Герцогиня кивает.

– Это для нее предпочтительнее другого варианта, – говорит она. – Она не хочет, чтобы король женил его на принцессе Марии. Ей невыносима мысль, что принцесса станет наследницей.

– Этого никогда не будет, – твердо говорю я.

– Кто его остановит? – с вызовом спрашивает она.

Рука моя сама ложится в карман, где я держу четки и данную Томом Дарси кокарду с Пятью ранами Христа под белой розой моего дома. Том Дарси остановит? Мы примкнем к нему? Я пришью эту кокарду к вороту сына и отправлю его сражаться за принцессу?

– Как бы то ни было, – продолжает она, – как бы то ни было, я приехала, чтобы сказать вам, что не забыла свою любовь и верность королеве. Если увидите ее, скажите, что я все сделаю, все, что в моих силах. Я говорю с испанским послом, говорю с родственниками.

– Я не могу об этом говорить, но я не собираю сторонников.

– А следовало бы, – напрямик говорит герцогиня.

Ричмондский дворец, к западу от Лондона, лето 1531 года

Леди Маргарет Дуглас, племяннице короля, дочери его сестры, королевы Шотландии, приказано нас покинуть, хотя они с принцессой стали не разлей вода. Ей велено отправляться не к матери, а на придворную службу, ее приставят к Болейн, словно та королева.

Она волнуется при мысли, что окажется при дворе, надеется, что ее темноволосая красота привлечет внимание: брюнетки нынче в моде из-за черных волос и оливковой кожи Болейн, которые очень превозносят. Но Маргарет отвратительна мысль о том, что она будет служить простолюдинке, она жмется к принцессе Марии и крепко обнимает меня, прежде чем повернуться и взойти на королевскую барку, прибывшую за ней.

– Не понимаю, почему я не могу остаться с вами! – восклицает она.

Я поднимаю руку на прощанье. Я тоже не понимаю.

Мне предстоит готовиться к летней свадьбе, я отвлекаюсь от страхов за принцессу, составляя контракт и оговаривая условия с той же радостью, с какой срезаю цветы, чтобы сплести венок для невесты, моей внучки Катерины, старшей девочки Монтегю. Ей всего десять, но я рада, что заполучила для нее Фрэнсиса Хастингса. Ее сестра Уинифрид помолвлена с его братом, Томасом Хастингсом, так что наша судьба надежно связана с набирающим власть семейством; отца мальчиков, моего родственника, только что сделали графом. Мы устраиваем прекрасную церемонию обручения и свадебный пир для двух маленьких девочек, и принцесса Мария улыбается, когда две пары, взявшись за руки, идут к алтарю, словно она их старшая сестра и гордится ими так же, как я.

Англия, Рождество 1531 года

Рождество не приносит особой радости ни принцессе, ни ее матери королеве. Даже отец принцессы не выглядит счастливым: он устраивает в Гринвиче роскошный праздник; но говорят, что, когда на троне сидела королева, двор был весел, а сейчас короля терзает женщина, которой все мало, которая его не радует.

Королева в Море, ей служат, ее чтят; но она одна. Принцессе Марии и мне приказано отправиться в Болье в Эссексе, мы проводим рождественский праздник там. Я стараюсь сделать так, чтобы двенадцать дней Святок были для принцессы как можно счастливее; но во время всех здравиц и танцев, маскарадов и празднований, вноса полена в Сочельник и вывешивания Рождественского венка я понимаю, что Мария скучает по матери, что она молится за отца и что в Англии в эти дни вообще немного радости.

Ричмондский дворец, к западу от Лондона, май 1532 года

Прекрасная пора, начало лета, столь дивное, словно сама округа хочет, чтобы все запомнили это время. Каждое утро над рекой стоит жемчужный туман, скрывающий медленное струение воды и уток с гусями, которые выныривают из нее, неспешно хлопая крыльями.

На восходе жара сжигает туман, и трава сверкает от росы, каждая паутинка превращается в кружево, унизанное алмазами. В это время я чувствую запах реки, сырой, водяной и зеленый, а временами, если очень тихо сижу на причале, глядя на проплывающие мимо водоросли и купы сладко пахнущей водной мяты, вижу стайки рыбок и движение форели.

По заливным лугам, простирающимся от дворца до реки, бродят по колено в густой сочной траве, расцвеченной лютиками, коровы, отмахивающиеся хвостами от жужжащих вокруг мух. Они влюбленно бредут плечом к плечу с быком, а маленькие телята ковыляют на непослушных ногах за матками.

Первыми прилетают стрижи, потом ласточки и береговушки, и скоро у каждой стены дворца поднимается суматоха, они строят и перестраивают глиняные чашечки своих гнезд. Весь день птицы снуют между рекой и карнизами, останавливаясь только на крышах конюшен пригладить перышки; в своем черно-белом облачении они похожи на милых маленьких монахинь. Когда родители пролетают мимо гнезд, недавно вылупившиеся птенцы высовывают головки и кричат, широко открывая желтые клювы.

