе сплошной силикон…

– А какой вы хотели бы видеть свою избранницу?

– Ну, допустим, такой, как вы. – Он смотрит на меня с одобрением.

– Ну-ну, Матвей, остынь и не смущай мою даму, – недовольно произносит Грегори.

– Я непременное подумаю, Матвей, кто бы мог вам понравиться из моих незамужних подруг, – обещаю я, стремительно прокручивая в голове все возможные варианты. Было бы здорово познакомить его с Анькой. Она второй год живет одна после развода. Хотя мужским вниманием и не обделена, но все ее романы раз от раза все грустнее и как-то безысходнее. Вот и будет ей Матвей презентом от меня… в благодарность за все! Ну, а если Анька откажется, можно познакомить его с душевной Белкой. У той, правда, ребенок проблемный: не признающий авторитетов, задиристый, непредсказуемый. Захочет ли он принять нового заокеанского папу?