Чтоб показать всем, чего на самом деле заслуживаю, какая я сама по себе (невзирая на знаменитого отца) талантливая.

Я в тот год читала «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого. С таким надрывом, с такой болью, словно бы сама была Валей-Валентиной, умирающей от скарлатины, но не сдающей своих революционных позиций. Даже взмокла вся к финалу. Когда закончила, на лицах присутствующих, как мне показалось, было потрясение.

Первое место! Только первое!

Все повернули голову в сторону моего отца, то есть почетного председателя жюри. Он отрешенно молчал. Я видела, что ему (равно как и всем присутствующим) мое исполнение очень понравилось, но он, не сказав ни слова, скромно потупил взор. И всё!

Мне присудили второе место. Правда, в утешение позволили выступить на торжественном концерте, посвященном юбилею школы, с декламацией любого выбранного мною стихотворения. Спасибо и на том.


Праздничный концерт состоялся спустя неделю. Он готовился в обстановке всеобщей наэлектризованности. Занятия были отменены, точнее, заменены подготовкой к празднику, поскольку в тот год нашу замечательную школу впервые должно было посетить телевидение.

Телевизионщики тянули вверх по лестнице толстые кабели, опутывали ими актовый зал, устанавливали камеры и освещение, подключали микшер, проверяли звук. Свет ярких софитов постепенно нагревал воздух. Все вокруг бегали, суетились, украшали сцену, расставляли дополнительные стулья, готовили напитки и бутерброды для гостей. Выступающие заметно волновались. Все, кроме меня.

Я меланхолично стояла у окна второго этажа и смотрела, как уныло и монотонно дождь разрезает лужи. Я еще не решила, что буду читать и хочу ли выступать вообще. Неожиданно откуда-то сверху на меня снизошли стихи.

Горько гляжу за окно:

Дождь.

Нет окончанья тебе,

Дождь!

Как это грустно:

Дождь, дождь…

Как это скучно:

Дождь, дождь…

Серые влажные капли —

Дождь,

Словно протяжные вопли —

Дождь!

Ну, а прохожие-цапли,

Дождь,

В лужах твоих утопли,

Дождь.

Я не люблю тебя, тусклый дождь,

Долгий, холодный и сонный, дождь.

Вечно глядишь на тебя и ждешь,

Ждешь, что устанешь ты и уйдешь.

Но продолжаешь ты лить,

Дождь,

Словно по сердцу и в душу

Бьешь,

Словно не хочешь покоя,

Дождь…

Что же со мною такое,

Дождь?

Когда во время концерта ведущий объявил мое выступление, я, решительно шагнув на сцену, провозгласила:

– Унылая музыка Дождя. Неизвестный английский автор.

Все-таки я любила эпатаж! Иначе как объяснить то, что я отважилась в тот же день продекламировать со сцены это свежеиспеченное стихотворение? Пусть даже анонимно. Впрочем, мне было нечего терять.

Публике понравилось: зал буквально рванул аплодисментами.

– Почему же ты не прочитала эту чудную балладу на конкурсе? – спросила ничего не заподозрившая классная руководительница. – Тогда бы точно получила первое место.

Я лишь криво усмехнулась: победа мне могла достаться в одном-единственном случае: если бы председателем жюри был кто угодно, только не мой родной отец.

Отчего же все всегда убеждены, что быть дочерью известного человека – залог успеха? Отнюдь!


– Саша, можно вас на минуточку?

Повернувшись на голос, я сама себе не поверила. На меня смотрели иссиня-голубые глаза парня из команды телевизионщиков. Когда он, высокий, статный, в модных джинсах и кожаном пиджаке, едва появился в стенах школы, все старшеклассницы дружно заволновались. Просто рябь какого-то нездорового возбуждения пробежала по девичьим рядам. На протяжении всего вечера ему строились глазки, передавались записочки, а он будто бы не замечал эту повальную заинтересованность. Или был таким избалованным, что мог себе позволить невозмутимо заниматься своей работой, не реагируя ни на какие призывы со стороны активной девичьей половины?

А я… Я лишь вздохнула, увидев его впервые. Конкуренция была так многообразна и многолика, что я сразу же подавила в себе желания, мечтания и кокетливые позывы. И ушла печалиться к окну на втором этаже.


– Так можно вас, Саша?

Что означает сей вопрос, это его нежданное внимание, да и откуда, собственно, ему известно мое имя?

– Меня? – глупо переспросила я. – Вы не ошиблись?

– Именно вас.

– Да, слушаю, – едва произнесла, сдерживая клокочущее сердце.

– Скажите, Саша, а если я вам дам номер своего телефона, вы позвоните?

– Вы решили таким образом опробовать на мне метод Шахиджаняна? – не растерялась я.

Дело в том, что выступающий на вечере известный журналист-психолог, отвечая на вопрос школьника: «Как проверить, нравлюсь ли я девочке?» – ответил: «Дай ей свой номер телефона. Позвонит – нравишься, нет – значит, нет».

– Метод Шахиджаняна? – переспросил телевизионщик. – Вовсе нет. Я просто хочу пообщаться с вами вне стен школы.

