Эльза Вернер - Проклят и прощен

— Господин Верденфельс, прошу вас, войдите на несколько минут.

Пауль повиновался, и его взор с тревогой устремился на молодую женщину: он увидел, как она бледна и взволнована.

— Недавно я была невольной свидетельницей вашего разговора с пастором Вильмутом, — начала она. — Вы тогда высказали намерение при теперешних угрожающих обстоятельствах оставаться в Верденфельсе возле дяди. Вы сдержите свое слово, неправда ли?

— Разумеется! Не сомневайтесь в этом.

Анна чувствовала холодность в его словах, но все-таки продолжала:

— Барон нуждается в друге и, может быть, еще более в защитнике. Он вполне сознает грозящую ему опасность, но, несмотря на это, не хочет покинуть Верденфельс и даже не думает принять какие-либо меры предосторожности.

— Он сам вам сказал об этом? — спросил Пауль с горечью, которую не мог скрыть. — Впрочем, я видел, что вы желали разговора без свидетелей.

— Господин Верденфельс, — в голосе Анны зазвучала трогательная мольба, — вы любили меня, добивались моей руки, и хотя я думаю, что эта любовь существовала больше в вашем воображении, чем в сердце, я обращаюсь к вам, зная, что теперь требую от вас слишком многого. Слыша, как мужественно и энергично вы выступили против моего кузена Вильмута, я поняла, насколько вы выше и лучше других, и это придает Мне мужество высказать вам свою просьбу. Оставайтесь при Раймонде! Я боюсь, что на него будет еще больше покушений, чем до сих пор. Оберегайте и защищайте его, насколько это в вашей власти!

Наступило молчание. Пауль страшно побледнел и, казалось, не находил ответа.

— Вы знали моего дядю раньше? — наконец спросил он.

— Да, — тихо сказала Анна.

— И он был вам близок?

— Да!

Губы молодого человека болезненно дрогнули.

— В таком случае я понимаю отказ, выпавший на мою долю.

— Господин Верденфельс...

— О, я говорю это без всякой горечи. Я хорошо узнал Раймонда в последние месяцы и знаю, что при всей своей мрачности и замкнутости, при всех своих странностях он обладает чертами, которых у меня нет. В нем есть что-то такое, что невольно привлекает к нему, вероятно, невозможно было противостоять его обаянию, когда он еще не удалился от жизни и был счастлив...

Анна тихо покачала головой.

— Он никогда не был счастлив, даже тогда, когда я с ним познакомилась, и жизнь, к которой он теперь возвращается, всегда встречала его враждебно. Господин Верденфельс, поручаю вам защиту Раймонда. Если вы когда-нибудь любили меня, берегите его!

— Это будет сделано, — с твердостью сказал Пауль. — Я не покину его, насколько это от меня зависит, он будет в безопасности.

Анна протянула ему руку и воскликнула:

— Благодарю вас, благодарю от всего сердца.

Эта благодарность шла прямо из сердца. В голосе Анны, всегда казавшемся молодому человеку таким холодным и спокойным, теперь звучали горячие, трогательные ноты. Он в первый раз услышал этот задушевный тон, относившийся к другому, и, безмолвно склонившись над протянутой рукой, прижал ее к своим губам. Хотя Пауль уже начал превозмогать свою безнадежную страсть, но в эту минуту он с особенной ясностью почувствовал, чего лишился. Его сердце сжала острая боль потери, и глаза были влажны, он хоронил свою юношескую любовь...

Несколько минут спустя от дома лесничего отъехали сани, в которых сидели барон и его племянник, а несколько часов спустя уехала домой и Анна Гертенштейн. В доме лесничего никто и не подозревал, что эта встреча не была простой случайностью.

Вечер уже наступил, когда Раймонд и его племянник достигли Верденфельса. Дорогой они почти все время молчали. Казалось, к Раймонду вернулась прежняя замкнутость, а Пауль со своей стороны был рад, что его избавляли от необходимости разговаривать. Он даже почувствовал облегчение, когда барон тотчас по приезде прошел в свою комнату, так как сегодняшнее открытие поразило его глубже, чем он хотел себе признаться. Когда молодой барон вошел в свою комнату, Арнольд передал ему полученное в его отсутствие письмо, многозначительно добавив:

— Из Розенберга!

Пауль узнал почерк Лили на конверте и поспешно взял письмо. Подойдя к лампе, он распечатал его и принялся читать. Это был ответ на его последнее, очень подробное письмо, в котором он делился с Лили своими планами преобразований в Бухдорфе. Лили усердно вникала во все подробности и хотя иногда и высказывала очень наивные взгляды, но в главном всегда была согласна с будущим преобразователем, а именно в том, что надо дать энергичный отпор кузену Грегору.

