– Да живет твое имя вечно, сестра, – громко сказал Аменхотеп, играя ее блестящим локоном, а она улыбалась ему, прищурившись от солнца. – Приезжай навестить меня, если твой отец позволит. Мне будет не хватать наших бесед.

Возмущенная таким явным попранием приличий, Тейе посмотрела на брата.

– Да будет твердой земля под твоими ногами, царевич, – дерзко ответила Нефертити.

Он повернулся и, поднявшись по сходням, исчез в тени маленькой кабины. Хоремхеб отдал приказание, и занавеси опустили. Си-Мут начал свои песнопения, вверх поползли струйки фимиама, солдаты заняли места по бортам ладьи. Выдвинули весла. Надсмотрщик задал ритм, и ладья под сине-белым флагом, легко скользнув от причала, пошла через озеро к каналу и дальше, к вольным водам реки.

Когда ладья исчезла из виду, Тейе крепче сжала свою метелку, горя желанием хлестнуть ею по румяному личику племянницы, но сдержалась и вместо этого принялась яростно стегать метелкой по своим ногам. Не успела девушка отойти, как Тейе быстро приняла решение.

– Нефертити, собери вещи, ты должна как можно скорее переехать ко мне во дворец, – приказала она. – Оставь своих слуг в доме отца, или отошли в Ахмин, или продай, мне все равно. Прислугой я тебя обеспечу. Настало время учиться вести себя как жена, а не как жеманная наложница.

– А я уже ни то и ни другое, тетушка, – ответила Нефертити без тени замешательства. – Это Аменхотеп поцеловал меня. Не я его.

– Ты отлично знаешь, что тебе следовало сделать шаг назад и преклонить колено, чтобы показать, что ты почла за честь царственное внимание к себе, но смущена проявлением его на людях. Что с тобой происходит?

А что происходит со мной? – мысленно спросила она себя. – Почему меня так раздражает маленькая оплошность сына, ведь он сегодня наверняка исполнен ликования, с которым так нелегко совладать? Я, что, боюсь потерять влияние на Аменхотепа, боюсь, что он не будет больше всецело зависеть от моей любви? Она заставила себя холодно улыбнуться Нефертити и ощутила, как отступает ревность.

– Я знаю, как мне следовало поступить, – произнесла Нефертити не то с вызовом, не то извиняясь, – но мой брат застал меня врасплох. Это был знак высочайшего расположения, и я почитаю его за честь.

Когда толпа начала расходиться, жрецы подошли к озеру и Си-Мут принялся бросать в воду цветы. Мутноджимет остановилась рядом с Тейе и с интересом прислушивалась к разговору.

– Как тебе и полагается, – неохотно вымолвила Тейе. – Хорошо, забудем об этом. Ты могла бы также взять на себя некоторые обязанности царевны, Нефертити. Вчера прибыли посланники этого выскочки, хеттского царевича, и сегодня фараон намерен дать им первое представление о египетском гостеприимстве. Вы все приглашены. Жаль, что Тии еще в Ахмине. Хотелось бы ее увидеть.

– Мама не выносит Фивы летом, тетушка, – вмешалась в разговор Мутноджимет. – Ей по душе только старое родовое поместье. Но я приду с удовольствием. Теперь мы с Нефертити можем идти?

Тейе кивнула, девушки почтительно поклонились ей. Хлыст Мутноджимет со свистом опустился на головы сонных карликов, и те подскочили с возмущенными воплями. Проведя по бритой голове оранжевой от хны ладонью и забросив за плечо схваченный лентой детский локон, она направилась к ладье Эйе, привязанной под сикоморами на другом конце причала. Нефертити, подав знак своей свите, последовала за сестрой. Тейе неслышно вздохнула и обернулась в сторону дворца; за колонной, где прежде маячила массивная фигура супруга, никого не было.

Суета, вызванная отплытием Аменхотепа, вскоре улеглась, двор взбудоражило новое событие: приезд царевны Тадухеппы. К этому времени река еще больше поднялась, и теперь вода стремительно неслась мимо берегов, будто вырвавшаяся из узды дикая лошадь, и, хотя она еще не начала разливаться на высохшие поля, тернистые акации, нависавшие корнями над самой рекой, уже покрылись свежей листвой. Воздух сделался насыщенным и тягучим, но в нем еще не чувствовалось прохлады. В гнетущей духоте было невозможно дышать, каждый вздох требовал почти физических усилий. В гареме от духоты заболели дети.

Восседая рядом с супругом на своем эбеновом троне, Тейе наблюдала, как царевна сходит на берег. Несмотря на жидкую тень балдахина и непрерывные взмахи опахала из алых страусовых перьев над головой, платье Тейе промокло от пота, а плиты розового и черного мрамора под ногами обжигали кожу сквозь тонкие подошвы сандалий. Аменхотеп сидел неподвижно, крюк, цеп и скимитар[11] покоились у него на коленях, пот скапливался под двойной короной и струился по вискам. Тейе подумала, что он, скорее всего, задремал. Прямо перед ней заманчиво прохладная темная вода лизала ступени причала. Из-за реки доносился приглушенный, будто задыхающийся от жары шум города, множество построек, разбросанных вдоль восточного берега, сливались в один мерцающий мираж. Придворные фараона в сверкающих париках и ослепительно белых одеждах лениво щелкали разукрашенными метелками и изредка перекидывались парой слов. Тейе почувствовала слабость и головокружение. Чуть поодаль, слева от нее, обособленной группой стояли под своими балдахинами Птахотеп, Си-Мут и другие жрецы из Карнака, над ними поднимались тонкие струйки фимиама, что еще больше затрудняло им дыхание. В отдалении, справа, в тени дворцовой стены, сидели обитательницы гарема, Гилухеппа тоже была там; служанки сновали между ними, разнося прохладное питье и блюда со сладостями, в траве прыгали кошки и обезьянки.

