Более того, ему не позволялось оставаться вдвоем с Каледонией Джонстон. Таким образом, до конца недели, а также половину следующей он был вынужден держаться от девушки на почтительном расстоянии. Она содержалась под замком в лучшей гостевой комнате, дверь в которую открывалась, только чтобы впустить Имоджин, Кэтлин и слуг, вызываемых по какой-либо надобности.

Такой же привилегией пользовался еще целый отряд модисток, портних, разных мастеров и торговцев. После работы все они покидали Портленд-плейс, источая благодарности хозяевам, с довольными улыбками, слезами счастья на глазах и головами, кружащимися от предвкушения выгоды, которую сулил им день грядущий.

Робертс мимоходом сообщал Калли местные новости. Например, кто-то из пришлого люда поведал своему напарнику, что приглядел в Танбридж-Уэлс коттедж для аренды на месяц после окончания сезона и что теперь его жена может позволить себе съездить в Ливерпуль к матери. Будучи достаточно воспитанной и абсолютно чуждой как чопорности, так и безразличия, Калли слушала подобные разговоры, чувствуя, что ничего более занимательного в ближайшее время не ожидается. Но потом вновь и вновь начинала сердиться. Почему она должна сидеть, как узница, в четырех стенах, когда остальные свободно разъезжают, где им нравится?

Не сказать, чтобы ее тюрьма была так уж неудобна. Безусловно, новая комната не шла ни в какое сравнение с ее собственной в Дорсете. С той скромной спальней, чью гордость составлял высокий балдахин над кроватью, где она спала без снов, как ребенок в колыбели, просыпаясь наутро с жаждой узнать, что приготовил ей новый день.

Гостевая комната балконом смотрела на Портленд-плейс, но появляться там ей запрещалось. Зато с наступлением ночи можно было проникнуть за огромную скрипучую дверь и посидеть на воздухе. Калли устраивалась поудобнее, закутывала ноги ночным платьем и, подперев коленками подбородок, смотрела то вниз на Лондон, то на сияющие в небе звезды — на весь этот мир, в котором она оказалась поневоле, так неудачно приземлившись на голову. Относительно неудачно, потому что все могло кончиться гораздо хуже.

План отмщения, оказавшийся на поверку истинной глупостью и теперь уже перечеркнутый, наводил на разного рода размышления. Сейчас, сидя ночами на балконе, она часто думала о происшедшем. Конечно, действовать кавалерийским наскоком, не позаботившись о собственной безопасности и о благополучии Лестера, было верхом безответственности. После этого вывода Калли устыдилась еще больше.

Между тем идея Броктона начинала ей нравиться. Ее замечательный новый друг Эмери рассказал Калли, какой виконт искусный игрок. Наверное, отточил свое мастерство у Армана Готье, который, по словам того же Эмери, был не только непревзойденным игроком, но и выдающимся капитаном. Он водил капер и, к восхищению дворецкого, плавал даже с самим Жаном Лафитом, пиратом — некогда грозой и гордостью Нового Орлеана. Во всяком случае, так говорили, да и Готье это подтверждал, когда люди интересовались его прошлым. Хотя Эмери заявлял, что не верит и половине этих историй, он не сомневался, что своим значительным состоянием джентльмен во многом обязан неправедным доходам.

Калли не терпелось вновь увидеть Армана Готье.

И Бартоломью Бута, которого Эмери называл Боунзом. Дворецкий его недолюбливал. Этот джентльмен никогда не вкладывал монету в ладонь, как делал Готье, когда Эмери забирал у него шляпу и перчатки. Да и выглядел он совсем не импозантно.

Однако по части еды хилый с виду Бартоломью Бут был настоящим колоссом. На два говяжьих ребра с куском мякоти у него уходило меньше времени, чем у повара на их приготовление. Эмери говорил, что когда мистер Бут ел, на это стоило посмотреть. При этом он еще ухитрялся читать лекции о вреде красного мяса и объяснять, как возникают подагра и артриты. Вообще он любил потолковать за столом о разного рода недугах и живописал их с такими неэстетичными подробностями, что виконтессе не единожды приходилось использовать горячие сдобные булочки не по назначению, а лепить на голову рассказчику, чтобы заставить его замолчать.

Обед с Бартоломью Бутом, естественно, значился в списке развлечений, ожидаемых Калли. Если только ее когда-нибудь выпустят из этого благоустроенного карцера!

Одной из причин ее недовольства был Лестер. В отличие от нее он больше не являлся пленником. Едва с Хорсмангер-лейн прибыли его вещи, Лестеру разрешили передвигаться в пределах дома. Но несмотря на предоставленную свободу, он предпочитал оставаться наверху и спускался на первый этаж исключительно для приема пищи. Он терпеть не мог появляться в красивой столовой Броктонов. Три раза в день находиться под пронизывающим взглядом виконта и опасаться неудобных вопросов о том, как разумный мужчина позволил уговорить себя участвовать в самом инфантильном и абсурдном проекте в истории человечества! Это казалось Лестеру более чем достаточным.

Главным образом по этой причине он стал бессменным членом небольшой компании, которая, казалось, замечательно прижилась в шикарной камере Калли. Кроме Робертса и Эмери, он единственный из мужчин на Портленд-плейс имел право доступа во вновь созданное приватное святилище.

