Он усмехнулся.

— Ты же сама рвалась посмотреть старинный дом с чертовщиной.

Вскоре шум бензопилы прекратился, и я позволила себе проспать до девяти тревожным сном с иллюзорными утренними сновидениями, казавшимися правдоподобнее, чем сама реальность. Когда я проснулась, сентябрьское солнце уже заглядывало в окна, бросая ромбы света на потёртый паркет, выцветшие обои и мою подушку. Тишину нарушали крики птиц и шелест вековых клёнов, готовящихся к листопаду.

Тётка Маргарет сидела в гостиной, в обитом бархатом кресле и с газетой в руках. Уже несколько лет я не видела, чтобы кто-то читал новости с бумаги, и искренне умилилась. Я попала в настоящее, неподдельное захолустье.

Она окинула меня оценивающим взглядом поверх очков. По её убеждению, привычка валяться в постели допоздна не делала честь молодым девицам. Я ответила, что плохо спала ночью, мысленно ругая себя за то, что оправдываюсь и играю по её правилам. По правде говоря, Маргарет не так уж невыносима, она скорее забавна в своих попытках меня поддеть. Видимо, ей давно уже никто не доставлял подобного удовольствия.

Тётка велела мне принести поднос с завтраком, который приготовил Джейми два часа назад. Я предпочла бы поесть на кухне одна, но там не оказалось свободного места. Несколько пыльных стульев прятались под горой разного хлама. Пришлось вернуться в гостиную и жевать остывший омлет под презрительными взглядами тётки, плохо замаскированными газетными страницами.

— Что нового в мире? — спросила я, чувствуя себя редкостной фальшивкой.

— Ничего такого, что могло бы меня удивить, — ответила она, — войны шли во времена моей молодости, войны идут и сейчас. Пожалуй, тогда знаменитости разводились реже, но и это неудивительно при нынешних нравах.

Она посмотрела на меня с вызовом, а я сделала вид, что увлечена прекрасным видом за окном. Склоны холмов, покрытые причудливой мозаикой из зелёного, жёлтого и пурпурного леса убегали под самый горизонт, где в розовой дымке лежали сонные горные вершины.

— Я говорила Джейми, что заготовить дрова для камина следовало две недели назад, — тётка укоризненно покачала головой, словно это я помешала племяннику послушаться её совета, — в этом году рано похолодает, помяните мое слово. Перистые облака на закате — к холодной и длинной зиме. А он всё: хорошо, тётя, после ремонта. Кому он нужен, этот ремонт? Дом давно пора продать, и думаю, первым делом, как только...

Она осеклась.

— Нечего нам здесь делать, в общем.

Это звучало некрасиво, но происходило в жизни сплошь и рядом. Человек ещё не умер, а родные уже строили планы насчёт его имущества.

— Разве не лучше оставить дом за кем-нибудь из наследников? — спросила я, — Ведь он столько поколений принадлежал семье.

— Это ни к чему ни Роберту, ни Эве, ни мне. А что касается Джейми, у нас не принято наследовать незаконнорожденным.

Тётка внимательно следила за моей реакцией и поняла, что я не имею представления, о чём она говорит.

— Разве Роберт не рассказывал вам, милочка, что Джейми не родной его брат?

— Нет, — сказала я, — он редко говорит о семье.

— Разумеется, ему тяжело об этом вспоминать, ведь он был совсем ребёнком. Ходили слухи, что мой брат Теренс, отец Роберта и нашей милой Эвы, завёл себе любовницу. Говорили, она приходилась то ли женой, то ли дочерью одному известному политику и не хотела предавать связь огласке. Эта женщина отчасти виновата в их гибели, ведь в последние месяцы жизни Терри был сам не свой. Возможно, накануне он встречался с ней, а супруга догадалась об измене, и у них вышла ссора прямо в машине, перед тем, как он потерял управление. Никто не скажет. Но только через неделю после похорон Рэндольф уехал из дома и вернулся с младенцем. Она отказалась от ребенка, и даже в свидетельстве о рождении не указано, кто мать. Да, представьте себе, такое бывает.

Тётка Маргарет вздохнула и откинулась на спинку кресла.

— Рэндольф нянчился с незаконнорожденным, как с собственным сыном. Мой отец всегда поступал по-своему, начхав на наши возражения. Но всё же, кое-какие добрые качества мальчику удалось привить. Джейми прекрасно справляется с хозяйством, настолько, что нам не нужно нанимать прислугу. В старости это, знаете ли, большой плюс.

Тётка продолжила рассказывать о тяготах жизни в провинции, о том, что младший племянник часто дерзит и бывает невнимателен к её нуждам. Ухватив за хвост любимую тему, она обобщила и подытожила, что молодёжь пошла вовсе не та, во времена её молодости проявляли больше уважения к старшим.

Ей не требовались междометия или кивки, выражающие моё вежливое внимание. Её монолог грозил продолжаться бесконечно. Она поведала мне, что Рэндольф благоволил к незаконнорожденному внуку гораздо больше, чем тот заслуживал. Дед оплатил учебу Роберта в Йеле, а Джейми с трудом окончил городскую школу.

— Всё равно из этого бездельника не будет толку, — сказала она.

