Но это не произвело желанного впечатления. Фрейлейн Гофер наморщила лоб и запретила девушке насмехаться над человеком, заслуживающим полного уважения.

— Но ведь вы его терпеть не можете, — сказала Лили, удивленная таким участием. — Ведь он ваш противник и спорит с вами при всяком удобном случае.

На мгновение фрейлейн смутилась, но сразу же оправилась и сказала назидательно:

— Да, это верно, но не следует желать зла даже своим врагам.

Анна не возвратилась домой, а пошла пройтись по саду; Лили увидела это и побежала за ней. Она тоже накинула легкую накидку и уже дошла до оранжереи, как вдруг заметила, что к дому подъехал второй экипаж, и с удивлением увидела, что из него выходит молодой барон Верденфельс. Молодая девушка знала или, вернее, догадывалась, что этот визит относится исключительно к ее сестре, — глаза Пауля были слишком красноречивы тогда, в доме пастора. Но она думала, что у него найдется приветствие и для его маленькой новой знакомой; и потому невольно приостановилась в ожидании. Однако Пауль не заметил ее, хотя и проходил на близком расстоянии. Выходя из экипажа, он сейчас же заметил стройную фигуру на другом конце сада, и его взор был прикован исключительно к ней одной, все прочее для него не существовало. Пауль не вошел в дом, а отыскал молодую женщину в саду, при этом его лицо сияло, как будто уединение, в котором он застал Анну, было давно желанным счастьем.

Лили опустила голову; ей уже не хотелось идти к сестре и принимать участие в разговоре, в котором она была лишней. Ее даже не заметили... Она тихонько остановилась за колонной оранжереи. На сей раз она не хотела подслушивать, да это было бы и невозможно на таком большом расстоянии, но она могла видеть и сестру и Пауля Верденфельса, когда они ходили по аллее, а им и в голову не приходило, что за ними следят. Разговор продолжался долго и, в противоположность разговору с Фрейзингом, казался очень серьезным.

Сначала долго и оживленно говорил Пауль, но ответы молодой женщины, по-видимому, охлаждали его пылкое красноречие, так как он становился все молчаливее. Потом заговорила Анна; она тоже говорила долго и убедительно, сдерживая страстные объяснения своего спутника, так что он наконец совершенно умолк и стоял неподвижно, устремив взор в землю. Последовала короткая пауза. Затем Анна подала ему руку, и Верденфельс поднес ее к своим губам; молодая женщина повернулась и пошла домой.

Лили догадывалась о том, что произошло между ними, хотя барон не был во фраке и не привез букета; она не хотела показаться ему и осталась на прежнем месте. Но Пауль пошел кратчайшим путем, который привел его к оранжерее. Он шел очень медленно, и его красивое лицо, незадолго перед тем сиявшее счастьем, было бледно и носило отпечаток страданий, так что Лили забыла свое намерение. В эту минуту она вела себя совершенно как ребенок, и даже не сознавала, что поступает бестактно, идя к нему навстречу и заговорив с ним.

— Господин Верденфельс, что с вами? — с тревогой спросила она.

Пауль вздрогнул от неожиданного вопроса и провел рукой по глазам.

— Простите, — поспешно сказал он, — я не видел вас; мой экипаж дожидается меня. Засвидетельствуйте мое почтение вашей сестре. — Он намеревался уйти, но глядевшие на него ясные карие глаза были так печальны, полны такого участия, что он попробовал улыбнуться. Это не удалось ему, и он лишь произнес: — Простите, что я так спешу, но право я не могу здесь оставаться.

— Наверно моя сестра причинила вам какую-нибудь неприятность? — робко спросила Лили.

Губы молодого человека болезненно дрогнули.

— Да, и даже большую. Она и сама не знает, какую боль причинила мне.

— О, да, Анна бывает иногда жестока, — тихо заметила Лили.

— Не говорите так, она была бесконечно добра ко мне. Не ее вина, что я ошибся, — покачал головой Пауль и вдруг быстро добавил со страстной скорбью: — Но я не перенесу, если у меня отнимут всякую надежду. Я лишу себя жизни!

— Господи Боже! — воскликнула перепуганная Лили. — Не делайте этого, барон! Анна всю жизнь не имела бы покоя, если бы стала причиной вашей смерти, да и я также...

— На что мне такое существование без участия и надежды? — страстно воскликнул Верденфельс. — К чему скрывать от вас истину, которую вы знаете? Да, я люблю вашу сестру, люблю всем сердцем и не могу жить без нее. Я застрелюсь!

Хорошо, что обоих скрывала оранжерея, где их никто не видел, потому что Лили начала горько плакать, в самых трогательных выражениях заклиная барона не предаваться таким мрачным мыслям.

— Может быть, Анна говорила это несерьезно. Она забрала себе в голову остаться вдовой и, может быть, — нет, даже наверное, — переменит свое решение.

— Вы считаете это в самом деле возможным? — спросил Пауль, у которого опять явился проблеск надежды.

— О, наверное, — уверенно заявила Лили, в своем страхе допускавшая всякую возможность. — Я поговорю с сестрой, опишу ей ваше отчаяние, употреблю все свое влияние, только отбросьте мысль о самоубийстве!

