Филиппа Грегори - Проклятие королей

Вид у него робкий.

– Я не знал, что желает услышать Миледи мать короля. Пока она мне не велит, я ничего не скажу.

Моя кузина, королева Елизавета, молилась о том, чтобы ребенок, которого она носит, оказался мальчиком, чтобы проклятие, которое она произнесла в юности, в семнадцать лет, стало лишь словами, брошенными на холодный ветер, молилась, чтобы род Тюдоров не угас. Но легла рожать и родила девочку, никчемную девочку, стоившую ей жизни, – и младенец тоже умер.

– Мне так жаль, – мягко говорит мне муж, держа в руке письмо, запечатанное черным воском с черной атласной лентой. – Так жаль. Я знаю, как вы ее любили.

Я качаю головой. Он не знает, как я ее любила, я не могу ему рассказать. Когда я была девочкой и мой мир едва не разрушила победа Тюдоров, Елизавета была рядом, бледная и испуганная, как и я, но полная решимости: Плантагенеты должны выжить, должны получить долю от завоеваний Тюдоров; она решила возглавить двор Тюдоров, решила, что станет королевой и что дом Йорков по-прежнему будет править в Англии, даже если ей самой придется стать женой захватчика.

Когда я была больна от ужаса и не знала, как уберечь брата от нового короля и его матери, Елизавета меня успокаивала, обещала, что вместе со своей матерью защитит нас. Елизавета преградила путь стражникам, когда они пришли арестовать моего брата Тедди, Елизавета поклялась, что они его не получат. Елизавета снова и снова говорила с мужем, умоляя его отпустить Тедди, и она же обнимала меня и плакала со мной, когда король в конце концов отважился совершить страшное и убил моего брата Тедди, чье преступление было лишь в том, что он – Эдвард Плантагенет, что он носит свое имя, наше имя, имя, которое у нас с Елизаветой было общим.

– Вы поедете со мной на похороны? – спрашивает Ричард.

Я не знаю, вынесу ли это. Я похоронила ее сына, а теперь надо хоронить ее саму. Одного убила болезнь Тюдоров, вторую – их властолюбие. Моя семья дорого платит, чтобы Тюдоры усидели на своем троне.

– Вас ждут, – коротко говорит мой муж, словно это решает дело.

– Я поеду, – отвечаю я.

Потому что и в самом деле – решает.

Миледи королевская мать руководит похоронами королевы, как руководит всеми пышными церемониями большого двора. Гроб Елизаветы везут по улицам Лондона на катафалке, запряженном восьмеркой вороных, за ним идут двести плакальщиков с горящими свечами. Ее придворные дамы, одетые в черное, среди которых и я, следуют за гробом, за нами едут верхом мужчины-придворные в черных плащах с капюшонами. Мы движемся по улицам, озаренным факелами и полным скорбящих, до самого Вестминстерского аббатства.

Лондон выходит проводить принцессу из рода Йорков, Лондон всегда любил Йорков, и когда я иду за гробом по мощеным улицам, меня сопровождает шепот: «Уорик», – как благословение, как подношение. Я опускаю взгляд и склоняю голову, словно не слышу боевой клич деда.

Короля нет, он отбыл во дворец выше по течению, который построил для Елизаветы, в Ричмонд, удалился в свои покои в глубине дворца и закрылся, словно жить без нее не может, словно не смеет взглянуть, сколько друзей у него осталось теперь, когда не стало принцессы из дома Йорков. Он всегда клялся, что не Елизавета принесла ему Англию, что он сам взял страну. Теперь ее нет, и он увидит, что такое он сам: кто останется с ним, если нет ее, хорошо ли ему среди ее народа.

Он не выходит из темноты и уединения до середины весны, а выйдя, по-прежнему носит траур по Елизавете. Миледи мать короля повелевает, чтобы он прекратил скорбеть в одиночестве, выхаживает его, и мы с сэром Ричардом являемся ко двору по ее приказу, садимся среди рыцарей и дам в огромном пиршественном зале. К моему удивлению, король идет через всю комнату и, когда я поднимаюсь, чтобы сделать перед ним реверанс, отводит меня в сторону от стола дам, к нише в дальней части зала.

Он берет меня за обе руки.

– Вы любили ее, как и я, я знаю. Я поверить не могу, что ее нет, – просто говорит он.

Он выглядит раненым, которому не оправиться. На его лице новые морщины, следы страдания; кожа серая, так он измучен скорбью. По мешкам под глазами понятно, что этот человек плакал ночь за ночью, вместо того чтобы спать, и стоит он, немного ссутулившись, словно пытается унять боль в груди.

– Поверить не могу, – повторяет он.

Я не нахожу слов утешения, потому что разделяю с ним потерю и до сих пор не пришла в себя от того, как внезапно не стало Елизаветы. Всю жизнь кузина была рядом, то было постоянное и любящее присутствие. Я не понимаю, что ее с нами больше нет.

– Господь…

– Зачем Господь ее забрал? У Англии не могло быть королевы лучше нее! А у меня – лучшей жены.

