Рассказывать о себе – самое желанное занятие для большинства людей на планете. Не всегда только для этого находится достойный собеседник. Такой собеседник, которому Дейл Карнеги в свое время дал определение – «заинтересованный слушатель».

Грегори, обладая аналитическим складом ума, всегда во всем стремился «дойти до самой сути», как писал известный советский поэт. Для меня он оказался тем самым идеальным собеседником, который умело, с пристрастием задает вопросы и внимает, не перебивая…


Мой обморок был вызван отнюдь не трактористом. Хотя тот вполне мог его просто спровоцировать. Всё оказалось намного тривиальнее.

Я вновь взбаламутила всю семью.

– Как упала? Где упала? По какой причине? – переполошились родители, когда им из медпункта позвонил обеспокоенный фельдшер. – Вот не надо было ей ехать в этот совхоз! Не послушала умных людей! Как она теперь? Лежит? Так, ждите, не трогайте ее, мы скоро за ней приедем.

В тот же день они примчались за мной на машине. За рулем сидел Лапонецкий. За какие-то полторы-две недели он успел втереться к моим родным в доверие. Устроил отцу обследование у лучших специалистов в своей больнице, после чего вызвался наблюдать лично. Я недоумевала: как же так? Кроме марганцовки, разве знает он вообще что-либо? Папа всегда был исключительно осторожен с выбором лечащего врача, а тут с ходу вверил самые деликатные проблемы какому-то первому встречному! Как же так?

В ответ на мое недоумение мама сообщила, что Лапонецкий считается хорошим, грамотным проктологом. Кем-кем? Проктологом? Мне ни разу в голову не пришло поинтересоваться специальностью доктора Лапонецкого. А он оказался проктологом. Вот оно как.

Папа был признателен Лапонецкому за заботу. Мама же до одури очарована. Лапонецкий приходил в наш дом с коньяком, цветами, с дефицитными лекарствами. Целовал маме ручки. Комплиментами ее усеивал. Как тут было не очароваться?

Кроме того, у папы, мамы и Лапонецкого существовала одна нескончаемая тема для долгих бесед. Этой общей темой была я. В мое отсутствие они детально меня обсудили и пришли к общему, понятному только им знаменателю.

Я не постигала одного. Зачем все это доктору? Какой выгоды искал он? Захотелось максимально приблизиться к известному человеку? Приобщиться к миру знаменитостей? Жаждал признания в светских кругах? Других предположений и не возникало. Его симпатия ко мне казалась весьма условной. Она напоминала азартное стремление многоопытного альпиниста покорить крутую и извилистую, зыбкую и сыпучую, неподдающуюся подъему горку. «Ему б кого-нибудь попроще, а он циркачку полюбил…»


Разумеется, Грегори всей правды не узнал. Я живописала ему свою историю достаточно колоритно, упуская, однако, нежелательные подробности. На это мне ума хватило. А может, интуиции, наконец.

Чем был вызван обморок? Конечно, всему виной моя впечатлительность. Болезненная чувствительность. Избыточная эмоциональная восприимчивость, наконец.

– Ладно, дорогая, поговорим об этом позже, – внезапно прервал меня Грегори, – сейчас у нас будет очень важная встреча. Hi, Nancy, how are you? Он живо переключился на подошедшую к нашему столику сухощавую даму:

– Nancy, this is Alex. Алекс, познакомься, это Нэнси, мой lawyer.

Нэнси протянула мне руку и, демонстрируя ряд идеально белых зубов, улыбнулась. Я пожала жесткую ручонку и улыбнулась в ответ. С мимикой у меня всегда был порядок. На семейных и дружеских торжествах я до такой степени умело копировала жесты, походку и артикуляцию присутствующих, что вызывала неизменный восторг окружающих. Это умение довольно часто выручало меня в жизни. Я рано поняла: для того, чтобы вызвать к себе расположение кого бы то ни было, нет более верного способа, как аккуратно повторять индивидуальные особенности собеседника: голосовые и речевые обороты, движения лица и тела, в том числе покашливания, постукивания, даже подергивания, коль это необходимо. Действовало всегда стопроцентно. Вот и здесь я настолько ловко подхватывала и отражала эти правильные американские улыбки, что сразу же вызывала ответную симпатию. Нэнси задала мне несколько дежурных вопросов и переключилась на общение с Грегори. За быстротой их речи я угнаться не могла. Как ни старалась. Уже на выходе из ресторана Нэнси вновь обратилась ко мне лично:

– Не is right, – она кивнула в сторону Грегори, – you belong here!

Мы простились с лойершей на улице и разошлись в разные стороны. Мне было любопытно узнать, что стояло за этой глубокомысленной фразой: «Он прав, твое место здесь»?

– Разве ты не поняла? – подмигнул Грегори. – Нэнси подтвердила, что ты мне подходишь, а ее слово дорогого стоит!


9.00

Заходим в офис. Поднимаемся на пятидесятый этаж. В лифте все друг с другом здороваются, широко и натянуто улыбаясь.

– Тут так принято, – поясняет Грегори, – когда ты встречаешься взглядом с кем бы то ни было, необходимо улыбнуться и поприветствовать его.

В элегантном костюме и новых туфлях чувствую себя превосходно. Чернокожая секретарша – маленькая, пухленькая, таращится на меня и, вручая Грегори папку с документами, роняет из нее несколько листочков.