Нас наполняет летняя радость, мы ставим майский шест, устраиваем танцы в лесу, гребные гонки и состязания пловцов. Придворные увлекаются рыбалкой, у каждого молодого человека теперь есть удочка, и мы разжигаем костры у реки и велим поварам жарить улов в масле, в котелках на углях, и подавать с пылу с жару. Когда солнце клонится к закату и выходит маленькая серебряная луна, мы катаемся на барках, для нас играют музыканты, и музыка плывет над водой, пока солнце становится персиковым, а река превращается в дорогу из розового золота, которая могла бы увести нас куда угодно, и, кажется, прибой подхватит нас и увлечет за собой далеко-далеко.

Мы возвращаемся домой в сумерки, тихо напевая под лютню, не зажигая факелы, и серый вечер ложится на воду, ничто не тревожит летучих мышей, касающихся серебристой реки и снова взлетающих; и тут я слышу шум весел, раздающийся над водой, словно гром дальних пушек, и вижу, как к нам быстро приближается барка Монтегю, на носу и корме которой горят факелы.

Наши барки встают у причала, я велю принцессе Марии идти во дворец, думая, что встречу Монтегю одна, но в кои-то веки, впервые, она не идет с лицом обиженного ребенка, куда ей велено. Она останавливается, смотрит на меня и произносит:

– Дорогая моя, любимая дама-воспитательница. Я думаю, я должна встретить вашего сына. Думаю, он должен сказать нам обеим то, что собирается сообщить вам. Пора. Мне шестнадцать. Я достаточно взрослая.

Барка Монтегю стоит у причала, я слышу, как грохочут за мной сходни и выстраиваются почетным караулом гребцы, высоко поднявшие весла.

– Я достаточно смелая, – заверяет она. – Что бы он ни собирался нам сказать.

– Позвольте мне узнать, что происходит, и я тут же приду вам рассказать, – пытаюсь договориться я. – Вы достаточно взрослая. Уже пора. Но…

Я прерываюсь и делаю движение рукой, словно хочу сказать: вы так хрупки, так малы, как вы перенесете дурные вести?

Она поднимает голову и расправляет плечи. Она – дочь своей матери, так же готовится к худшему.

– Я все могу вынести, – говорит она. – Я вынесу любое испытание, какое пошлет мне Господь. Меня для этого растили; вы сами меня этому выучили. Скажите своему сыну, чтобы подошел и сообщил новости мне, я его будущий сюзерен.

Монтегю встает перед нами, кланяется нам обеим, ждет, переводя глаза с одной на другую: с матери, суждению которой доверяет, на молодую особу королевской крови, вверенную моему попечению.

Принцесса кивает ему, словно она уже королева. Поворачивается и садится в маленькой беседке, которую мы поставили, чтобы влюбленные наслаждались видом на реку в тени плетущихся роз и жимолости. Она сидит, словно это трон, а цветы, наполняющие ночной воздух ароматом, – королевский балдахин.

– Можете говорить со мной, лорд Монтегю. Должно быть, у вас страшные новости, если вы прибыли из Лондона и ваши гребцы так налегали на весла, а барабан так громко бил?

И, увидев, как Монтегю бросает взгляд на меня, принцесса повторяет:

– Можете говорить со мной.

– Я привез миледи матушке дурные вести.

Не думая, Монтегю снимает шляпу и опускается перед принцессой на колено, словно она – королева.

– Разумеется, – ровно отвечает она. – Я поняла это, едва увидела вашу барку. Но можете сказать нам обеим. Я не дитя и не глупышка. Я знаю, что мой отец пошел против Святой Церкви, и мне нужно знать, что случилось, лорд Монтегю. Помогите мне. Будьте мне хорошим советником, скажите, что произошло.

Он смотрит на нее, словно хочет ее пощадить. Но говорит – просто и быстро.

– Сегодня церковь сдалась королю. Бог один знает, что будет дальше. Но отныне король сам будет управлять церковью. Англии велено отринуть Папу. Он теперь всего лишь епископ, Римский епископ.

Он недоверчиво качает головой, произнося эти слова.

– Король сверг Папу, и теперь король подчиняется Богу, а церковь – королю. Томас Мор возвратил печать лорд-канцлера, ушел в отставку и отбыл домой.

Принцесса знает, что ее мать лишилась верного друга, а отец – последнего, кто мог сказать ему правду. Она молча обдумывает новости.

– Король присвоил церковь? – спрашивает она. – Все ее богатства? Ее законы и суды? Это делает Англию его полной собственностью.

Ни я, ни мой сын не можем сказать ни слова против.

– Это называют подчинением духовенства, – тихо говорит Монтегю. – Церковь не может принимать законы, не может преследовать ересь, не может платить Риму и получать из Рима распоряжения.

– Чтобы король сам мог вынести решение о своем браке, – тихо говорит принцесса.

Я понимаю, что она серьезно об этом думала, что ее мать наверняка сказала ей, какие изощренные меры приняли король и его новый советник Томас Кровель.

Мы молчим.

– Сам Иисус поставил своего слугу Петра править церковью, – замечает принцесса. – Я это знаю. Все это знают. Неужели Англия ослушается Иисуса Христа?