Наконец послышался окрик впередсмотрящего, и Тейе подняла глаза, щурясь от солнца. Ладья «Сияние Атона» возвращалась из Мемфиса, она уже повернула в канал и, лавируя, приближалась к причалу; парус был спущен, шли на веслах, двигавшихся медленно и монотонно. Теперь, когда ладья миновала толпу любопытного фиванского простонародья, откинули шелковый полог. Придворные музыканты загрохотали в барабаны, зазвенели кимвалами и лютнями. Флаги царского дома поникли, судно уткнулось в причал. Мокрые, сияющие на солнце золотистые борта ладьи бросили желтые отблески на его мраморные плиты. Рабы устремились вниз по сходням, в полумраке кабины поднялась суета, и вот появилась Тадухеппа. Лишь только она вышла из своего укрытия, служанки тут же подняли над ее головой балдахин – странно изогнутую жесткую конструкцию, затянутую белым атласом, верхушку которой украшал улыбающийся лик какого-то варварского божества. Тяжело и сипло дыша, Аменхотеп с трудом поднялся, подобрав символы власти, и застыл в ожидании.

Тейе пристально разглядывала царевну. У нее было смуглое лицо с мелкими чертами и живые черные глаза, голову покрывала мягкая шапочка из золотой ткани, кисти которой спускались на шею. Маленькие парчовые башмачки едва виднелись из-под тяжелой пестрой юбки с золотой бахромой, свободная шаль из той же ткани скрывала контуры тела, оставляя на виду только руки. Следом причалили еще шесть кораблей, из них высыпалась на берег щебечущая толпа ярко разодетых женщин – свита царевны.

Тадухеппа просеменила к трону, опустилась на колени, поцеловала ноги своего мужа, потом, помедлив в нерешительности, робко, но с интересом взглянула на Тейе и поцеловала ее ноги тоже. Несмотря на маленький балдахин, на жаре она, очевидно, сразу почувствовала дурноту. Тейе было видно, что ее лицо покрылось испариной.

Аменхотеп безразлично кивнул вестнику.

– Во имя всемогущего Амона и наипрекраснейшего Атона я, Нембаатра Хек-Уасет,[12] бог этой земли, приветствую тебя, Тадухеппа, царевна Митанни и дочь моего друга и брата владыки Тушратты! Добро пожаловать в Фивы, – провозгласил вестник, выставив перед собой свой официальный жезл. – Пусть этот брак станет залогом добрых отношений между нами.

Аменхотеп поднялся. Потом он наклонился и заставил Тадухеппу подняться с колен, эти движения дались ему с большим трудом. Тейе встала рядом с ним. Вдруг она ощутила, как его локоть скользнул по ее руке, и, мгновенно угадав желание фараона, незаметно поддержала его.

– Отец шлет тебе свои искренние приветствия, – запинаясь, сказала Тадухеппа. Она говорила по-египетски с сильным акцентом. – Он с полной уверенностью отдает меня в твои августейшие руки. Также он шлет тебе богиню Иштар, потому как до слез опечален твоей болезнью. Иштар счастлива снова посетить землю, столь любимую ею.

Повернувшись, она поманила пальчиком раба, стоявшего позади нее, и черный покров соскользнул с его ноши, открывая маленькую золотую статуэтку. Собравшиеся склонили головы. Дрожащими руками Тадухеппа передала статуэтку Аменхотепу.

Он не верит, но, вопреки самому себе, надеется, что Иштар сможет придать ему сил, он страстно желает этого, – подумала Тейе, глядя, как он передает крюк, цеп и саблю хранителю царских регалий и осторожно касается пальцами богини. – Это и мое желание. – Она сжала его руку. – Я не хочу, чтобы это заканчивалось, – в отчаянии думала Тейе. – Он борется за возвращение молодости, как слепец, что трет себе глаза пеплом. Это не дипломатический брак, это последний шанс бросить кости в игре со смертью. О, Аменхотеп! Вот и пришел конец всем светлым мечтаниям нашей юности. Старый бог, дрожащий под пристальным взором безжалостной вечности, и стареющая богиня, лишившаяся наконец всех своих иллюзий.

– Птахотеп! – хрипло крикнул фараон, и верховный жрец тут же подскочил к нему, чтобы принять из его рук Иштар. – Установи богиню в нишу в моей опочивальне и проследи, чтобы ей поднесли пищу, вино и благовония. А теперь давайте же возблагодарим Амона за благополучное прибытие моей жены.

Перед террасой установили маленький алтарь и рядом с ним огромную каменную чашу, в которой корчились языки пламени, почти невидимые при свете полуденного солнца. Аменхотеп, по-прежнему с Тейе по правую руку и Тадухеппой по левую, медленно прошествовал за жрецами к алтарю, а все придворные выстроились вслед за ними, замыкая шествие. На алтаре, закатив черные глаза, лежал уже связанный бык и жалобно мычал. Зазвенели кимвалы, затрещали систры. Какое-то время пришлось выслушивать песнопения жрецов. Тейе кожей чувствовала, с каким трудом Аменхотеп выносил это, и молилась, чтобы ему не сделалось плохо в самый ответственный момент.