— Что лишний раз убеждает меня в правильности моих заключений, ко все большему прискорбию, — сказал Арман. Но ни в голосе, ни в лице у него не было заметно печали. — Вы со своей матерью из кожи вон лезете, чтобы понравиться этой очаровательной маленькой проказнице. Вы хотите сделать из нее образец самой унылой из всех добродетелей. А потом собираетесь выставлять ее на эти бесконечные парады пресных дебютанток, заполняющих бальные залы каждый сезон. На мой взгляд, эта было бы чертовски досадно. Хочешь небольшое пари, Саймон? Та сумма, что Боунз заплатил за дохлую лошадь, вместе со всем выигрышем, который ты планируешь отправить в местное благотворительное учреждение, кажется мне справедливой ценой. Какие бы надежды ты ни возлагал на Имоджин, как бы ни вытравливал у меня из памяти образ в штанах и как бы ни убеждал себя, что ты невосприимчив к экстравагантным, по твоему определению, девичьим чарам, у тебя ничего не выгорит с нашей прелестной плутовкой. Ну так как, спорим?

— Ты пришел сюда из озорства, не правда ли? — Саймон в упор смотрел на Армана Готье, который перевел глаза на свою вытянутую руку и с невозмутимым видом рассматривал кожицу вокруг ногтевых лунок. — О Боже, Арман… да ты, никак, собираешься… Неужели правда? — Только сейчас до Саймона дошли побудительные мотивы его друга. — Но почему?

— А потому, дружище, что мне нравится эта… твоя маленькая Калли, — сказал Арман со своим американским прононсом, к которому на сей раз примешивался легкий французский акцент. Саймон часто слышал эту намеренную тягучесть в голосе друга. Арман весьма умело пользовался ею, когда рукой победителя накрывал стопу карт. — И еще, как ни больно в этом признаваться, из-за любви, которую я к тебе питаю, Саймон. Так что у меня достаточно причин покорить женщину. И мужчину тоже. Короче, я думаю, ты положил глаз не на то добро.

Саймон запрокинул голову и громко захохотал.

— Ты совсем спятил! — воскликнул он, возвращаясь назад, чтобы забрать свой бокал с шампанским. — Ладно, иди догоняй Боунза в музыкальной гостиной. Наш друг пошел спасать мисс Джонстон от француза. И попробуй очаровать ее своей прекрасной внешностью. Я подойду через минуту. Я обещал подписать несколько бумаг. Только что вспомнил.

— Стало быть, ты оставляешь поле действия открытым? Ты в самом деле не хочешь сохранить ее для себя? Ты уверен? — Арман бросал Саймону вопрос за вопросом, пока тот, стоя возле столика с вином, снова наполнял свой бокал.

Виконт повернулся и, небрежно прислонясь бедром к углу столика, ответил так же лениво, с нарочито носовым оттенком:

— Не беспокойся, Арман. Прими мое благословение, если тебе так неймется защемить шею в пасторской мышеловке. Только держи ухо востро. Мисс Джонстон тут выказала нешуточный познавательный интерес к флирту.

В данный момент Саймон впервые видел перед собой не любимого друга, а потенциального соперника.

И еще он понял, когда Арман улыбнулся и, ловко отсалютовав, покинул комнату, что, кажется, впервые ему солгал.

Но больше всего его тревожило, что он, видимо, лжет и себе тоже. Он немедленно прогнал эту мысль прочь. Какой абсурд!

Калли рассчитывала, что Саймон сам станет учить ее танцам. Она и не предполагала, что этим займется кто-то другой, пока не появился новый наставник, весь запыхавшийся и порядком вспотевший. Наверняка бежал до Портленд-плейс, подумала она. Возможно даже, покидая своего прежнего ученика, впопыхах сбил его с ног и перепрыгнул через безжизненное тело. Жаждал поскорее положить в карман бешеную сумму, так как Саймон был готов платить деньги любому и каждому. Наверное, даже тому, кто просто подскажет ему правильную дорогу из гостиной в его же доме.

Не сказать, чтобы ей не нравился мистер Одо Пинэйбл. В общем, он оказался довольно милым человеком, если не считать его противоестественной шепелявости, постоянно холодных влажных рук и лукового запаха изо рта.

Ко всему прочему, ее поразили его брови, вернее, бровь — природа наградила беднягу всего одной. Густая и черная, она проползала от глаза до глаза через переносицу, как мохнатая гусеница, и притягивала к себе взгляд девушки.

Впрочем, бровь выполняла довольно полезную функцию, сопровождая своими движениями то, что Калли уже научилась делать на счет «раз-два-три». Она словно завороженная смотрела, как на высоком лбу Одо Пинэйбла бровь совершает прыжки в такт музыке. Хоп-хоп-хоп! Третий подскок означал, что пора делать поворот и начинать все сначала.

Холодные влажные руки, луковое дыхание и бровь, вдобавок к этому жестокая атака на фортепиано со стороны виконтессы — все это отнюдь не соответствовало тому романтическому образу, который рисовала себе Калли.

— Раш-два-три, раш-два-три, — повторял Одо Пинэйбл. — Быштрее, мишш Джонстон, быштрее! — командовал он, и его бровь взлетала все выше и выше, угрожая исчезнуть в густых черных волосах. Эта войлочная шевелюра будто попала на голову по ошибке, принадлежа в действительности кому-то другому. — Мишш Джонштон, помогайте мне, прошу ваш! Кошмар, ешли так будет на публике! Для меня это полный крах!