Рэндольф не возражал даже, когда младший провёл три зимы подряд на горнолыжном курорте, катаясь на доске с возмутительной скоростью и рискуя свернуть себе шею. Вне сезона Джейми подрабатывал у строительного подрядчика из Хаттингтона. Шпаклевал, красил стены и выкладывал кафель не хуже команды мексиканских нелегалов, а говорили даже, что быстрее и качественней.

Работа появлялась не каждый день и платили за неё мало. Когда поджимали сроки, он пропадал из дома часов на двенадцать, и тётке приходилось самой разогревать себе обед. Из-за этого она даже пропускала собрания благотворительного сообщества, куда Джейми обычно отвозил ее на старом джипе деда. Сам Рэндольф последние несколько лет постепенно двигался рассудком и часами бродил по лесу, то с ружьём, а то и просто так.

— Никогда не понимала этого, — сказала она, — лес один и тот же, что сейчас, что пятьдесят лет назад, какой толк его топтать?

Часы пробили полдень, солнце мягко заглядывало в окна, тётка не собиралась прекращать беседу. Мне хотелось бежать, не оглядываясь, из этой прекрасной гостиной, от этой женщины, которая, не встретив сопротивления, начала раздавать советы по организации свадьбы ("Я бы на вашем месте доверилась кому-нибудь с опытом"), подбору фасонов платья, подходящих моей фигуре ("У вас не так много вариантов, милочка") и планам на будущее ("В вашем возрасте пора бы подумать и о детях, сколько можно жить ради себя одной?").

Уловив едва заметную паузу в потоке её речи, я сказала, что хотела бы выйти подышать воздухом. Тётку это задело, но я попрощалась и поднялась в спальню, не дав ей возможности высказать протест.

Достала из чемодана кроссовки, захваченные специально для прогулки по лесу. Накинула легкий кардиган поверх шёлковой кофточки, узкие джинсы (а другие сейчас не купить), спустилась и вышла на задний двор.

Ясное синее небо не предвещало дождя, из леса доносилось пение птиц. Я прошла мимо сарая, вдыхая запах свежей древесины. Сразу за его стеной начинался глубокий овраг. Обойдя угол дома, миновала запущенный сад, невысокую каменную ограду с ржавыми воротами и полустёртой табличкой "частные владения", стараясь не увязнуть в подсохшей красноватой глине, вышла на дорогу.

Напротив въезда в поместье мигал жёлтым светом единственный на всю округу светофор, непонятно зачем установленный на пустынном перекрёстке. Указатель напоминал, что до Хаттингтона двадцать миль, и что проехать их следует, не превышая дозволенной скорости. По другую сторону дорога резко сужалась, взбираясь на склон холма.

Мне стало интересно, что находится на скрытой за кронами деревьев вершине, и зачем туда проложили асфальт. Я прошла полмили вдоль обочины, готовая здороваться с проезжающими соседями, но, как и следовало ожидать, не встретила ни души. Вскоре за поворотом показался острый шпиль церкви, окружённый огненной листвой клёнов, разбавленной сероватой желтизной тополей.

Это невысокое каменное строение с жестяной крышей, запертыми ставнями и пятнами сырости на фасаде, по всей видимости, пустовало уже много лет. Ограда поросла мхом, массивные навесные замки заржавели, меж камней дорожки пробивались сочные стебли сорняков.

Наверное, стоило развернуться и уйти, но что-то влекло меня вперёд, на заброшенное кладбище, начинавшееся за церковной стеной, с покрытыми патиной почерневшими надгробиями, плющом, стелившимся по земле, и стайкой птиц, взмывшей в небо при звуке моих шагов. Отгоняя тоску, одолевавшую меня каждый раз при встрече со смертью, я бродила меж могил, читая витиеватые эпитафии.

Фредерик Малькольм Монтгомери, 1766 -1819. "Покойся с миром, славный воин. Да пребудет с тобой господь...". Рядом его супруга Изабель, годы жизни заросли мхом, но сохранились стихотворные строки.

Я не чувствовала страха, лишь печаль и тихую гордость. Эти славные люди были предками моего жениха. Их фамилия будет красоваться в паспорте моих детей. Не это ли счастье — чувствовать себя частью древнего, сильного рода, почти династии, много веков обживавшей свою землю?

Увлечённая именами и датами, я не заметила, как солнце склонилось к западу, похолодало, и низины укрылись густым туманом. Закутавшись поплотнее в кардиган, я собралась возвращаться в поместье, когда поняла, что кладбище намного больше, чем казалось, и вот уже сумрак скрыл очертания церкви, а я не имею представления, в какую сторону идти. Я искала надгробия, надписи на которых уже успела прочесть. Чуть не вскрикнула, когда из тумана выплыла фигура ангела с распростёртыми крыльями. Спиной ко мне, в красноватых лучах заходящего солнца, каменный херувим больше походил на демона, сторожащего врата преисподней.

Я достала телефон, чтобы сориентироваться по карте, но сотовая сеть не работала, и даже системе навигации не удавалось поймать спутниковый сигнал. "Чертовщина", — подумала я, — "та самая, о которой говорил Роберт, в лучших традициях новоанглийского фольклора".