– И какова была реакция жрецов Птаха?

– Естественно, они разгневаны.

Тейе некоторое время молча смотрела на Хоремхеба.

– Царевич доверяет тебе? – наконец спросила она.

– Да, думаю, доверяет.

– Тогда можешь оставаться на правах его телохранителя, но будешь докладывать мне ежедневно. Эйе, отправь Мэя принять временное командование охраной границ вместо Хоремхеба. Вирел будет счастлива переехать с семьей в Мемфис. Ты свободен, Хоремхеб.

Он поклонился и попятился к дверям. Когда они закрылись, Тейе вздохнула от досады и разочарования и поднялась с трона.

– Поговори со мной, Эйе. К чему этот бессмысленный парад по небезопасным улицам города? К чему это стадо жрецов, которое он приволок в Малкатту? Или Хоремхеб ведет какую-то свою игру?

Эйе сложил руки на груди и принялся ходить взад и вперед. Он слегка прикрыл глаза, вдруг сделавшиеся сонными, его широкий лоб под желтым шлемом собрался складками.

– Если бы ты не была так озабочена состоянием фараона, ты сама смогла бы ответить на эти вопросы. Фараон всегда был одержим страхом, что ему грозит смерть от рук собственного сына, и ты носилась с этой идеей, как собака с костью. Но ты забываешь, что царевич тоже живет в постоянном страхе, и, пока его отец жив, он не будет защищен от прихотей старика, всю свою жизнь находившегося под влиянием самого могущественного прорицателя, которого знал мир. И этот старик еще может все переиграть и обвинить сына в том, что тот наслал на него болезни своими проклятиями. Безумная прогулка Аменхотепа по Фивам – не что иное, как способ заявить Египту о своем существовании, утвердить свое право на жизнь, право на отмщение, если он умрет.

– Тьфу! Ты говоришь глупыми загадками! Думаю, на него повлиял сладкий вкус грядущей власти. Он станет таким же самонадеянным, как его дядя.

Эйе остановился и опустил руки. Губы его расплылись в широкой заговорщицкой улыбке.

– Как жаль, что в твоих жилах нет царственной крови, Тейе. Нам с тобой надо было пожениться.

– Чтобы узаконить царственной кровью притязания брата, как в старые времена? Ты что – воображаешь себя в двойной короне?

Он скорчил гримасу, все еще улыбаясь.

– Только когда мне бывает совсем скучно.

– А что с Хоремхебом? – Тейе отвернулась от внимательного взгляда Эйе. – Он показал себя не лучшим образом.

– Напротив, он проявил здравый смысл прирожденного воина, когда, не задумываясь, отбросил невозможное решение и сосредоточился на возможном. И я думаю, тебе следует принять во внимание мотивы, по которым он с такой легкостью допустил к царевичу Мутноджимет. Во всяком случае, она уже вернулась домой. Двоюродный брат обманул ее ожидания. Честолюбие ничего не значит для моей дочери, если только оно не наполняет ее жизнь разнообразием и не развлекает ее.

Тейе задумчиво потрогала анхи на своем браслете.

– Слова, слова, – сказала она тихо. – И за ними огромное счастье – мой сын вернулся домой. Мы с тобой сделались слишком похожи на мышей, скованных страхом перед невидимыми им ястребами, что кружат в вышине. Пора расслабиться и устремить взоры на изобилие окрестных полей.

– Прелестная речь, – холодно проворчал он.

Она, посмеявшись над собственной напыщенностью, отпустила его.

Вечером она в сопровождении стражи отправилась на поиски сына. В его роскошных покоях еще царил беспорядок, слуги торопливо распаковывали сундуки и ящики, привезенные из Мемфиса, дворцовые служащие заносили мебель, заказанную для него Тейе. Заглянув в приоткрытые серебряные двери приемной, она вышла в сад. Сын сидел в траве на берегу озера, совсем как прежде в гареме, вокруг него расположились какие-то люди. Пока вестник объявлял о ее появлении, Тейе быстро их оглядела. Нефертити сидела рядом с Аменхотепом, они держались за руки, а Ситамон лежала в сладострастной позе, опершись на локоть, алого цвета платье туго обтягивало соблазнительный холм бедра. Нефертити опустилась на колени и поклонилась, а Аменхотеп поднялся и, протягивая руки, пошел навстречу Тейе. Он обнял ее и нежно поцеловал в губы.

– Скажи-ка мне, кто эти люди, уткнувшиеся лицами в грязь? – спросила она добродушно, усаживаясь в приготовленное Пихой кресло. – А тебе, Ситамон, не следует при всех валяться среди цветов, как безродной наложнице. Пиха, пусть принесут еще кресло.

Ситамон взглянула на нее, покорно поднялась и обеими руками нервно натянула на грудь тонкую, как паутина, голубую накидку.

– Но траву только что полили, – сказал Аменхотеп своим высоким, мелодичным голосом. – Ситамон наслаждалась ее свежестью – Он обвел жестом собравшихся. – Матушка, это мои друзья. Пенту, жрец храма Ра-Харахти в Оне. Панхеси, тоже жрец солнца, которого я сделал своим главным управляющим. Туту, который так старательно записывал мои слова, и чью руку ты видела в моих письмах к тебе. Кенофер, Раннефер…

Один за другим люди поднимались с травы и целовали ее ноги, глядя на нее снизу вверх с почтением и одновременно с вызовом. За несколькими исключениями головы у всех были выбриты, в толпе придворных выделялись длинные белые юбки жрецов. У каждого на шее или на плече виднелся символ бога горизонта, ястреб с солнечным диском.[24]

– Маху, – недоуменно произнесла она, когда очередной гость поднял на нее обведенные черной краской глаза. – Что ты здесь делаешь? Ты лишился своей высокой должности в Мазои?