Я молчу. Конечно, у Англии не могло быть лучше королевы, она родом из того королевского рода, что правил страной задолго до того, как Генрих ступил на берег в Милфорд-Хейвене. Она не приводила с собой зараженную армию, не снимала корону с тернового куста, она была нашей: родилась и выросла нашей, прирожденная английская принцесса.

– А мои дети! – восклицает он, глядя на детей.

Гарри посадили за обедом рядом с отцом, он теперь занимает место рядом с пустым троном, обратив лицо к тарелке, и ничего не ест. Ему нанесен самый страшный удар, какой может пережить ребенок, я гадаю, оправится ли он когда-нибудь. Мать любила его ровно и спокойно, и бабкино порывистое потакание не могло перебить эту любовь. Елизавета видела его таким, какой он есть, – очень одаренным и очаровательным мальчиком, – и все же показывала ему образ того, каким он должен быть: человеком, владеющим собой. Одним появлением в детской она давала понять, что недостаточно быть центром всеобщего внимания, это каждому принцу дается от рождения. Вместо этого она требовала, чтобы он был верен себе, сдерживал свое кичливое тщеславие, учился ставить себя на место другого, упражнялся в сострадании.

Его сестры, Маргарет и Мария, совершенно потерялись без матери, они сидят рядом с бабушкой, Миледи матерью короля, а возле них – Катерина, испанская принцесса. Она чувствует, что я на нее смотрю, и, подняв глаза, дарит мне быструю загадочную улыбку.

– По крайней мере, детство они провели с ней, – говорю я. – С матерью, которая их по-настоящему любила. Хотя бы Гарри рос под защитой материнской любви.

Король кивает.

– Хотя бы так, – говорит он. – У меня хотя бы были эти годы с ней.

– Для вдовствующей принцессы это тоже тяжелая потеря, – осторожно замечаю я. – Королева была к ней очень добра.

Он следит за моим взглядом. Катерина сидит на почетном месте, но юные принцессы не беседуют с ней, как подобает с сестрой. Тринадцатилетняя Маргарет отвернулась и шепчется с маленькой Марией, голова к голове. Катерина одиноко смотрит на длинный стол, похоже, ее здесь едва терпят. Приглядевшись, я замечаю, что она бледна и взволнованна и поглядывает на Гарри, невидящими глазами уставившегося в тарелку, словно хочет поймать его взгляд.

– Каждый раз, как она является ко двору, она все прекраснее, – тихо произносит король, глядя на принцессу, не понимая, что это для меня как удар по больному месту. – Она становится настоящей красавицей. Всегда была милой девушкой, но теперь вырастает в удивительную молодую женщину.

– Так и есть, – сухо отвечаю я. – А когда состоится ее свадьба с принцем Гарри?

Он отводит взгляд, и от этого я содрогаюсь, словно в комнату вдруг ворвался ледяной ветер. Вид у короля плутоватый, как у Гарри, когда его застанут ворующим печенье на кухне, возбужденный и извиняющийся одновременно: он знает, что ведет себя плохо, надеется, что сможет всех очаровать и выпутаться, понимает, что никто ему ни в чем не откажет.

– Еще слишком рано.

Я вижу, что он решает не говорить, что вызвало у него улыбку.

– Слишком рано, чтобы говорить наверняка.

Миледи мать короля вызывает меня в свои покои, прежде чем мы с сэром Ричардом уедем в Стоуртон. У нее всегда толпятся жаждущие милости и помощи. Король стал накладывать суровые пени за мелкие проступки, и многие идут к Миледи за помилованием. Но она вместе с королем ведет королевские счетные книги и радуется прибылям от пеней, поэтому просители уходят ни с чем, многие – став еще беднее.

Миледи прекрасно понимает, что ее сын удержит Англию лишь в том случае, если сможет в любой миг выставить армию, а армии опустошают казну. Они с сыном постоянно работают на военную кубышку, собирают средства против восстания, которого боятся.

Миледи быстрым движением манит меня к себе, и ее дамы тактично поднимаются со своих мест и отходят, чтобы мы могли поговорить наедине.

– Вы были в замке Ладлоу с юной парой, принцем и принцессой? – спрашивает Миледи без долгих вступлений.

– Да.

– Вы обедали с ними каждый день?

– Почти каждый, меня не было в замке, когда они прибыли, но после я жила с ними.

– Вы видели их вместе, как мужа и жену.

Я с внезапным холодом понимаю, что не знаю, к чему клонит Миледи, и что она ни о чем не говорит просто так.

– Конечно.

– И вы никогда не видели ничего, что позволило бы вам предположить, что они не женаты и в помыслах, и на словах, и на деле.

Я колеблюсь.

– Я каждый вечер обедала с ними в большом зале. Я видела их на людях. На людях они казались любящей молодой парой, – говорю я.

Она молчит, ее взгляд, направленный мне в лицо, тверд, как кулак.

– Они были обвенчаны и делили ложе, – решительно произносит она. – Сомнений нет.

Я думаю об Артуре, который добился от принцессы обещания, данного умирающему, что она снова выйдет замуж и станет королевой Англии. Думаю, что такова была его воля и его задумка. Вспоминаю, что сделала бы ради него что угодно, и понимаю, что по-прежнему сделаю для него все.