— Мои акты! — закричал он. — Куда девались мои акты?

— Они, наверно, лежат там, внизу, — сказал Ансельм, указывая на откос горной дороги. — Слава Богу, что мы по крайней мере остались наверху.

Действительно, сани остановились у самого обрыва. Люди по счастливой случайности остались на шоссе, но тяжелая связка документов, очевидно, скатилась вниз, так как от них не осталось и следа.

Фрейзинг попробовал встать, и это удалось ему с большим трудом: он растянул сухожилие правой ноги и не мог ступить на ногу, и это было особенно скверно теперь.

Хотя кучер привел обратно лошадь, которая, отбежав на некоторое расстояние, вскоре остановилась, но сани так пострадали от сильного удара о скалу, что воспользоваться ими было теперь невозможно. Ансельм вслух горевал об этом, но не встретил сочувствия своего господина.

— Какое мне дело до саней! — в отчаянии воскликнул тот. — Я хочу достать обратно свои акты! Они не могли упасть глубоко и наверно лежат там, внизу, среди елей. Сходите вниз, Ансельм, и принесите мне их!

— Ни за что на свете! — ответил кучер. — После этого несчастья, да еще спускаться вниз по гладкой скале! Я поплатился бы за это головой в день святого Руперта. Что бы вы мне ни предложили, но этого я не сделаю!

Фрейзинг просил и угрожал, готов был сам спуститься, чтобы спасти любимые акты, но не мог двинуться с места, нога его начала сильно болеть. Он в самом деле оказался жертвой таинственной коварной силы, которая хотела отомстить ему за насмешку.

— Что мы будем теперь делать? — вздохнул он.

— Да, что-нибудь надо предпринять, — сказал Ансельм. — Мы не можем оставаться и сидеть в снегу, а идти вы не в силах. Садитесь на лошадь, а я поведу ее за повод до ближайшего двора.

— Ни в каком случае! — запротестовал Фрейзинг. — Чтобы это дикое животное еще раз понесло меня? Я совсем беспомощен, так как не могу шевельнуть ногой.

Тем не менее кучер попробовал устроить седло, но молодая, горячая лошадь, которой это не нравилось, так взбрыкивала, что пришлось оставить это намерение. Наконец решили, что Ансельм поспешит к ближайшему двору, находившемуся в получасовом расстоянии, попросит у крестьянина сани и приедет за своим господином. Фрейзинг, не способный пройти и десяти шагов, вынужден был остаться.

Хромая, с трудом дотащился он до скалы, которая могла защитить его от снежной вьюги, и опустился там на камень, а кучер с лошадью отправились в дорогу.

Так сидел бедный адвокат в одиночестве на снегу возле обломков саней, среди пустынной горной дороги, чувствуя себя несчастным и все более робея по мере того, как время шло и все еще приходилось ждать. Что, если Ансельм вовсе не вернется, если разразится снежная буря, и он не сможет пройти по дороге? Тогда его господин погибнет, замерзнет, и найдут только его труп, засыпанный снегом. Так вот как должна окончиться жизнь, которой никогда не коснулся солнечный луч любви, а всегда светил только холодный лунный свет «глубокого уважения»!

Глубоко вздохнув при воспоминании о пяти отказах, которые он уносил с собой в могилу, Фрейзинг стал утешать себя мыслью об удивлении, какое вызовет повсеместно его смерть. Да, в глубоком уважении у него никогда не было недостатка, и городские газеты наверно поместят лестное сообщение:

«Мы берем на себя печальную обязанность сообщить нашим читателям, что один из известнейших и любимейших юристов, советник юстиции Фрейзинг, нашел достойный сожаления конец. Вся страна разделит с нами горе утраты этого прекрасного человека, вместе с которым, к сожалению, погибли драгоценные, незаменимые акты из архива Фельзенека».

Здесь Фрейзингом снова овладела глубокая скорбь, и, простирая руки к Гейстершпицу, он громко закричал:

— Ты, белое чудовище! Возврати мне мои акты, и я в самом деле поверю в твое колдовство!

Надо отдать справедливость Гейстершпицу: эта гора была исполнительна. Едва были произнесены эти слова, как невдалеке раздались веселые звуки бубенчиков. Если бы Фрейзинг не был так сильно занят составлением извещения о собственной смерти, то уже давно услышал бы их. Теперь он неожиданно заметил на повороте дороги сани, подъезжающие к месту катастрофы. Старый кучер поднял свой воротник, но дама, сидевшая в открытых санях, казалось, не обращала внимания на непогоду и весело смотрела на массу сыпавшихся на нее снежных хлопьев. Вдруг у нее вырвался крик изумления, и она, велев кучеру остановиться, воскликнула:

— Господин Фрейзинг, отчего вы сидите здесь, на дороге, в такую непогоду?

Бедный юрист в самом деле представлял довольно необыкновенное зрелище: Ансельм заботливо закутал его в шубу и укрыл ему ноги полостью. С добродушной покорностью сидел Фрейзинг на своем камне, как любитель-натуралист, несмотря на то, что был уже с ног до головы одет белым покрывалом.

— Фрейлейн Гофер! — воскликнул он. — Слава Богу, что я опять увидел человеческое лицо! Я уже думал, что должен умереть в полном одиночестве.