– До чего ж потешная негритянка, – говорю ему уже в кабинете.

– Афроамериканка, – тихо поправляет Грегори.

– Как? – не понимаю я.

– Афроамериканка или черная. Их следует называть только так, – он еще больше приглушает голос: – Негр, негритянка – бранные слова, запомни это.

Всегда считала, что обозвать негра черным – самое обидное ругательство. А здесь – точно наоборот. Надо еще к этому привыкнуть.

Грегори сажает меня в кресло поодаль от своего письменного стола и дробно, не прерывая работы, посматривает на меня. Ему звонят, заходят и консультируются по разным вопросам. Он спрашивает, отвечает, беседует, отдает распоряжения. Я, кроме отдельных фраз, ничего не понимаю, однако вслушиваюсь, пытаясь уловить хоть что-то явственное. Во все глаза наблюдаю не столько за процессом деловых переговоров, сколько за поведением моего Грегори. Он выглядит совсем иначе, чем в обычной жизни, вне офисных стен. Здесь он кажется выше ростом, интереснее, я бы даже сказала, мощнее. Его строгий вид нагоняет трепет на всех. Когда я слушаю, как спокойно и уверенно строит он свою речь, как взвешенно отвечает и отдает приказания, меня переполняет гордость. И он кажется мне в такие моменты очень даже привлекательным мужчиной!

– Ты как относишься к японской кухне? – вдруг спрашивает Грегори, взглянув на часы.

– Не знаю, не пробовала, – отвечаю честно.

– Сегодня я тебя с ней познакомлю, – радуется Грегори. – Пошли.


12.00

Japanese restaurant Ten Kai. 20W 56th st.

Маленькие гейши в кимоно склоняются в почтительном поклоне. Грегори тут тоже все узнают.

Свежайшие суши – нежнейшие сашими – душистый мисо суп – на десерт грейпфрутовое желе в чашечке из его же, собственной кожуры. Оригинально и вкусно.

– Понравилось?

– Волшебно!

– Ты только не вздумай посещать подобные заведения в Москве.

– ?!

– С сырой рыбой шутить нельзя, Саша. К тому же у вас там в лучшем случае рыба будет замороженная, а в худшем – непонятного срока и качества хранения. Отравишься наверняка.

Не спорю. С ним лучше соглашаться, уже поняла.

– У меня начинаются переговоры, – вновь смотрит на часы Грегори, – ты прогуляйся самостоятельно и через два часа подходи к офису.

Гуляю. Верчу головой, читаю вывески, заглядываюсь на витрины. Тоскую в одиночестве. Не люблю я такие бессмысленные прогулки. Но надо привыкать. Зачем? Так… вырвалось непроизвольно.


14.30

Поднимаюсь на пятидесятый этаж. Все со мной натужно здороваются, а я отражаю эти улыбки почти зеркально.

Набираю условный код на дубовой двери, иду по длинному, устланному ковровым покрытием коридору до приемной Грегори. Пухлая секретарша вновь таращит свои глазенки. Улыбаюсь ей широко и уверенно прохожу в кабинет.

– Алечка! Я соскучился. – Грегори грызет большое зеленое яблоко.

– Я тоже, – откликаюсь без лукавства.

– Ты можешь принести мне кофе? Без сахара, с молоком. Моя секретарша страшно нерасторопная.

– С удовольствием, Гришенька.

Нахожу аппарат, долго разбираюсь в непонятных значках, нажимаю на искомую кнопку, ура, получилось. В холодильнике вижу несколько разноцветных пакетов, наливаю молоко в стаканчик с кофе и возвращаюсь.

– Долго же ты, Саша, – качает головой Грегори и, прежде чем отхлебнуть, спрашивает: – Ты из какого пакета молоко наливала?

– Из красного.

– Не годится. Надо было налить из синего пакета, полуторапроцентное. А с таким жирным я не пью. Запомни это.

Возвращаюсь к аппарату, все манипуляции повторяю вновь. На сей раз достаю голубой пакет. Молоко там не белого цвета, а какое-то синюшное, похожее на талый снег. Что за удовольствие разбавлять кофе этой водицей? В свой стакан лью вредное, жирное молоко. Были бы сливки – с удовольствием выпила бы с ними. Что Грегори сказал бы, узнав о том? Осудил бы, ой, осудил.

– Понимаешь, Алечка, здесь принято следить за своим здоровьем и внешним видом. Соблюдать умеренность во всем. Не позволять себе лишнего. Если, конечно, ты хочешь быть вписанным в соответствующие слои американского общества. Правильное низкокалорийное питание, еженедельный спорт, тщательный уход за собой – все должно быть на высоте. Не беспокойся, постепенно постигнешь и это. И станешь получать удовольствие даже.

Странно слышать, а у нас бытует устойчивое мнение, что среди американцев самое большое число обжор и толстяков. Наверное, все они находятся за чертой «соответствующего слоя».

– Забыл тебе сказать. Звонила твоя сестра. Интересовалась.

– Правда? Чем именно интересовалась?

– В основном, как я понял, ее волновало мое впечатление о тебе.

– И что же ты ей сказал в ответ на такой интерес?

– Что ты – чудная, замечательная, и я бесконечно признателен ей за знакомство с тобой! Кажется, она была удивлена.