Гелена Мнишек - Прокаженная

Когда все встали из-за стола, граф направился в курительную. Там, развалившись на турецкой софе, он дымил сигарой и размышлял о Стефе: чего в ней больше, красоты или чувства юмора? Наконец, решив, что она несравненна во всех отношениях (разумеется, за исключением имени!), он вынужден был сделать вывод:

— Когда она станет Михоровской, будет безупречной светской дамой. Во вкусе майорату не откажешь, что ни говори…

На замок опустился серый мартовский вечер, укутал изящные башни, размывая их четкие контуры, проник внутрь. Лишь некоторые окна оттолкнули его сиянием электрического света — большинство, остававшиеся темными, покорно уступили. Вместе с ночью пришел ветер, влекущий мрачные тучи. Первый весенний дождь, смешанный с последним снегом, застучал по окнам. Снег разметывал ветер, секли бичи дождя. Кроны деревьев в парке глухим бесом аккомпанировали духовому оркестру ветра. Март вышел на войну с зимой. Дергал ее белесые волосы, вгрызался острыми зубами в ее шубу, немилосердно обжигал дождем, выпустив на нее стаи ветров-убийц.

Сошлись в беспощадной схватке стихии. Погрузился в полумрак и зеркальный кабинетик Стефы. Желтый атлас обивки стен приобрел цвет пепла. Вечерние тени струились по поверхности зеркал, гася их блеск, и они выглядели теперь, словно поблескивающие от влаги стены.

Стефа играла. Ее пальчики лихорадочно сновали по клавишам. Фигура девушки растворялась в полумраке. Гармония струн звучала вразнобой со стихийной музыкой природы.

Стефа беспокоилась за жениха: он уехал в дальние фольварки и до сих пор не вернулся. Дикие отзвуки разыгравшейся битвы стихий угнетали Стефу. Она ускользнула от друзей, чтобы поверить инструменту свою тревогу. Она импровизировала под впечатлением разыгравшейся непогоды. Музыка выдавала все многообразие охвативших ее чувств: шумные вариации, неожиданные, мастерские по исполнению переходы от безмерной тоски к бурной юной страсти, исполненной жизненной силы мелодии. Стефа дарила миру, разбушевавшейся природе золотое руно музыки, переполнявшей ее душу.

Но вот отзвучали последние аккорды, и руки девушки упали на колени. С минуту она сидела неподвижно, слушая эхо собственной песни. И вдруг вскочила — новая атака завывающего вихря и темнота в комнате ужаснули ее. Она подбежала к стене и повернула выключатель. Электрическое сияние морем света пролилось из зеркал, золотом заиграло на стенах. Стоя под пальмой, Стефа удивленно и радостно вскрикнула:

— Ты здесь?!

— Я слушал, как ты играешь, — сказал Вальдемар.

Он подошел к девушке. Стефа подала ему руку:

— Я так беспокоилась…

— К чему? Дождь меня не пугает, и я только выиграл — ты играла так, как мне давно хотелось услышать… Чудесно! Ты сможешь когда-нибудь повторить?

Она улыбнулась:

— Сомневаюсь… Это было мое прощание с Глембовичами, внезапный прилив чувств, импровизация… Я просто играла для себя.

— Ты еще сыграешь приветствие Глембовичам, когда вернешься сюда, чтобы остаться здесь навсегда… Когда ты играла, я словно видел запорожские степи, по ковылям скачут выступившие в поход казаки, позвякивают копья и бунчуки… Значит, играя, ты думала обо мне?

— Да, о тебе… и о счастье, — шепнула Стефа. — Я думала: счастье — редчайший цветок, уникальная орхидея посреди необозримого множества полевых цветов, и потому добыть его неслыханно трудно… но мы его получили. И цветок не подведет нас, правда?

Вальдемар поднес к губам ее руку:

— Мы сумеем позаботиться о нем, главное — иметь это. Лепестки у счастья нежные, его нужно защитить.

Майорат обнял за плечи невесту и привлек ее к себе:

— Я думал когда-то, что непременное условие для счастья и величайшее богатство — это разум, а наибольшее убожество — бедность ума. Теперь я дополню: величайшее счастье в жизни — любовь, молодость и разум!

Стефа, не отрываясь, смотрела в пламенеющие глаза жениха:

— Ты веришь в те три силы, что я назвал? — спросил он тихонько, приблизив губы к ее щеке.

— Конечно. Они могут одолеть весь мир…

Вальдемар попытался поцеловать ее, но она ускользнула и направилась к двери, произнеся сдавленно:

— Спустимся вниз, уже поздно…

Разгоряченный Вальдемар направился следом. Оказавшись у выхода, он вдруг нажал выключатель на стене.

Свет погас.

Стефа вскрикнула. Он схватил ее в объятия и приглушенно прошептал:

— Не вырывайся никогда! Слышишь? Ты моя! Моя!

Голос его дрожал, руки конвульсивно сжали ее талию. Стефа затрепетала, его безумие передалось ей, она чувствовала, что слабеет.

— Вальди… ты же добрый… — умоляюще прошептала она, лишь в этих словах видя защиту.

Опомнившись, Вальдемар отпустил ее и зажег свет. Стефа выпрямилась, подняла руки к затылку, поправляя волосы. Она опустила глаза, покраснела.