По-видимому, Пауль еще не отказывался от этой мысли, он все еще был в отчаянии, но его голос звучал уже спокойнее, когда он возразил:

— Благодарю вас, милая фрейлейн! О, конечно вы имеете влияние на сестру; она мне сказала, что не питает ко мне нерасположения, но что больше не выйдет замуж. Пожалуй, еще можно поколебать это решение, если я могу рассчитывать на ваше ходатайство и на вашу поддержку...

— Можете! — подтвердила Лили, торжественно поднимая руку. — Я употреблю все силы ради вас и вашей любви.

Молодой чело век с благодарностью пожал маленькую ручку, но ему не пришло в голову поднести ее к губам.

— Но как же я узнаю результат вашего ходатайства? — спросил он. — Разумеется, я не могу больше приезжать в Розенберг, пока у меня не будет хоть маленькой надежды.

Лили несколько секунд подумала, а затем ответила:

— В будущее воскресенье мы поедем в Верденфельс навестить нашего двоюродного брата, пастора Грегора. Не можете ли и вы прийти в его дом?

— Нет, — серьезно ответил Пауль. — С тех пор как я узнал, какие отношения существуют между пастором Вильмутом и моим дядей, я не могу бывать в пасторате. Но вы, может быть, опять отправитесь на прогулку в окрестности деревни, и, пожалуй, мы могли бы встретиться, как тогда, у замковой горы.

— Возле орешника! — радостно сказала Лили. — Это прекрасная мысль. Около полудня я буду там, только обещайте мне, что до тех пор вы не лишите себя жизни.

— Хорошо, я еще подожду некоторое время; может быть, еще не все потеряно, — и Пауль, еще раз пожав руку своей новой союзницы, направился к ожидавшему его экипажу.

После его отъезда Лили вернулась домой в приподнятом настроении, занятая своей миссией. Она стала вдруг, как ей казалось, лицом, на влияние которого рассчитывают и которое приняло меры для предупреждения самоубийства. Девушка уже более не сомневалась, что ей удастся растрогать сестру: ведь молодой барон хочет застрелиться, если она не изменит свое решение. Было, однако, просто удивительно, какую волшебную власть имеет Анна над мужчинами, что они все без исключения влюбляются в нее. В одно утро ей были сделаны предложения двумя лицами, и она не нашла ничего лучшего, как обоим отказать. Лили считала, что как земные блага, так и предложения распределены неравномерно: одно из них должно было бы достаться ей, младшей сестре.

«Конечно, второе», — мысленно прибавила она.


Глава 9

На следующий день утром Раймонд Верденфельс стоял у окна в своем кабинете. Зимний день уже начался, но солнце не показывалось. Несмотря на то, что небо было серо, в неприветливой дали ярко и отчетливо вырисовывались очертания «предсказательницы бури» — вершины Гейстершпица; нависшие облака также предвещали непогоду. Раймонд опять смотрел на белую вершину, но не с обычной усталой задумчивостью: сегодня в его взгляде было что-то мрачное и тревожное. Беспокойство обнаруживалось во всех его движениях, когда он, скрестив на груди руки, ходил взад и вперед по комнате; потом он подошел к столу и нажал кнопку звонка.

— Попросите ко мне господина Верденфельса, — сказал он вошедшему слуге. Тот хотел удалиться, чтобы исполнить приказание, но у самой двери барон остановил его вопросом: — Мой племянник, вероятно, был вчера в Бухдорфе?

— Нет, ваша милость; насколько мне известно, молодой барон ездил в Розенберг; по крайней мере, туда был заказан экипаж.

Раймонд ничего не ответил и сделал слуге знак удалиться.

— Я так и думал, — прошептал он. — Пауль не хотел терять ни одного дня.

Десять минут спустя в комнату вошел Пауль. По-видимому, он ночью мало спал — он был бледен, утомлен и тщетно старался выказать обычную непринужденность в тоне и обращении. На всем его существе лежал отпечаток уныния. Ясно было видно, что полученный вчера отказ поразил его в самое сердце.

Раймонд также заметил эту перемену, но не ждал никаких объяснений, и его голос звучал необыкновенно кротко, когда он спросил:

— Я не помешал тебе своим приглашением? Еще очень рано.

— О, нет, я уже встал, — ответил Пауль, — но меня удивило, что и ты уже на ногах. Ты ведь привык спать до полудня, так как страдаешь по ночам бессонницей.

— Да, это несносная привычка моего одиночества, — ответил Раймонд. — Я чувствую, что она расстраивает нервы, и в последнее время пробовал бороться с нею.

Пауль с удивлением смотрел на дядю: в первый раз он услышал, что тот высказывает намерение бороться против чего-нибудь. До этих пор он безвольно поддавался своим настроениям и склонности к мечтательности. Молодой человек с первых слов понял, что странное раздражение дяди против него исчезло. Раймонд опять выказывал прежнюю благосклонность, и теперь даже не был таким холодным и равнодушным, как обыкновенно. Он поинтересовался впечатлением, которое произвело имение Бухдорф на своего нового владельца, и Пауль старался проявить живую заинтересованность, являвшуюся для него единственно возможным способом выразить свою благодарность. Но светлое счастливое чувство, с которым он еще вчера утром думал о своем собственном имении, исчезло вместе с надеждой ввести туда молодую хозяйку. Однако он подробно рассказал о посещении имения и о разговорах с арендатором.