Тон письма был такой задушевный и детски чистый, что Паулю показалось, будто в его глубокой грусти вдруг сверкнул яркий солнечный луч. Теперь он почувствовал, какая глубокая бездна отделяла его от Анны, как мало значила для нее его страстная любовь. С сегодняшнего дня он знал, что не он был тем волшебником, одно слово которого могло воскресить жизнь в прекрасной холодной статуе. Задолго до него другой произнес это слово, и к этому другому относились взгляд, затуманенный слезами, и полный нежности тон. При этом воспоминании сердце Пауля снова болезненно сжалось. Но тем отчетливее и милее выступил перед ним в минуту горького разочарования образ его маленькой утешительницы. Он думал о ее сердечном участии к его любви, когда добивался руки ее сестры, о ее трогательном страхе за его жизнь, когда она отняла у него предательское смертоносное оружие. К ней он с первой минуты почувствовал доверие, тогда как Анна всегда была холодна по отношению к нему и его любви.

— Дорогой господин, я думаю, вы успели прочитать письмо раз шесть, — заметил Арнольд, старавшийся найти себе в комнате какое-нибудь занятие и крайне раздосадованный, что к нему не обращались.

Пауль действительно только теперь вспомнил о его присутствии и рассеянно сказал:

— Можешь идти! Сегодня вечером ты мне больше не нужен, оставь меня одного!

Арнольд, как известно, отличался от других слуг тем, что делал противоположное тому, что ему приказывали, и поскольку ему велено было уйти, он, конечно, остался, а раз его молодой барин пожелал, чтобы ему не мешали, он начал дружеский разговор вопросом:

— А как обстоит дело с помолвкой, мой господин?

— Я тебе раз навсегда запретил вмешиваться в эти дела, ты ведь знаешь! — нахмурившись, произнес Пауль.

— Потому-то они и не двигаются с места, — отозвался Арнольд. — Вы больше не доверяете мне. В Италии я обо всем узнавал, хотя вы, к сожалению, и не слушали моих увещеваний. Здесь же я всю зиму ломаю себе голову над тем, почему вы никогда не бываете в Розенберге, а между тем ваша переписка с госпожой Гертенштейн становится все оживленнее.

Пауль не находил нужным объяснять старому слуге, с кем он ведет переписку, и почти не слышал его слов, так как был в седьмой раз занят чтением письма Лили.

Арнольд, которого эта замкнутость невыразимо раздражала, переменил план нападения.

— Я был сегодня перед обедом в Розенберге, — начал он.

Это подействовало, наконец; Пауль очнулся от своих грез и стал прислушиваться внимательнее.

— Каким образом ты попал в Розенберг? Ты хотел там что-нибудь выведать?

— Мой господин, вы меня обижаете! — воскликнул Арнольд, принимая глубоко оскорбленный вид. — Я случайно проходил мимо усадьбы, а у ворот случайно стоял садовник, с которым я также случайно познакомился несколько времени тому назад.

Это длинное сцепление случайностей имело, однако, логическую связь. Арнольд был глубоко убежден, что его молодой господин бывал в Розенберге и помолвку держат пока в тайне, потому что между Верденфельсами и Вильмутом была вражда, а священник — близкий родственник госпожи Гертенштейн. Чтобы получить верные сведения, старик снизошел до знакомства с садовником Игнатием, но до сих пор оно оставалось без всякого результата.

— Госпожи Гертенштейн не было дома, — продолжал Арнольд. — Компаньонки тоже не было, одна только маленькая фрейлейн была в саду.

— Какая маленькая фрейлейн? — спросил Пауль.

— Сестра госпожи Гертенштейн, маленькая фрейлейн Лили. Она бросала снежки сперва в ворон на деревьях, а затем в нас обоих, так что мы совсем промокли. Что же, детям надо доставлять удовольствие.

— Не говори про фрейлейн в таких выражениях! — с неудовольствием сказал Пауль. — Фрейлейн Вильмут шестнадцать лет.

— В самом деле? Я думал, она гораздо моложе, она еще играет, как ребенок, вероятно, еще немного подрастет.

Пауль совершенно вышел из себя, услышав, что Лили «еще подрастет». Он вскочил и стал так выразительно требовать большего уважения к фрейлейн, что Арнольд с удивлением посмотрел на него.

— Вы ужасно сердитесь, — сказал он. — Впрочем, можно легко сделаться нервным и расстроенным там, где ни на минуту нельзя быть спокойным за свою жизнь. Всю эту сумятицу подняли против вашего дяди, но по-нашему, это называется «все в одну петлю». Дворецкий утверждает, будто деревенская шайка готова поджечь дом или же толпой ворваться в замок. Как хорошо было бы, если бы мы были в нашем прекрасном, тихом Бухдорфе!

— Не строй себе никаких иллюзий! Когда я примусь управлять Бухдорфом, тамошнему спокойствию тоже придет конец. Я окажу сопротивление пастору Вильмуту, мы уже объявили друг другу войну.

— Господи Боже! Да неужели вы должны во всем подражать своему глубокоуважаемому дяде, даже в его скандалах с крестьянами? — воскликнул старик.

— Я научу своих крестьян уму-разуму, — заявил Пауль воинственно. — Думаю, они не такие упрямые, как верденфельсцы, но несмотря на это, о спокойствии не может быть и речи. Заметь это себе, Арнольд, а теперь уходи и оставь меня одного!

Старый слуга так испугался высказанных Паулем соображений, что в виде исключения повиновался.