— Я все понимаю, мистер Пинэйбл, — сказала Калли, отворачиваясь. Он не только шепелявил. Во время разговора его рот исторгал столько же влаги, что и ладони. Калли едва не захлебнулась от потопа, пока ее учитель говорил о кошмаре и крахе. — Я буду стараться.

— Вы прошто шледите за мелодией, и больше ничего, — успокоил ее мистер Пинэйбл, когда виконтесса взяла новый аккорд, достойный того, чтобы, раз его услышав, забыть навеки. Впрочем, Калли больше занимало другое. За время объяснений мистер Пинэйбл произвел четыре неудачных плевка. Если их наберется с полдюжины, решила она, осмотрительно оберегая лицо во время очередного поворота, придется учиться вальсировать с зонтиком, чтобы защитить глаза.

Когда дверь открылась и вошел Бартоломью Бут, Калли наградила его такой восторженной улыбкой, что он покраснел до самых уголков своего высокого воротничка.

— Мисс Джонстон, я пришел спасти вас, — поспешил объявить Боунз. — Я проходил мимо по коридору и услышал эти необыкновенные звуки. — Кланяясь, он внимательно оглядел ее сверху донизу. Изумление и одобрительный блеск в его глазах подняли ей настроение. — И позволю сказать, — продолжал он, снова распрямляясь, — что почел бы за высшую честь составить вам пару и сопровождать вас до конца урока.

— Ха! Только через мое изувеченное тело! — решительно заявила виконтесса и обрушила на клавиатуру сцепленные пальцы, открывая слуху еще одну гамму, заслуживающую вечного забвения. — Я уже набила руку, Боунз. Добром вас прошу, перестаньте обхаживать девушку, уходите! Вам это ни к чему, и вы этого не хотите. Или я не права? Зачем вы пришли? Мы что, мешаем моему сыну или вам?

— Ну… гм… ну… — заикаясь, бормотал Бартоломью, по-прежнему осматривая Калли. А она, гордая своим видом и готовая показать себя чуточку больше, отошла от мистера Пинэйбла. Придерживая юбки с одного бока, она повернулась кругом, чтобы он увидел ее во всем великолепии. Затем снова улыбнулась гостю и кокетливо наморщила нос, давая понять, что это только приманка. Или она флиртовала с ним таким образом? Нужно будет спросить у Саймона, если он удостоит ее еще одним уроком.

— Боунз, я с вами разговариваю! — Имоджин снова ударила по клавишам. — Вас прислал мой сын?

Бартоломью серьезно посмотрел на Калли. Затем коротко улыбнулся, что скорее походило на болезненную гримасу, и снова посерьезнел, будто сознавая, что не должен улыбаться, так как этим попустительствует ее развязному поведению, но в то же время чувствуя, что может ее обидеть, если по крайней мере не поприветствует ее счастливую улыбку. Он был такой милый, такой прелестный и совершенно выбитый из колеи, что безумно хотелось чмокнуть его в щеку.

Но вместо этого, повернувшись спиной к Имоджин, Калли послала ему воздушный поцелуй. Виконтесса так пропагандировала экстравагантность, но почему-то только для себя! Странно.

У Бартоломью глаза чуть не выскочили из орбит. Он быстро повернулся к Имоджин.

— Мэм, вы что-то спрашивали? Саймон… он… то есть я… гм… Простите, повторите еще раз.

— Я думала, вы способны больше сказать от собственного лица, Бартоломью Бут. — Имоджин пару раз цокнула языком и торжествующе улыбнулась. — Ну что, нет слов? И все это сделала я одна, без помощи Саймона, как видите. Чудеса! Вы не находите?

Бартоломью поспешил сделать выдох, явно расслабившись от того, что ему дали разрешение сказать, что он думает.

— О да, мэм! — воскликнул он. — Истинное чудо! А Саймон считает, что следует еще работать и работать, прежде чем можно будет выпустить ее в свободное плавание. С трудом верится.

Калли резко повернула голову, словно ее ударили.

— Он… он так сказал, мистер Бут?

— Боунз, вы своим заиканием и коровьими взглядами и так достаточно навредили, — заворчала Имоджин. Когда она, поднявшись с мягкой скамеечки, направилась к Бартоломью, это сильно напоминало марш пехотинца. — Лучше бы молчали, чем повторять чужие глупости.

Стремительно миновав мужчину, который благодарил Бога, что получил только выговор, а не оплеуху, виконтесса выглянула в коридор.

— Саймон! — крикнула она. — Я хочу говорить с тобой! Сейчас! О, это вы, Арман? Идете строить глазки, как этот олух Боунз? Ну, что же вы встали? Входите, входите! Мы даем представление каждый день, в два и в четыре. Билет — два пенса. К сожалению, дрессированная обезьянка прибудет только завтра, но мы сделаем для вас все, что в наших силах. Саймон!

Чтобы не захихикать, Калли прикрыла рот кулаком и закусила костяшки. Потом довольно насмешливо посмотрела на Армана Готье, бесстыдно чмокнувшего Имоджин в напудренную щеку. Уж он-то точно не боялся женщин — не в пример своему другу. Мистер Бут, казалось, был близок к слезам, как та служанка, Летти, что утром приносила им завтрак. Виконтесса, видите ли, косо на нее посмотрела за то, что она пришла с подносом без заварного чайника.