– Ты что, лишилась рассудка? – спросил он сквозь стиснутые зубы, прижав руки к телу. – Ты обезумела? Это правда?

Она холодно разглядывала его.

– Да, это правда.

– Весь дворец взорвался негодованием, когда зачитали указ. Люди бросались друг к другу в залах дворца, торопясь разнести новость… Зачем, Тейе, зачем?! Птахотеп каждый день приплывал сюда из Карнака, сам не свой от беспокойства.

– Я скоро поговорю с Птахотепом. Не кричи на меня, Эйе. Я уже давно не твоя маленькая сестренка. Я бы не хотела отвечать за то, что предпринял бы фараон в том случае, если бы я отказалась от короны.

– Ты могла бы взять в постель какого-нибудь мелкопоместного вельможу, – насмешливо проговорил он. – Двор бы ничего не сказал на это. Но с собственным сыном…

– Если ты не прекратишь кричать на меня, я велю тебя выпороть! Я императрица! Я богиня! Ко мне нельзя так обращаться!

Он уставился на нее, тяжело дыша, потом сдержанно поклонился.

– Раскаиваюсь.

Но он не выглядел раскаявшимся. Тейе видела, как кровь прилила к его щекам, как нервно он сжимал пальцы своих больших рук, пытаясь совладать с собой.

– Мы ни к чему не придем, если будем продолжать кричать друг на друга, – сказала она твердо. – Мне нужна твоя проницательность, Эйе, а не твои нелепые рассуждения. Через несколько дней громкое возмущение двора перейдет в обычные сплетни, как это и произошло с мальчишкой моего супруга.

– Надеюсь, что ты окажешься права. Иначе ты рискуешь потерять лицо, а это грозит ослаблением твоей власти.

– Я решила, что должна рискнуть. – Она рассказала ему, что произошло в Мемфисе, и Эйе, забыв свой гнев, задумчиво слушал.

– Тем не менее, – сказал он, когда она закончила, – это непоправимое деяние, совершенное опрометчиво. Ты могла подождать до возвращения и обсудить это со мной.

– Возможно. Но я тщательно все обдумала. Если Аменхотеп ошибается или просто заблуждается, тогда все, чего я добьюсь, – настрою против себя двор, сильно огорчу жрецов и нарушу закон Маат. Скандал этот вскоре забудется. Но если бы я отказала ему…

– Мы всегда должны в первую очередь думать о своей безопасности, а потом о безопасности империи, именно в такой последовательности, – прервал он ее. – И то и другое связано с личностью фараона. Становится очевидным, что Аменхотеп не будет править, если его религиозные нужды не будут удовлетворены, а если он не будет править хорошо, от этого пострадаем и мы, и империя.

Тейе оскорбилась:

– Ты думаешь, что я – одна из его религиозных нужд?

Эйе печально улыбнулся ей:

– Думаю, да, Тейе. Не все так просто, конечно, но это – главная причина его брака. Ради Египта и ради себя самой, я надеюсь, ты запомнишь это.

– Я попытаюсь, – сказала она с сарказмом и отпустила его.

Позднее она приняла у себя Птахотепа, постаравшись убедить его в том, что никакое нарушение закона Маат не угрожает и никогда не угрожало устойчивости страны или верховенству Амона. Она подробно остановилась на своем собственном долгом опыте правления при фараоне, который в погоне за своими удовольствиями передал Египет в ее руки, намеренно создавая у Птахотепа впечатление, что во время царствования ее сына ничего не изменится. Она знала, что это лучше, чем льстить или лебезить перед ним, и он ушел успокоенным. Хорошо бы мне самой поверить в свои слова, – думала она, направляясь к своей опочивальне, чтобы отдохнуть в невыносимые полуденные часы. – Я сменила одного фараона на другого. Я все еще правительница и императрица.

Но когда она лежала под качающимися опахалами в своей затемненной комнате, перед ее внутренним взором вставал образ сына, как он прижимается ртом к ее губам, с нежной страстью целует ее тело, смотрит ей в глаза, ложась на нее сверху, и она не могла уснуть. Когда пришла Пиха, чтобы поднять занавески, и свет вечернего солнца, все еще удушающий, залил комнату, она послала за Херуфом.

– Отправляйся за реку, в город, – велела она. – Купи для меня «Исповедь отрицания». И не посылай слугу, Херуф. Сделай это сам.

– Императрица, – обратился он к ней, лицо его было бесстрастно, – могу ли я иметь безрассудную смелость напомнить тебе, что ты считаешься богиней, а боги не нуждаются в исповеди?

– Херуф, я никогда в жизни не оставляла ничего на волю случая. Ты мой управляющий. Делай, что тебе велено.

Он поклонился и вышел.

Она собиралась заняться другими делами до его возвращения, но не могла ни за что взяться. Это чувство вины отличается от того, которое я испытывала после убийства Небет-нух, – размышляла она, стоя посреди опочивальни, сложив руки на груди и опустив голову, – отличается от вины, которую я чувствовала, когда приказывала сечь, отправлять в изгнание, наказывать. Почему?

Херуф вернулся, когда солнце закатилось, и, хотя он явно успел зайти в свои покои, чтобы наскоро умыться и переодеться, на его щеках еще оставался слой пыли. Тейе натянуто улыбнулась ему.

– Ты все еще грязный, Херуф.

