— Только потому я и могла выносить такую жизнь, — объявила Лили. — Я была тогда еще слишком мала и незначительна, чтобы ему захотелось удостоить меня своим личным надзором. Он вполне предоставил меня тете, а когда она умерла и я стала объектом его воспитания, тогда ты, да мое счастье, вышла замуж и поместила меня в институт. Но ты с самого начала пользовалась особенным попечением Грегора. Я совершенно не могу понять, как ты все это выдержала. Я решительно не была бы в состоянии вынести подобную пытку.

— Да, тебя раздавила бы эта железная рука, — серьезно сказала Анна. — Я из более прочного материала, и подобное обращение со мной, имело, должно быть, и свою хорошую сторону: оно научило меня серьезно относиться к жизни.

— Ты тоже умеешь иногда быть суровой — этому ты научилась у Грегора. Но всего суровее ты всегда относилась к самой себе.

— А к тебе?

— Нет, Анна! Я вовсе не то хотела сказать! — воскликнула молодая девушка, обвивая руками шею сестры, которая нежно прижала ее к себе.

Обе сестры очень походили друг на друга, и тем не менее резко отличались одна от другой. Маленькая миловидная Лили была лишь по плечо своей высокой сестре; ее мягкие каштановые волосы были так же густы и такого же цвета, как волосы сестры, но им недоставало прелестного золотистого оттенка волос Анны, точно так же, как ее глаза не имели того красивого разреза, который придавал глазам Анны особую привлекательность. Карие глазки Лили плутовски и по-детски весело смотрели на Божий мир, и на ее юном личике нельзя было прочесть ни энергии, ни силы воли. Старшая сестра была красавицей, и победоносная сила ее красоты сказывалась во всем, младшая была свеженькой, привлекательной девочкой. Они походили друг на друга, как лилия походит на жасмин.

— На что намекал Грегор, говоря о продаже Розенберга? — снова заговорила Лили. — Разве ты собираешься продать его? Я думала, что мы вместе будем жить здесь.

— Мне самой хотелось бы этого, но это невозможно: Розенберг требует крупных хозяйственных затрат, а нам необходимо устроиться скромнее.

— Разве ты не богата? — с наивным удивлением спросила молодая девушка. — Ведь ты так роскошно жила в столице!

— Но я овдовела, — уклончиво ответила Анна. — Большие доходы Гертенштейна прекратились с его смертью, и хотя нам нечего бояться бедности, но все-таки в будущем мы должны во многом изменить свой образ жизни.

К этому заявлению Лили отнеслась вполне равнодушно. Для нее богатство и бедность были пока лишь пустыми словами, настоящего значения которых она не могла понять. О ней всегда заботились, и если жизнь сестры, которую она изредка навещала в резиденции, и казалась ей прекрасной, волшебной сказкой, то безусловная свобода, какой она пользовалась в Розенберге, нравилась ей еще больше. Перемена местопребывания обещала ей новые развлечения, она была еще в том возрасте, когда всякая перемена приветствуется с искренней радостью.

— Мне решительно все равно, куда ехать, лишь бы не к кузену Грегору, — беспечно сказала она. — Но когда же наконец ты снимешь этот глубокий траур, Анна? Тебе только двадцать четыре года, не можешь же ты постоянно ходить в крепе только потому, что ты вдова! Летом уже исполнится год со дня смерти твоего мужа. Нельзя же вечно оплакивать его. Да и он был уже так стар: ему было семьдесят три года!

— Оплакивают, обыкновенно не возраст, а потерю. Разве ты думаешь, что я не любила Гертенштейна?

— О, да, — сказала девушка. — Ведь и дедушек любят, и мне кажется, что твоя любовь к нему была именно такой. Мне, по крайней мере, президент всегда напоминал дедушку, да и тебе, вероятно, тоже, иначе ты не плакала бы так отчаянно в день своей свадьбы.

— В день моей свадьбы? — смущенно спросила молодая женщина. — Ты ошибаешься, Лили.

— О, я говорю не про церковь, там ты была спокойна и холодна, как мраморная статуя. Это было раньше, когда ты думала, что ты одна в комнате. Президент послал меня рано утром в твою комнату отнести великолепный букет, который он для тебя выписал из столицы. Я очень гордилась этим поручением и тихонько вошла в комнату, чтобы застать тебя врасплох за одеванием. Но когда я открыла дверь, то увидела, что белое атласное платье лежит на кресле, рядом с кружевной вуалью и бриллиантами, а ты стоишь на коленях, прижавшись головой к диванной подушке, и плачешь так горько, как будто сердце у тебя разрывается. Я окликнула тебя, тогда ты быстро встала с колен, вытерла слезы и запретила мне говорить об этом.

Тогда я была очень молода и глупа, но все-таки понимала, что тот, кто выходит замуж по любви, не станет так безумно плакать. Я отлично знаю, что Грегор принудил тебя решиться на этот шаг, а потом, вероятно, сам жалел об этом, потому что был бледен, как мертвец, когда венчал вас, и я прекрасно видела, как дрожала его рука, когда он благословлял тебя.

Молодая девушка так и сыпала воспоминаниями о событиях, которые некогда восприняла с острой наблюдательностью ребенка и отчетливо сохранила в своей памяти. И, возможно, она еще нескоро кончила бы, если бы Анна решительно не остановила ее.