Так вот кто шпионит для моего сына, – подумала она. – Глава службы, надзирающей за порядком в Мемфисе. Маху уныло улыбнулся:

– Нет, конечно, императрица, но царевич счел целесообразным принять меня, скромного солдата, в круг своих друзей.

Скромный солдат с не очень скромным пристрастием к секретам своей царицы, – снова подумала Тейе.

– А ты, Эпи? Пренебрегая интересами фараона, расселся в траве?

– Разумеется, нет, божественная, – поспешно ответил человек, склоняясь перед ней. – Я просто сопровождал царевича в его путешествии и перед возвращением домой решил воспользоваться возможностью и доложить смотрителю царских угодий о состоянии владений фараона в Мемфисе.

Тейе села, и собравшиеся расслабились. Аменхотеп опустился на траву, подтянув под себя ноги, и Нефертити немедленно последовала его примеру, усевшись рядом. Заметив в траве разбросанные свитки, тарелки с пирожными и чаши с недопитым вином, царица задумалась, чему же она здесь помешала. Почувствовав на себе безмятежный и спокойный взгляд сына, она повернулась к нему.

– Как тебе понравились Фивы, Аменхотеп?

Он отнесся к вопросу чересчур серьезно.

– Улицы загажены, – помедлив, сообщил он, – и простолюдины дурно пахнут.

Собравшиеся с готовностью рассмеялись, и Тейе уловила в этом взрыве веселости знакомую нотку подобострастия. Аменхотеп даже не улыбнулся, продолжая так же серьезно смотреть на нее. Вдруг она поняла, что он оценивает ее, взвешивает на каких-то своих весах, меры которых были ей неведомы. От этой мысли она смутилась и остро ощутила свой возраст, поскольку была намного старше всех собравшихся.

– Ты понял, что должен увидеть их, после рассказов Мутноджимет? – вежливо поинтересовалась она.

Он опустил глаза.

– Возможно.

– Мне тоже больше нравится Мемфис, – она улыбнулась, – но я стараюсь помнить, что, если бы не фиванские царевичи в старые времена, наша страна до сих пор пребывала бы под гнетом иноземцев.[25] Кроме того, Фивы – это дом Амона. За всей этой грязью и гнилью – благородный и гордый город.

Некоторые из молодых людей переглянулись. Аменхотеп старательно изучал свои руки.

– Все, что ты говоришь, – правда, тетушка, – ответила Нефертити, – но давайте лучше будем любоваться Фивами отсюда, из-за реки. – От Тейе не ускользнули оживление девушки, блеск серых глаз, подчеркнуто грациозные движения. – Скажи мне, о великая, как тебе нравится новый посланник Хеттского царства со своей свитой? Что за дикари!

После смены темы разговора все расслабились и принялись оживленно болтать. Некоторое время Тейе разговаривала с ними о всяких пустяках. Ситамон по-прежнему пребывала в дурном настроении. На вопросы она отвечала вежливо, но односложно. В конце концов, Тейе оставила их, чувствуя, что, едва она повернулась к ним спиной, они тотчас возобновили обсуждение, прерванное ее появлением. Выбросив из головы мысли об этой компании, она направилась в опочивальню фараона. На этот раз выкрашенные плетеные занавеси на окнах были подняты, лампы еще не зажгли, и вечерние тени мягко ложились на выложенный плиткой пол. Апуйя прислуживал царю во время трапезы, а Суреро стоял рядом, готовый помочь в любую минуту. По комнате молчаливо и сосредоточенно сновали слуги, одинокий арфист в углу медленно перебирал струны. Мальчишки не было видно, но, подойдя к ложу и поклонившись, Тейе услышала смех из сада. Она взглянула в окно и увидела, как он пробегает мимо, а за ним гончие фараона.

– Видишь, я ужинаю, – благодушно сказал Аменхотеп. – Лихорадка утихла, десны окрепли, и зубы перестали шататься. Иди, присядь рядом. Тиа-ха была прошлой ночью, принесла мне айву и презабавные слухи. Значит, евнух воротился.

Тейе устроилась у его ног, покачав головой, отказалась от предложенного угощения, но приняла от Суреро чашу с вином.

– Нельзя судить о человеке только по тому, как он натягивает лук, или мечет копье, как ты любишь повторять, – парировала она, с удовольствием потягивая прохладный напиток. – Твой сын не любит военное искусство, хотя он достаточно хорошо умеет править колесницей. Полагаю, ты не имеешь в виду его религиозные или музыкальные пристрастия, когда называешь его евнухом.

– Но он выглядит как евнух, – проворчал фараон, с удовольствием проглатывая пищу. – Со своими толстыми губами и недоразвитыми плечами. Тебе, видимо, нужна моя печать на брачном договоре.

– Время пришло, Аменхотеп.

– Вот и посмотрим, чего стоит твой евнух. – Он протянул к ней свой кубок, и его глаза озорно блеснули. – Я прочел свиток.