— Но что случилось? Встаньте по крайней мере!

— Не могу: я заколдован... то есть я повредил себе ногу, — поправился адвокат, со страхом заметив, что впал в суеверие, и начал рассказывать о своем несчастье, к которому разбитые сани служили печальной иллюстрацией.

Эмма Гофер, гостившая еще у своих родителей и возвращавшаяся теперь с короткой прогулки, вышла из саней. Она с христианским милосердием приняла участие в своем противнике, предложила ему место в своих санях и обещала довезти его до дома лесничего, где ему достанут сани.

— Только еще одна просьба, — жалобно сказал Фрейзинг, с трудом поднимаясь со своего камня. — Помогите мне немного, чтобы я мог добраться до того откоса.

Фрейлейн нашла это желание несколько странным, но не замедлила исполнить его. С ее помощью Фрейзинг перебрался на другую сторону дороги, где облокотился на камень и стал смотреть в пропасть.

— Вон они лежат там, внизу! — сказал он печальным замогильным голосом.

— Ах, Господи! Неужели люди? — в ужасе воскликнула Эмма.

— Нет, акты! Я отчетливо вижу синюю обертку пакета.

— Оставьте их с Богом там лежать! Мы не можем при настоящих обстоятельствах заниматься вашими скучными актами.

— Скучные! — воскликнул возмущенный адвокат. — Это интереснейшие и удивительнейшие дела из архива Фельзенека. Спор из-за границ тысяча шестьсот восьмидесятого года, который продолжался до тысяча семьсот десятого года, процесс о наследстве... Нет, с начала этого столетия Верденфельсы против Верденфельсов — младшая линия против старшей, на редкость интересный процесс, при котором даже произошел подлог документов. И все это лежит зарытым в снегу! Через несколько часов они промокнут и погибнут. Не может ли ваш кучер попробовать туда спуститься? Я бы щедро вознаградил его.

— Нет, — решительно сказала молодая девушка, — старику за семьдесят, и он способен лишь на самые легкие усилия. Неужели эти акты так дороги вам и вы с ними что-нибудь теряете?

— Все! — сказал Фрейзинг, безутешно глядя в пропасть.

— Хорошо, я сама достану их вам. Я выросла в горах и, если нужно, могу спуститься по самому крутому откосу. Где лежит пакет? А, вот там, вижу!

— Я не допущу, — запротестовал Фрейзинг, — это слишком опасно! Мой Ансельм не мог решиться на это, к тому же сегодня день святого Руперта.

— Как, и вы сделались вдруг верующим? — звонко рассмеялась Эмма. — Однако какое дело вольнодумцу до дня святого Руперта, который упоминается только в кодексе наших суеверий? Не беспокойтесь, я на дружеской ноге с этим святым, он не допустит меня сорваться, — и, не слушая дальнейших возражений, она храбро направилась к пропасти.

Все-таки спуск был опасен, но, к счастью, снег здесь был неглубокий, а деревья и кусты представляли достаточную опору. Эмма воспользовалась ею с большой ловкостью, после смелого спуска благополучно добралась до утраченного сокровища и немедля навьючила его на себя. Обратный путь с тяжелой связкой документов оказался еще труднее, однако храбрая девушка справилась и с этим. Смело вскарабкавшись на крутой откос, она наконец показалась на краю шоссе, разгоряченная, с трудом переводя дыхание.

— Вот дело тысяча шестьсот восьмидесятого года вместе с подлогом документов! — с торжеством воскликнула она, швырнув пакет на дорогу и окончательно вылезая вслед за ним.

Фрейзинг вздохнул с облегчением. К страху, с каким он все время следил за храброй фрейлейн, примешивалось очень приятное чувство, так как в этом самопожертвовании он видел неопровержимое подтверждение того, что ему открыла Лили. Для чужого, для противника так не рискуют, маленькая Лили не ошиблась. Преисполненный таких мыслей, Фрейзинг протянул руки к поднимавшейся по откосу девушке со словами: — Я вечно буду благодарен вам!

Эмма, смеясь, отклонила предложенную помощь.

— Благодарю вас, господин Фрейзинг, я сама справлюсь. Думайте лучше о своей поврежденной ноге, а что касается вашей вечной благодарности, то ее не заслуживает маленькая прогулка по горе.

Фрейзинг был, конечно, совершенно иного мнения. Он видел перед собой акты из верденфельского архива, думал о том, что еще четверть часа назад составляя свой некролог, готовясь перейти в вечность со своими пятью отказами, и его всегда немного сухие черты приняли почти мечтательное выражение, когда он сказал:

— Вы мне вернули веру в жизнь!

Фрейлейн Гофер, полагавшая, что эти слова относятся к спасенным актам, нашла, что адвокат немного преувеличивал, и с удивлением покачала головой.

— Господин Фрейзинг, вы знаете, что я вас глубоко уважаю, но ваша актомания...

— Ради Бога, только не это! — с ужасом перебил ее Фрейзинг. — Все на свете, только не глубокое уважение! Я не переношу никакого «глубокого уважения», у меня к нему настоящее отвращение. Презирайте меня, если хотите, но не уважайте глубоко, это мне приходилось испытывать слишком часто.