– А вы работаете на телевидении? – спросила я, подавляя волнение.

– Да, но это не имеет никакого значения, – проговорил он быстро, видно, в моем вопросе он учуял предвзятость.

Что значит – никакого значения? Для меня или для него?

– Ну, хорошо, давайте ваш телефон, – как можно небрежнее произнесла я.

Он протянул мне небольшой листок бумаги, на котором уже был заранее написан номер телефона и имя – Денис.

Это было мое любимое мужское имя! И сам он был настолько великолепен, что я на целые сутки погрузилась в какое-то сомнамбулическое состояние. Я не могла поверить, что залетный принц, проигнорировавший целую толпу девушек, большинство из которых были признанными школьными красавицами, остановил свой искушенный взор на мне. Такого со мной еще не случалось!

Я готова была позвонить ему сразу же, как только добралась до телефона. Но проявила немыслимую силу воли. Я вела борьбу сама с собой целых двое суток. Больше выдержать не могла.

– Алло, – смущенно произнесла я, – Денис? Это Саша.

– Привет, Саша! – воскликнул он обрадованно. – Долго же ты собиралась с духом!

– Уроков было полным-полно, – по-глупому ответствовала я.

– Ну, справилась? Помощь не требуется?

Представив, как он улыбается, я покраснела. Хорошо, что он этого не видел.

– Я хотела бы узнать, Денис, а сколько вам лет?

– Ужасно много, – вздохнул он, – двадцать!

Ого! Да он просто старик. Мне-то всего пятнадцать. Что скажут родители? Подружки зато обалдеют.

– И давно вы работаете на телевидении?

– Недавно. Я полгода как вернулся из армии.

Час от часу не легче. Бывалый мужчина. Чем я могу быть ему интересна? Ужасно хочется узнать, да неудобно. Подумает еще чего…

– Если вопросов больше нет, предлагаю встретиться.

Ой. Так скоро? Я так не могу. Точнее, не умею. Не знаю как, потому что.

– Встретиться? Где? И что мы будем делать? – спрашиваю подозрительно.

Ответ обезоруживает:

– Я покажу тебе самое красивое место в Москве. Ты хорошо знаешь Москву?

– Наверное, хорошо. Да не могу взять в толк, где оно – самое красивое место?

– Давай до завтра? Всё увидишь своими глазами.

Я летела в школу на крыльях. Звенела капель, светило солнышко, в воздухе струилась свежесть и надежда – для меня наступила самая настоящая весна.

О, весна без конца и без краю —

Без конца и без краю мечта! —

нараспев повторяла я стихи Блока.

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!..

На химии с физикой я нетерпеливо ерзала, не находя нужного положения собственного тела. На литературе вызвалась читать Блока и настолько выразительно прочла, что получила заслуженную пятерку. На биологии дремала, утомившись.

После уроков старалась ступать как можно медленнее, чтоб растянуть время до свидания – моего первого настоящего свидания. Впереди было больше двух с половиной часов – целая вечность.

Интересно, что Денис нашел в такой худосочной дурнушке, как я? Хотя за последние полгода я всё же чуточку поправилась, точнее, налилась соком, по выражению мамы. И стала себя заставлять ходить с прямой спиной, медленнее, вдумчивее. Правда, по поводу внешних данных иллюзий как никогда не было, так и не возникло: до Лизы мне было далеко.

Что же его могло во мне привлечь? Может быть, у него извращенный вкус? Или он предпочитает дурнушек?

Я остановилась напротив своего любимого универмага. Сменой декораций внутри витрины также радостно отмечалась весна. Мрачные и тяжелые верхние одежды с меховыми воротниками и опушками уступили место демисезонным твидовым и кашемировым пальто, одно из которых словно магнитом приковало мое внимание. Оно было необыкновенным: цвета топленого молока, двубортное, с красивым воротником и широким поясом. Из-под воротника выглядывал бежевый шарф в элегантную клетку.

Подобный наряд не имел ко мне никакого практического отношения, но тем не менее он меня попросту околдовал. Минут десять я безотрывно любовалась им, мысленно примеряя на себя и отгоняя мысль о нашем взаимном несоответствии.

«Наверное, такие вещи предназначаются исключительным персонам, – грустно вздохнула я, – вон, как та, например, – краем глаза узрела в зеркальном отражении очаровательную девушку. Она стояла неподалеку и тоже любовалась выставленной в витрине моделью. Примерно столько же времени, сколько и я. И уходить явно не собиралась. Я повернула голову, чтобы получше разглядеть ее, но не увидела никого. Огляделась – никого нет. Ни справа, ни слева. Я одна стояла на тротуаре перед магазином. Вгляделась вновь в отраженный в витрине силуэт и не поверила своим глазам: из анфилады отражений на меня смотрела не просто привлекательная девушка, не какая-нибудь симпатичная или милая, а настоящая красавица! И этой красавицей была я! Я?!

Открытие так поразило меня, что я зашла в магазин и, преодолевая опасение услышать отказ, приценилась к увиденному в витрине пальто. Продавщицу, однако, не удивил мой вопрос, она предложила мне примерить единственный оставшийся в наличии экземпляр.