Калли знала, что ее выпустят из заточения, как только виконтесса будет удовлетворена ее внешностью — одеждой, волосами, осанкой и манерами. Но, воспитываясь не на конном дворе вопреки мнению последней гувернантки, она уже сейчас верила, что не разочарует свою патронессу. Имоджин не придется краснеть за нее, когда настанет время представить ее обществу.

Между тем подопечная виконтессы умела кое-что еще. Например, на полном скаку поднять с земли носовой платок, попасть в туза с десяти шагов (Джастин делал то же с двадцати), быстрее Лестера влезть на дерево и выиграть у отца в шахматы девять партий из десяти.

Однако сообщать об этом леди Броктон было совсем не обязательно. Проницательная женщина, видимо, и так догадывалась о многом.

После десяти дней проживания в гостевой комнате Калли, отмытая, вылощенная и обмеренная с головы до ног, чувствовала себя вполне счастливой и готовилась продемонстрировать, что может вести себя как степенная, добропорядочная девушка.

Единственным, что омрачало ее существование с первого дня и поныне, был Саймон Роксбери, виконт Броктон. Она не любила его. Ей нравилась его мать, нравились слуги, друзья, его дом. Но этот мужчина ей не нравился. Ни капельки.

Прежде всего из-за его надменности. Кроме того, виконт оказался чересчур властным и многословным. Ему ничего не стоило заговорить человека до смерти. Грубый тщеславный диктатор, неспособный никого любить, разве что мать. И возможно, бесчестный. Не то что возможно, а даже наверняка. Выкрадывает людей прямо на улице, запирает в своем доме и держит, как будто имеет на это право. И можно не сомневаться, что такой тип не испытывает никаких угрызений совести.

Красота виконта только усугубляла ее неприязнь, как и желание порисоваться. Возьмется нарочно ерошить волосы, чтобы все видели, как он взволнован. Хочет казаться невинным. И до боли обаятельным! Умеет пустить пыль в глаза.

Знает, хитрец, как красит его слегка загорелая кожа. При улыбке она собирается морщинками вокруг глаз, и это придает им особую привлекательность. Калли раздражалась, понимая, что потому он и улыбается так часто.

И еще он, видно, гордится своим ростом, оттого так демонстративно смотрит на нее сверху вниз. При этом кичится своей одеждой, специально выбирая позу, подчеркивающую великолепный покрой его костюма. Вероятно, все эти приемы не раз побуждали тупоголовых молоденьких барышень взирать с почтением на такого элегантного мужчину. Нетрудно представить, как он во время прогулки прикасается кончиками пальцев к своей касторовой шляпе и покручивает боярышниковую трость.

Одним словом, виконт — человек опасный и неприятный. Но необходимо его использовать и, в свою очередь, позволить ему делать то же, в определенных пределах, разумеется, поскольку работать придется сообща. Конечно, она должна быть ему признательна за возможность выезжать в свет и попасть в «Олмэкс». Но с другой стороны, это не какой-то вид подарка. «Олмэкс» предусматривался и собственным планом виконта.

Так что никаких благодарностей! Она просто выполнит то, что обещала. А когда Ноэль Кинси будет наказан, уйдет. Без оглядки. Без угрызений совести. Без всякого сожаления. Виконту Броктону нужен помощник, некий безликий человек, и не более.

Подумав об этом, Калли улыбнулась. Да, он не воспринимает ее как личность и вообще на нее не смотрит. Только когда она доводит его до белого каления, он начинает ее замечать.

К счастью, она знает, как вывести виконта из себя. Если бы она захотела, то могла бы это сделать, и даже не раз. Самыми разнообразными способами.

Если бы захотела… Но зачем?

Впрочем, причина-то найдется.

— Шейла Ллойд, — чуть слышно пробормотала Калли. Женское имя, упомянутое только однажды, сейчас назойливо вертелось в голове.

— Ты что-то сказала, Калли? — спросил Лестер, усаживаясь по-турецки на полу с блюдом слив на коленях.

— Ничего достойного, чтобы повторять, — быстро сказала она, мысленно награждая себя шлепком за глупые мысли. Что ей эта Шейла Ллойд? Замужняя женщина, если она правильно поняла слова виконтессы. Впрочем, ей совершенно безразлично, кем заполнена жизнь Саймона Роксбери!

— И долго ты будешь ходить раскрашенная, как клоун? — Лестер скорчил смешную рожицу. — Отнимаешь мою пищу своими масками. Не дело переводить клубнику на подобную ерунду.

Калли облегченно вздохнула, благодарная другу, что он отвлек ее своим подтруниванием. Подсыхающий бело-розовый панцирь стягивал кожу и мешал говорить. Она наморщила чешущийся нос и опустила глаза на руки. Они тоже были щедро намазаны сладко пахнущим липким снадобьем.

— Имоджин уверяет, что лицо почти очистилось, — сказала Калли неподвижными губами. Теперь она поняла, какое это непростое дело — избавиться от нескольких веснушек, приобретенных за время прогулок без зонтика. Хотя не могла же она ходить по городу в штанах и с зонтиком! Это выглядело бы ужасно нелепо. Но раз Имоджин хочет, чтобы веснушек не было, нужно заставить их исчезнуть. — Твой нож при тебе?