— Ты, Лили, лучше молчала бы о том, о чем еще не в состоянии судить. Ты была тогда еще десятилетним ребенком и создала себе чисто ребяческие представления о том, чего и не было. Грегор ни к чему не принуждал меня, да меня и нельзя ни к чему принудить. Он лишь посоветовал мне сделать то, на что я уже раньше сама решилась. Я добровольно отдала руку Гертенштейну, и ни одной минуты не раскаивалась в этом. Раз и навсегда запрещаю тебе подобные глупые рассуждения.

Эти слова были произнесены строгим, почти суровым тоном, и Лили, совершенно не привыкшая к такой строгости со стороны старшей сестры, уже собиралась обиженно заплакать. Однако в этот момент дверь снова отворилась, и в комнату вошла дама лет тридцати с небольшим. Хотя она не могла претендовать на красоту, но казалась очень симпатичной — маленькая, полная, с темными волосами и живыми глазами. С приветливым поклоном она подошла к разговаривавшим сестрам и сказала:

— Мы вернулись позже, чем следовало, но Лили вероятно уже покаялась вам, что в этом виновата одна она.

— Нет, я еще ничего не слышала об этом, — отозвалась Анна, между тем как ее сестра отвернулась, — слегка надув губы. — Я просто думала, фрейлейн Гофер, что вы пробыли у своих родителей больше времени, чем предполагали.

Фрейлейн Гофер, бывшая компаньонка покойной госпожи Гертенштёйн, покачала головой.

— Нет, мы вовремя выехали из лесничества, но фрейлейн Лили не давала мне покоя, пока мы не отослали экипаж и не пошли пешком по лесной тропинке, выходящей у Фельзенека на горную дорогу; а на такой обход надо не меньше часа.

— Ах, мне так хотелось хоть один раз взглянуть на проклятый замок! — воскликнула Лили, при слове «Фельзенек» совершенно позабыв дуться. — За те четыре недели, что я живу здесь, я так много слышала о нем, и если уже никто не смеет пробраться туда, то я должна была по крайней мере увидеть его. Это — настоящий волшебный замок, сказочно великолепный и могучий, но вокруг него царит мертвая тишина, как будто вся жизнь там вымерла. Да и не мудрено — ведь в замке живет заколдованное чудовище, готовое свернуть шею всякому, кто ненароком заберется туда.

— Нет, Лили, это преувеличение, — торжественно проговорила фрау Гофер. — Что бы там ни делал барон фон Верденфельс, но шеи он еще никому не свернул.

— Неужели? — с видимым разочарованием спросила Лили. — А я уже совсем было приготовилась к этому, если бы нам пришлось с ним встретиться. Я каждую минуту ожидала, что из мрачных ворот замка появится нечто ужасное, но к моему величайшему удивлению в них показался красивый молодой человек с ружьем и ягдташом, очень вежливо поклонившийся нам. Как мог он попасть туда? Я думала, что Фельзенек населен исключительно одними чудовищами, потому что его хозяин и душой, и телом предался нечистому.

— Лили, да не шутите же так безбожно! — воскликнула Гофер, осеняя себя крестным знамением. — Вы даже не подозреваете, какие мрачные и темные тайны хранит в своих стенах Фельзенек! Если бы вы только знали!..

Она приняла таинственный вид, а Лили уже приготовилась слушать, однако, к ее величайшему огорчению, сестра прервала эти интересные разоблачения. Молодая женщина, по-видимому, не особенно интересовалась их разговором. Она подошла к балконной двери, посмотрела в сад и, не оборачиваясь, проговорила:

— Не расстраивайте воображения Лили такими россказнями. Да ведь и нельзя верить в подобные сказки!

— Сказки! — обиженно повторила фрейлейн Гофер. — Уж я-то хорошо знаю, что это не сказки. Мой отец долго был лесничим в Верденфельсе, прежде чем получил место заведующего горными лесами в Фельзенеке. Он и привез туда молодого барона полумертвым с Гейстершпица... Вы ведь знаете эту вершину, Лили?

— Да, там наверху сидит Дева льдов, — засмеялась Лили. — Это я слышала еще ребенком, когда мы жили у кузена Грегора. Мне так хотелось увидеть это «снежное величество», но Дева ни разу не соблаговолила снизойти к нам.

— Да сохранит вас от этого Господь! — воскликнула почтенная дама. — Разве вы не знаете здешнего поверья: когда Дева льдов спускается в долину, она приносит с собой гибель!

— Это поверье имеет основание, — сказал Анна своим обычным холодным тоном. — С Гейстершпица осенью дуют метели и скатываются лавины. Ваша Дева льдов уже причинила немало бед в долине. Народ в этом сказании воплотил в ней стихийные силы, но люди образованные должны быть свободны от подобных суеверий.

С этими словами она открыла стеклянную дверь на балкон и вышла.

Фрейлейн Гофер с видимым раздражением посмотрела ей вслед и заметила:

— Госпожа фон Гертенштейн отличается свободомыслием. Разумеется, в столице люди просвещенные и потому смеются над тем, чего нельзя постичь рассудком. Вы, Лили, вероятно, тоже научились этому в институте?