– Императрица, я ходил по общественным местам пешком, облачившись в грубое платье феллаха, – ответил он, поджав губы. – Мне казалось, что ты вряд ли пожелаешь заплатить за эту исповедь столько, сколько бы содрали с человека в дорогом одеянии и благоухающего, как бог.

– Поэтому ты мой управляющий, – ответила она. – Прочти ее мне.

Он развернул свиток и, опустившись на пол в позу писца, которым он когда-то был, принялся читать:

– «Приветствую тебя, Усехнемтет, Широкий в шаге, я не чинил несправедливости. Приветствую тебя, Хептсешет, Объятый пламенем, я не разбойничал. Приветствую тебя, Нехахра, Нечистый ликом, я не убивал ни мужчину, ни женщину. Приветствую тебя, Та-рет, Огненная стопа, я не впадал в гнев. Приветствую тебя, Хетч-абеху, Сверкающие зубы, я не захватывал ничьей земли. Приветствую тебя, Амсенеф, Кровопийца, я не убивал животных, посвященных богу.– Он продолжал бубнить, нараспев проговаривая слова, как читают молитву, заклинание или изгоняют духов, а Тейе слушала, не выдавая своего волнения. – Приветствую тебя, Сешет-Херу, Направляющий речь, я не был глух к словам справедливости и истины».

Нет, – думала Тейе, – я не была глуха. Я стараюсь прислушиваться к ним, но вопрос остается: говорит ли Аменхотеп слова справедливости и истины или нет?

– «Приветствую тебя, Маа-антеф, Провидец того, что несут ему, я не возлежал с женой другого. Приветствую тебя, Тутутеф, я не совершал прелюбодеяний и не предавался содомии, я не осквернял себя». – Тут голос Херуфа на миг дрогнул, и Тейе ощутила, как эти слова проникли ей под кожу и пробежали мягкими разоблачающими пальцами по затылку.

«Я не осквернял себя». Но, конечно, – убеждала она себя, – все это не касается лиц, ответственных за дела государства, для которых нарушение законов часто является необходимостью.

Она выслушала Херуфа до конца, не поворачиваясь к нему, пока свиток с шуршанием не свернулся.

– Дай мне перо и чернила, – приказала она. – Я подпишу ее.

Он положил писчую дощечку и свиток на ночной столик, обмакнул в чернила и вручил ей перо, показывая, где поставить подпись. Она дважды вписала свое имя и все свои титулы. Потом позволила свитку скрутиться и сунула его под подголовник.

– Это все, ты можешь идти, – сказала она, отдавая ему перо.

Он взял его, положил на дощечку и, замявшись в нерешительности, пал на колени перед ней, схватил ее ноги обеими руками и принялся целовать их.

Тейе отступила назад.

Что это значит, Херуф? – спросила она удивленно. – Встань сейчас же!

Он выпрямился, но с колен не поднялся.

– О, богиня, покорно прошу тебя освободить меня от моих обязанностей перед тобой и гаремом. Я хочу закончить службу.

– Что за глупости! Почему?

– Я состарился на твоей службе. Мои дети не помнят меня, а жены скучают в одиночестве. – Он избегал смотреть ей в глаза.

– Ты лжешь, Херуф, – спокойно сказала она. – Ты – мои глаза и уши, мои уста в гареме и мой хлыст среди слуг. Я знаю тебя лучше, чем саму себя. Если ты обидишь меня так, я рассержусь.

– Хорошо. – Он глубоко вздохнул. – Императрица, то, что ты совершила с фараоном, есть зло, скверна. Из-за этого я не могу служить тебе больше.

– А откуда ты знаешь, что я совершила? Может быть, мы просто заключили политический союз?

Его улыбка получилась вымученной.

– Разве не я твои глаза и уши? Разве не моя обязанность приносить тебе все слухи? Слуги Мемфиса не безъязыки.

– И давно ты сделался таким щепетильным? – Она говорила язвительным тоном. – Ты приехал со мной из Ахмина, когда я ребенком вошла в гарем. Ты выполнял любые мои приказания, не задавая вопросов.

Их глаза встретились, и она поняла, что ее ссылка на отравление Небет-нух не осталась незамеченной.

– Это другое, – тихо возразил он.

– Почему? – с вызовом воскликнула она, уже горюя по нему.

– Я не могу сказать, божественная.

– Глупо, как слова женщины, – сказала она, с сарказмом цитируя древнюю пословицу, и потом быстро сдалась – из страха, что начнет умолять его. – Я приму твою отставку. Ты заслужил мою благодарность. Передай Хайе свой значок и жезл и можешь отправляться домой, Херуф.

Он поднялся, безрадостно глядя на нее.

– Я люблю тебя, моя царица, моя богиня.

– Я тоже люблю тебя. Мой отец правильно поступил, когда отдал тебя мне. Пусть имя твое живет вечно.

– Отпусти меня. – Он плакал.

– Ступай.

«Но, моя дорогая Тейе, боги не испытывают угрызений совести», – звучал у нее в голове насмешливый голос супруга, когда шаги Херуфа, затихая, удалялись по коридору.

Ну и пусть так, все равно эти угрызения не продлятся долго, – решительно сказала она себе. – Мне не привыкать к предательству. Она приказала Пихе принести вина, позвать музыкантов и села у своего ложа, внимая оживленным мелодиям, которые наполнили комнату и полились над темнеющим садом.