Майорат коснулся ее плеча:

— Ты обезоружила меня… чудо мое единственное… Один поцелуй в знак, что ты веришь…

Стефа подняла к нему улыбающееся личико. Их жаркие губы соприкоснулись. Потом они вышли в освещенный коридор.

Маршевые роты мартовских ветров-забияк неистовствовали перед замком. Оконные стекла позвякивали жалобно.

На другой день пан Рудецкий с дочкой уехал домой. Вскоре по случаю великого поста общество перебралось в Варшаву. Обе княгини приехали туда, чтобы помолиться в варшавских соборах, Стефа с родителями — чтобы приготовить приданое, а Вальдемар — чтобы видеть Стефу. Он привез и пана Мачея. В столицу прибыли Трестка с князем Францишком. Что до Брохвича, он приехал еще раньше.

Пани Рудецкая произвела хорошее впечатление, нравилась княгине за ее спокойный характер и тактичность — к тому же княгиня видела, с каким уважением относится к будущей теще Вальдемар. Пан Мачей, впервые увидевшись с пани Рудецкой, страшно взволновался и ощутил смутную тревогу — это была дочь покойной Стефании. Догадавшись обо всем, пани Рудецкая с врожденной деликатностью поддерживала вежливый разговор, но свободных, непринужденных отношений меж ними так и не установилось. Стоял великий пост, нельзя было устраивать большие приемы, и потому княгиня с паном Мачеем собирали у себя лишь нескольких близких друзей. Стефа инстинктивно не хотела показываться на глаза аристократам в качестве невесты. Вальдемар не настаивал, боясь всего, что могло бы причинить ей хоть малейшее расстройство. В тех случаях, когда все же приходилось посещать приемы, где были незнакомые Стефе представители высшего круга, ее и Вальдемара сопровождала младшая княгиня.

Супруги Рудецкие предпочитали вообще не появляться в свете.

Стефа была занята с восхода до заката. В мелочах ей помогала пани Рита при неотлучном Трестке.

Надежды графа крепли. Рита относилась к нему внимательнее, чем прежде. Тоска ее ослабла, превращаясь в легкую меланхолию, Рита примирилась с неизбежным.

Однажды на малом приеме у княгини Стефа впервые после осенней охоты встретилась с графиней Чвилецкой и ее дочерью. Высокомерная графиня собиралась было недвусмысленно выказать свое нерасположение Стефе, но присутствие майората и старой княгини не позволило ей решиться даже на пренебрежительный тон, не говоря уж о словах. Графиня и Стефа приветствовали друг друга сдержанно, но по всем правилам хорошего тона. Панна Паула Чвилецкая, невеста барона Вейнера, наоборот, с неподдельной радостью пожала руку Стефе. Все мужчины, знакомые со Стефой по Глембовичам, теперь посматривали на нее удивленно — невеста майората… Но что бы они про себя ни думали, всем было известно, что майорат — человек разборчивый и требовательный, а значит, он знал, что делает…

Среди прежних ее знакомых она не увидела одного Барского. Он и его дочь наносили визиты одной лишь старой княгине, да и то скорее отдавая дань этикету. При встречах с майоратом графиня Мелания держалась величественно и холодно. Вокруг нее увивались многочисленные претенденты на ее руку, но она никак не решалась сделать выбор. После краха всех ее надежд заполучить Михоровского нелегко было отыскать человека, способного хоть в чем-то сравниться с ним. Наибольшие шансы имел князь Занецкий, отягощенный, правда, огромными долгами, но зато украшенный титулом и громким именем. В салонах одно время сплетничали, что Мелания хотела бы видеть своим супругом князя Лигницкого, которому однажды отказала, а потом одумалась — но она тем временем обручилась с Занецким. Но почему-то не любила, когда об этом говорили.

Выходя однажды из модного магазина, графиня увидела выходивших из кареты майората, молодую княгиню Подгорецкую и Стефу. Мелания поклонилась княгине, но притворилась, будто не замечает Стефы, однако искоса ухитрилась во всех деталях рассмотреть ее фигуру, элегантный весенний костюм из темно-голубого сукна с шиншиллами и маленькую шапочку.

Когда швейцар с поклоном отворял дверь двум дамам, застывшая на тротуаре графиня издала полный злой иронии смех. Княгиня и Стефа удивленно обернулись в дверях. Графиня выглядела ужасно, ее вызывающая осанка, пылавшие злобой глаза, перекошенные гримасой губы делали ее воплощением величайшей ненависти.

Стефе это причинило невыразимую боль. А княгиня произнесла довольно громко:

— Imbecile![98]

И принялась успокаивать взволнованную Стефу.

Княгиня Кристина Турыньская, тоже стремившаяся когда-то завоевать сердце майората, переживала поражение по-иному — она просто перестала бывать в обществе, в то же время пытаясь как бы ненароком встретиться где-нибудь со Стефой, чтобы взглянуть на нее со стороны. Увидев Стефу на концерте в филармонии, а потом на прогулке в Лазенках, [99] княгиня призадумалась и горько шепнула себе:

— Ничего удивительного, что эта девушка его очаровала…

Вечером у зеркала, сравнивая свою вызывающую красоту гетеры с обаянием и прелестью юной невесты майората, княгиня вынуждена была признать, что оказалась побежденной.

Разглядывая фотографию Стефы так пристально, словно хотела проникнуть в ее мысли, княгиня Кристина, неглупая и справедливая по натуре, решительно вынесла приговор: